За тысячи лет множество людей пришло в этот мир и ушло из него. Мне всегда было странно, что именно в данной оболочке, в данной эпохе и стране я вдруг осознал себя. А ведь мог бы ощутить свое Я в другом человеке, в другом времени, скажем, в древние века, а, может, и в каком-нибудь животном? Подобные мысли не дают воспринимать других людей и животных чужими и смотреть на них свысока.
Я несколько раз сталкивался с тем, что люди помнят себя с пяти лет. А кто-то даже и дошкольные годы не помнит. Меня это всегда удивляло.
У меня есть фотография, где мне год и месяц от рождения. Большие печальные глаза. Мне кажется, что эта фотография — единственная, передающая мой внутренний мир, хотя, казалось бы, какой внутренний мир в год от роду. Но я замечал, что порой люди, пройдя период неприятия окружающими, становятся мягче, и тут вдруг обнаруживаешь их сходство с ними же — детьми на фотографиях.
Мне всегда интересно смотреть на детские фотографии людей, которых я знаю, пытаясь в детском лице увидеть знакомые черты облика и характера. И однажды в двухлетнем ребенке я узнал шестнадцатилетнего человека. В параллельном классе учился мальчик Коля Шипицын. Я знал о нем от тети Фисы, которая жила в соседнем с ним подъезде. Она часто смеялась над его маленькой сестрой, которая, будучи дошкольницей, называла себя не иначе как Ольга Борисовна. С Колей мне приходилось иногда общаться. Запомнил, как летом после седьмого класса мы красили полы в школе, и я оказался в одной паре с ним. Мы красили пол в библиотеке, куда часто ходили и были в хороших отношениях с библиотекаршей. Коля был в белой рубашке, и меня вдруг посетила мысль: пройдут годы, он станет взрослым, как и все мои одноклассники, а школьные годы канут в прошлое. В девятом классе нас перетасовали, и я оказался в одном классе с Колей. И вот однажды я разглядывал знакомую с детства ясельную фотографию, на которой вокруг елки сидят двухлетние дети, и мне показалось очень знакомым лицо мальчика, сидящего с правого края. Спросил у мамы, не ходил ли со мной в ясли этот Коля. “Да, ты его называл Коя”. Через пять лет после окончания школы я встретился с Колей, уже отцом. Из худенького мальчика он превратился в солидного мужчину в позолоченных очках.
Я запомнил, как меня снимали. В проеме входа в комнату (дверь была сделана из стенного шкафа) появились два незнакомых мужчины, приятели моего дяди Юры, служившего в то время солдатом в Кремле. Пришли они по его просьбе, чтобы сфотографировать племянника, которого он еще не видел. В памяти запечатлелось и их появление, и обстановка комнаты, и я на кровати. Может потому, что, до этого я видел только женщин. Это самое раннее воспоминание.
Дети могут еще не знать слов, но интонацию чувствуют.
Мама рассказывала, что я еще почти не говорил, когда она, смеясь, решила мне спеть пародию Некрасова на колыбельную Лермонтова со словами “Спи, подлец…”
— Инадо, — запротестовал я.
Одно из самых ранних, наверное, потрясений, как я, лежа в кровати, жевал длинную карамельку с начинкой, такие были завернуты в обертку, и подавился, а в комнате никого не было, но, несомненно, услышали что-то неладное.
До трех лет я посещал ясли. Много интересного об этом периоде жизни я узнал из маминых и бабушкиных рассказов, но немало сохранилось и собственных воспоминаний.
Очень раннее воспоминание. Я запачкал простынь, мне меняют постель, для этого на время кладут на кровать к Оле Сорокиной, жившей в моем доме. История повторится много лет спустя, уже как трагедия. В пятом классе я сидел с Олей за одной партой. И от застенчивости, боязни попроситься выйти в туалет, я обделался. И опять Оля оказалась рядом со мной.
Я отдирал известку и ел. Нянечки меня оттаскивали в центр комнаты, чтобы не делал этого, но мои приятели (я ползал, они уже ходили) Витя и Зоя отколупливали известку и приносили мне.
Есть фотография, на которой я и Витя, а между нами девочка Зоя. Стоим в манеже. И спали втроем там же.
Моя мама заметила как-то матери Зойки, что вот мальчики всегда сухонькие, а ваша Зоя постоянно мокрая. Зойкина мать глянула на детей:
— Конечно, моя Зоя постоянно мокрая, идите сюда, посмотрите, они же ее поливают, два стручка направлены на нее.
Крыльцо с того торца большого двухэтажного здания яслей, от которого виден наш пятиэтажный дом. Рядом с крыльцом я нашел рваную соску. Я знал, что она принадлежала Вите Сироте. Подаю ему, ожидая благодарности, но он, к моему удивлению, отказывается от личной собственности. По рассказам мамы сначала я звал его Витя Та, потом Витя Та-та, а после Витя Татата. Мама вспоминала, как худенький длинненький Витя боролся с собственной тенью. Видит свою тень и то одной ладошкой, то другой хлопает по стене. Отодвинется, тень тоже, он ее и там пытается поймать.
Наверное, я пользовался уважением детей. Как-то мама принесла меня в ясли. Мальчик согнал со стула другого ребенка со словами:
— Саше сясть надо.
А однажды, еще не успели раздеть, как я побежал с возмущенным криком: “Моя бабочка!”.
Оказывается, вальяжный Олег взял мой горшок и понес его, чтобы использовать по прямому назначению. У этого мальчика была привычка наполнять чужие горшки. На горшках были разные картинки, чтобы дети могли распознавать свой. На моем была изображена бабочка.
Про этого же Олега моя мама вспоминала, как его привели в ясли в первый раз. Он, такой же семимесячный, как и другие, но в яслях новенький. Холеный мальчик, чисто одетый, с носовым платочком в кармане. Посадили в компанию детей, сидящих на проссатом коврике, тут же чья-то рука полезла ему в карман, и платок пошел по кругу: все сопливые дети по очереди вытерли свои носы. Потом мальчик обтрепался, такой же оборванец стал, как и другие дети.
Гулял с мамой и захотел по-малому. Мама подвела к кустам.
— А где горшок?
И наотрез отказался писать без горшка, пришлось тащить меня от кинотеатра “Коммунар” домой, что очень не близко.
Мама рассказывала про девочку Таню, которая прохаживалась по помещению, увидит в кровати детскую ножку, ухватится, обладатель ноги заорет. Или пеленку из-под кого-нибудь вытащит. Нашла кусок какашки и поела.
У меня лет до двух с половиной были валенки. Я запомнил, что они были обрезанные и желтого цвета. Мама объяснила, что вообще-то они были белые, просто обоссанные.
На праздник нам решили сделать подарки. Подводили к казавшейся огромной куче игрушек, и каждый выбирал то, что ему понравится. Я облюбовал мотоцикл с водителем, но постеснялся его взять, взял другую игрушку. Мотоцикл забрал более решительный мальчик. Уже в этом эпизоде видны будущие черты характера человека.
Особенно мне в память врезалось, как дети играют кучками по разным углам, а я один стою посредине комнаты с деревянным кубиком, который засовываю себе в трусики. Наверное, и первое осознание себя, и ощущение своего одиночества в толпе — при всей моей артельности и любви к общению — , и пример того, что ребенок вовсе не асексуален.
Воспитательница пожаловалась маме, что я кого-то укусил за палец.
— За палец укусил!? А вчера я его забрала, так у него на руке обнаружила отпечаток полного рта зубов.
Бабушка моя видела, как ясельные дети сидели за столами в ожидании еды, а я нетерпеливо и требовательно стучал ложкой по столу.
Стою во дворе яслей. Солнечный день, зелено. И вдруг вижу, что через двор идет мама в платье “про малинку”, как я называл ее крепдешиновое платье с красными цветочками. Я обрадовался, но оказалось, что она не за мной пришла, а идет мимо по делам работы. Запомнилось ощущение чего-то родного среди незнакомого мира чужих людей.
В помещении группы что-то вроде ниши или закутка. Я сижу за столом и что-то режу ножницами. Стул ломается и я падаю.
Впрочем, раннее детство проходило не только в яслях.
Мама рассказывала, как повела меня ребенком в кинотеатр. Показывали “Графа Монте-Кристо”, и когда на экране появился лысый судья, я закричал на весь зал:
— Хлущев!
А в другой раз мне не понравился звук в кинотеатре, и я завопил:
— Иключи музыку
Показывали кинохронику. Мама объяснила, что там Хрущев и Уну в юбке.
На экране Уну побежал встречать Хрущева, и я заорал:
— Уну!
Фамилию Хрущева труднее выговорить.
Про Уну был тогда анекдот. В советском детсаду ждали Го Мо Жо, китайского писателя и политика, и велели детям приветствовать его появление словами:
— Здравствуй, дядя Го Мо Жо!
А Го Мо Жо приехал вместе с бирманским деятелем Уну, национальная одежда которого была похожа на нашу женскую. Дети растерялись, увидев дядю в юбке и проскандировали:
— Здравствуй, дядя Го Мо Жо и тетя-дядя Гоможопа!
Есть присловье, что устами младенца глаголет истина. Иногда действительно дети ляпают в самую точку.
Шла война в Египте и я заявил:
— Не поеду в Ебибет, там война.
Или про Китай с их кормчим:
— У китайцев мам нет, у них Мао Цзедун.
Коляски у нас не было, меня носили на руках. И мне долго не хотелось переходить на собственный пеший транспорт. Чуть что, говорил маме:
— Мази, — то есть чтобы взяла на руки.
Мама принесла меня в универмаг в отдел игрушек. Я сидел на руках и показывал направо и налево:
— Купи, купи, купи!
— Саша, неужели тебе все это надо?
— Нет, но вдруг что-нибудь да купишь.
В универмаге мне всегда бывало интересно в отделе игрушек, даже в посудном, но когда приходилось с мамой идти на третий этаж, где продавалась одежда и ткани, я испытывал невероятную скуку, и не знал, куда себя деть.
Я очень не любил новой одежды. В двухлетнем возрасте меня отвлекли и надели на меня новую клетчатую рубашку. Когда я это заметил, то потребовал по словам бабушки: “Тими!” (сними).
Сестра бабушки, которую я называл Бабуся и сама в молодости любила наряжаться, и детей ей всегда хотелось одеть нарядно. Посоветовала моей маме купить для меня, малыша, кэпи. Она любила подобные слова, а также произносила “музэй”, “пионэрлагерь”, в русском языке снобистские, в украинском нормативные, хотя другие украинские слова по-русски, напротив, выглядят просторечными. Надели мне на голову кэпи, мама засмеялась. Я сразу отреагировал:
— Кепочка — кака! — и швырнул ее на пол.
До сих пор существует игрушка Дюймовочка. От нажатия рычага лепестки раскрываются, и среди них — Дюймовочка. Я попросил бабушку:
— Купи, баба, “раз, раз — и девочка”.
Была у меня и другая игрушка — курица, несущая яйца. В курицу закладывалось яйцо, а от нажатия на спинку курицы оно вываливалось снизу. Я так усердно жал курицу, что она в первый же день перестала нестись.
У меня, трехлетнего, как-то вечером заболел зуб. Мама посоветовала присловье: “Зубы мои зубы, выболите зубы, останьтесь одни губы”.
— У меня тогда зуб не будет!
Однажды я проснулся в плохом настроении, хныкал, а на вопрос мамы, в чем дело ответил: “ Я плохого сона видел!”
В раннем детстве, проснувшись, я требовательно кричал: “Какапку дай!”, то есть какао.
А стих Маяковского переиначил, рассказывал: “Папа этого отета помещает книжку” (вместо “Папы этого ответ помещаю в книжку”).
Бабушка мыла мне голову, а я, услышав новые слова, переделал их в более знакомые, называя затылок бутылочкой, а темечко «семечкой». Локтем проверяла температуру воды в ванночке, я пытался подражать ей.
Когда я стал старше, бабушка любила рассказывать, как, бывало, катает меня на саночках, а я ей кричу: “Вези меня громче-громче”, то есть быстрее.
Иногда дети говорят слова, которые у взрослых вызывают другие ассоциации.
Рассказывал про чижика: “Чижик хвостик обахуй” (обмахнул).
Или вместо отдохнул говорил “Одохуй”.
А вместо пиджачок — пиздячок.
Просил, чтобы мне налили суп “без вещей”, то есть пожиже.
Когда я был меньше, как-то болел. Мама на руках понесла меня в ванную показать, что ванна отсутствует, а в полу зияет огромная дыра, через которую был виден черный ход в подъезде. Делали ремонт и коричневую под камень ванну заменили на эмалированную белую. Увидев во дворе выброшенные ванны, я закричал: “Тазики”.
В детях уже виден характер взрослого человека. Я играл на полу, на нем появился таракан. Мама говорит: “Убей его”. Я в ответ: “Таракашка меня не трогает, и я ее не трону”. Ребенка называл “ребятишка”.
Я с мамой на пляже в Топольниках, на мне крохотные плавочки. Это одно из самых глубинных воспоминаний — где-то на самом дне детства. Собственно только этим и интересно: как рано может человек помнить себя? Мама рассказала, что мне тогда было года два с половиной. Увидев впервые реку Томь, я воскликнул: “Какая лужа красивая!”. А когда она хотела вытащить меня из реки, в которую я окунал то одну, то другую ногу, я заявил: “Я еще не покопался, копаться надо!” (купаться). В тот раз или позже я запомнил, как я и мама из Топольников шли пешком вдоль трамвайных рельс, вокруг была трава, среди которой мы собирали ромашки, которые я до сих пор люблю.
В те же годы запомнил в центре города трамваи, шедшие в сторону деревни Точилино, где жили сталевары. На крышах трамваев ехало множество людей, не поместившихся внутрь.
Помню, как закончилось пребывание в яслях. Предстоял детсад. Утро. Последний раз иду с мамой в ясли, но уже не на весь день, а только забрать документы. В руках у мамы бутылочка темного стекла.
Праздничная демонстрация, на которой я был года в четыре. Моя игрушечная гармошка разломилась пополам, и мне было очень неудобно с ней идти, так как все время падала на землю то одна ее часть, то другая.
Мне было лет пять. Выдался очень ветренный день, даже окно в комнате занавесили легким одеялом, чтобы не так дуло. Из-за ветра отключился свет, а готовили на электроплитке, поэтому мама повела меня кушать в ресторан. Ресторан находился на втором этаже нашего громадного гастронома, только вход сбоку, рядом с которым в витрине был выставлен медведь в полный рост. То ли чучело, то ли искусственный. Он был с механизмом, поэтому время от времени поднимал руку. В руке была бутылочка и он подносил ее ко рту. В зале ресторана пальмы. Из них в моем подсознании сложился символ пошлости. В ресторане мы ели рыбу в желе. Слово это было мне незнакомо, поэтому придя домой, я рассказал бабушке:
— Мы ели рыбу в жилетке. Но не в такой, как у меня.
Жилетка у меня была, сшитая мамой из своей юбки, даже есть фотография, где я в ней.
Как-то мама сшила мне брюки по фасону, а карманы, чтобы шва не было видно, приметала вручную. Я надел новые штаны и, заявил: “Мама, ты шьешь мне очень стильно”, потом наложил в карманы камней. Карманы такой тяжести не выдержали, пришлось их пришивать на машинке.
Мама купила мне шестилетнему ботинки. В магазине я сказал, что они как раз на меня. По дороге из магазина я залез в глубокую лужу и заявил, что ботинки малы.
— Саша, ты ведь говорил, что они тебе как раз.
— В магазине как раз были, а сейчас малы.
Смотрел с мамой фильм “Казимир” с Фернанделем в главной роли. Запомнил только лицо актера и ужасно рассмешивший меня эпизод, когда герою, высунувшему ногу из-под простыни стали делать педикюр. Соседка у нас была маникюрша, но я не знал, что на ногах тоже красят ногти.
Лет шести я с мамой был летом на улице Суворова. Мама завернула в магазин, который находился в двадцатом доме, выходящем сразу на несколько улиц. Я зашел вслед за ней и не найдя ее, вышел и разревелся. Кто-то принялся утешать, потом мама нашлась. Непонятно, почему я стал плакать, ведь хорошо помню, что уже зримо представлял, где я нахожусь, и где мой дом, то есть вполне мог бы и сам дойти. Недавно мама объяснила: оказывается, мне рассказали, что детей крадут. Видимо, этого я и боялся.
Рядом с двадцатым домом, который стоял в Новокузнецке на перекрестке проспекта Металлургов и улицы Суворова произошел другой случай. Я уже начал тогда ходить в детсад. И вот зимой мама везла меня на санках. Я вывалился, она некоторое время продолжала катить пустые санки. Я же, лежа на утоптанном снегу, невозмутимо ковырял его лопаткой и глядел на огромную луну.
С этим же двадцатым домом, который до сих пор иногда появляется в моих сновидениях, у меня связано воспоминание, дающее понять, как рано складываются основы личности человека. Мама и я, четырехлетний, пришли в гости к маминой подруге Зое, которую я тогда не запомнил. Большой подъезд с лифтом и квартира в углу лестничной площадки. В квартире незнакомая старушка и ее внучка, маленькая девочка с куклами. Я запомнил ощущение скуки и чего-то еще, мне неведомого, которое сейчас бы выразил словом “мещанство” или очень точным определением Маяковского: “Обыденщины жуть”. Чуть позже мы встретили Зою в двух шагах от ее дома, рядом с городской типографией. На ее руках сидел мальчик меньший, чем я. Меня поразили его зашитые рукава. Моя мама объяснила: “Малютка царапается, поэтому и зашили”. Мальчика я больше не видел, а спустя годы узнал, что у него родилась двойня.
Иногда интересно мысленно перенестись в тот или иной год. Вдруг оказывается, что многие люди, без которых не мыслишь этот мир, еще не родились, правда, еще были живы другие люди, без существования которых тоже когда-то не мыслил своей жизни. Или людей, которых знаешь только взрослыми, столкнись с ними в былые годы, мог бы буквально носить на руках, так как они были еще детьми.
