Слышно…
-Ты знаешь, Гена пишет стихи…
Я не знал. Гена — плотный блондин лет сорока. Учился на физика, недоучился, и теперь работает лаборантом в каком-то институте. Он всюду ходит с пухлым портфелем, даже в гости.
— Неужели там стихи?
— Может и стихи. Ведь он пишет много лет — и ничего не печатает.
— Не берут?
— Не пытается, пишет себе и пишет. Иногда дарит друзьям на день рождения — и доволен.
— Ну, достань…
— Да у меня где-то валяются… бери.
Я взял маленькую книжечку в кожаном переплете с шелковой ленточкой-закладкой. Сам переплетает… Открыл, первое стихотворение начиналось — «… юный эллин…», он что-то делал веслом, уже не помню… Второе…- «…прекрасная амазонка…» Ну да, быть не может. Третье — «…как прекрасны вечерние розы…»
Я закрыл книжку. Он меня ошеломил. Я не так представлял себе графомана. Творит столько лет — и молчит, не пробивается к славе, не ходит по редакциям со своим портфелем. Знай себе пишет и пишет. Ему это нужно — и все… Когда мы начинаем — нам просто нужно, и ни на что не надеемся. Это не работа еще, а чистая радость. А потом становится профессией — и начинаются сомнения и муки… и проклятия — не рисуется, не пишется…
Приятель смеется:
— Что не читаешь, ведь просил. Натуральный графоман… но какой человек — чистый-чистый…
— А ты сам-то дочитал?
— Признаюсь, до конца не добрался.
— Давай, попробуем…
Я открыл последнюю страницу — и прочел:
— Слышно…
Слышно, как падает лист в осеннем лесу
Слышно, как ветка скрипит — скользит по стеклу
Слышно, как воробей купается в зной — крыльями бьется в пыли
Слышно, как ястреб в небе летит — медленно исчезает вдали
Слышно, как спит старый кот, дышит, сопит
Слышно, как по шершавой бумаге бежит таракан — лапкой стучит
Только неслышно время ползет, или бежит, или летит
Только неслышно подходит смерть, на спинку кресла руку кладет
Переминается, подглядывает из-за плеча……
Страшно.
С недавнего времени мне сосед досаждает, пенсионер. Остановит на лестнице — и говорит, говорит… Ему коты жить не дают. Преступный сговор, говорит, у них.
-Вот посмотри, на лестнице теперь черный сидит, сменил рыжего на посту — на дверь мою смотрит, а вчера здесь серый сидел…
— Ну и что,- говорю,- пусть сидят, у них свои дела.
— Не-ет,- он крутит головой,- ведь все делают по правилам, друг друга сменяют. И внизу, у черного хода, на помойке — еще один, мордастый, одноглазый — никого не пропустит… Это, брат, слежка идет, я ли не знаю, всю жизнь на этом деле.
Я смотрю — черный, действительно, на дверь уставился, мой взгляд заметил — отвернулся лениво, будто и знать ничего не знает. Выглянул в окошко — и на травке черный лежит, с белым галстуком-бабочкой, развалился, щурится…
— Может, у них свой интерес есть?..
— Когда интерес — они орут, а тут молчат, понимаешь… Все по правилам делают.
Тут и я задумался — а что, если наблюдают… Так ведь не за мной, чего мне беспокоиться — то…
А вчера он, бледный, говорит:
— Похоже, что не сговор… дело хуже… — а как хуже, не объясняет.
Вечером пошел я мусор выносить. Он из своей квартиры выглядывает, ведро через щель просовывает — «будь другом,- говорит,- вынеси…» — и руки трясутся.
— Давай, прогоним их, что мы, с котами не справимся?..
Он руками замахал:
— Что ты, что ты, они тогда прессинг применят!
— Какой еще прессинг?
— Будут толпой за мной ходить — не разгонишь.
— Фу, черт, что же делать?
— Похоже, что пропал…- он шипит через щель,- я знал… знал, что меня так не оставят…
— Странно, столько детективов прочитал, а про котов не слышал.
Он скривился — «зеленый еще, многого не знаешь, детективы твои ахинея и вздор — позавчерашний день…»
Вынес я мусор, возвращаюсь — у подъезда белую бабочку сменил тигровый, с тяжелым затылком, нос боксерский, расплющенный. На лестнице вместо белой манишки — серый пиджачишко, карман оттопыривается. Выглянул в окошко — у черного хода одноглазый одноухому дежурство сдает…
У-у-у, страшно…
Я не Гога.
Я лежал в темноте. Вдруг раздался громкий стук. Меня дома нет — у меня темно. Я не стану вам открывать — я ничего не должен вам. Я никого не звал. Кто этот он?… А он стучит еще раз — требовательно и громко. Значит, имеет какие-то права?… Он считает, что может войти. А я не хочу!… сейчас подойду к двери и скажу — убирайтесь, я не хочу. А он скажет… Нет, не встану, не подойду…
Но что-то уже потеряно, нарушено. Я думал, что исчез в темноте, в одеяле, как в коконе, буду тихо лежать, пока не стану другим, захочу выпутать ноги из плена… Пробуждение подобно рождению и тоже требует времени… А он снова стучит. Он так стучит, как будто знает, что я скрываюсь здесь. Я еще лежу, но уже выпрямлен и напряжен — и одеяло мне больше не друг, не товарищ. Гражданин, что нужно от меня? Я сегодня никому не должен. Не зажгу свет. На совесть не надеюсь, а терпение у него может истощиться. Или я так нужен — отчаянно?.. Тем хуже для него. Он стучит как лицо при исполнении… Поздновато для службы, пусть катится. Но я уже все потерял, лежу злой и терплю это нахальство. Ну, давай, ломай дверь, тогда хоть все станет ясно.
И вдруг тишина… Ушел, что ли?.. Тихо ноги в тапочки, встаю и крадусь к двери. Нет, дышит, стоит, потрескивают крупинки песка под подошвами — переминается… Пусть уходит. Он как будто понял — спускается по лестнице, прошел немного, остановился, замер… нет, снова поднимается… Странно это — время идет, и мы все меньше хорошего ожидаем — от писем, звонков, нежданных гостей. Готовимся к неприятностям — и никогда не готовы…
В конце концов — пусть, будь что будет. Глухо кашляю, шаркаю ногами — «кто там?…» — и в ответ слышу радостный голос.
-Это Гога? Впускай. Ты что, умер?..
Ах, как хорошо!
— Я не Гога! Гога надо мной.
Куда идти…
У меня что-то заныло в животе — долго и тупо. Где-то в глубине и в спину отдает. Никогда не думал, что живот такой глубокий, до позвоночника доходит. Раньше у меня не было живота — это было место, которым я сгибался, если надо грудь приблизить к ногам. Я мог бы поспорить, что там ничего нет, кроме мышцы, стягивающей тело в клубок. И, конечно, позвоночника, но это уже не живот, а спина — он сзади, как упругий стержень, тело на него нанизано, как шашлык на шампур. Сравнение не очень хорошее, но думаю, что людоед обрадовался бы ему. А мне нечего радоваться — теперь у меня есть живот. Когда много имущества — глаза разбегаются. Я думал — пройдет, не было и не будет. А он еще сильней, грызет меня, как лисенок спартанца… Не обращай внимания — обидится и замолчит. Или засни — проснешься другим человеком и все забудешь… Засыпаю — просыпаюсь, а он все тут. Отстегнуть бы его, как краб отстегивает больную ногу — и бежать. Или вывернуть наружу — выкинуть, как может морская звезда… Я хожу и смотрю в себя, жду новых неприятностей. И мысль больше не летает передо мной, а переехала в живот, как у нас любят говорить, получила новую прописку… А что?… вот и живет там…
Прихожу к приятелю, он говорит: «У меня давно живот. Ты вот что попробуй — есть не давай ему, авось сдохнет. Только воду пей.»
Я перестал есть — и живот затих, что-то выжидает. Заснул я, проснулся — нет живота. Поел — болит, но уже потише, послабей… Потом еще тише стал, и еще — и все-таки остался…
Теперь я знаю — в нем много всего и кипит сложная жизнь, и всегда может что-то испортиться. Все каким-то чудом работает, просто чудом. Все кипит, крутится, варится, движется, все само за себя решает, а я тут при чем?… Никто меня ни о чем не спрашивает, делают, что хотят. Это спятить можно, никаких у меня прав нет, ни остановить, ни исправить не могу, не вижу, не понимаю… Я сам у себя в гостях. Заняты все — вот-вот попросят. А идти-то куда… куда идти…
Махнуть хвостом.
Я зашел к соседу, а у него стоит аквариум. Видно скучно ему стало без живых существ.
-Ну, корми тараканов…
-Нет,- говорит,- тараканы неорганизованные твари, приходят, когда хотят, и общаться с ними невозможно — слишком высокомерны.
-А рыбы?..
— Они красивы… Потом они не бегают так нервно и неодолимо по моим припасам, а неторопливо ждут корма — и я их кормлю сам.
— Не спорю, это приятно… и все?..
— Они меня успокаивают. Я умиляюсь — ну, можно ведь, можно хоть кому-то живому неторопливо скользить и переливаться, и блаженствовать на глубине…
— А ты отключи, отключи лампочку — увидишь, как они забегают.
— Тьфу! — он плюнул с досады,- до чего ты циник и нигилист.
Но я шучу, пусть себе забавляется. Меня только волнует — как они добиваются полного спокойствия?.. Вот рыбка,в ней почти ничего нет, тельце прозрачно, позвоночник светится, желудочек темнеет, красноватый сгусток в груди пульсирует… — и глаз, смотрит, большой, черный и мохнатый… Прозрачность — вот в чем секрет. Все самое лучшее прозрачно и не скрывается. Видно как будто насквозь, а тайна остается. Бывают такие люди, делают то же, что и мы, а получается совсем по-другому. Видно, как пишет, рисует… и что говорил до этого известно, и куда ходил, и что видел… а начинает делать — и первая же линия его выдает… Откуда взял?… А ведь наше время суровое, умные мысли все сказаны и даль веков просматривается на тысячи лет. Умри — ничего нового не скажешь. Интеллектуалы перекладывают кирпичи с места на место. Э-э-э, пустое занятие… Только иногда, просто и спокойно вырастает новое слово, как лист на дереве… как будто приплыла прозрачная рыбка — и махнула хвостом… и все… Спокойно-спокойно, не огорчаясь, не злобствуя, не копаясь в себе до полного отчаяния… вот так — приплыла и махнула, не отдавая себе отчета, что делает, как делает…
-Слушай, а чем ты их кормишь?
— Мотыля покупаю.
Гарантия.
Мой приятель пришел к врачу. Сердце, говорит, стучит иногда, как будто с цепи сорвалось. Постучит и стихает, работает снова незаметно для организма. Врач, женщина молодая и красивая, говорит — «раздевайтесь…» Он рубашку, майку снял, грудь выпятил — совсем еще молодец. Она послушала его в полном молчании, одевайтесь, говорит, и стала писать историю. Он сидит и ждет решения. Она подняла голову, улыбнулась: — «ничего страшного, это у вас нервное, никаких видимых изменений…» Он повеселел:
-Я уж умирать собрался, сколько оно может так стучать, как пулемет, надорвется ведь…
— Ну, что вы, умирать… я вам… — говорит и оценивающе смотрит на него, — лет десять- пятнадцать даже гарантирую.
Поулыбались они друг другу — и расстались. Идет он домой и почему-то невесел. Десять гарантирует, а дальше что… без гарантии как-то страшно… Пришел, я его утешаю:
— Ведь гарантирует… Все без гарантии перебиваются, а она тебе карты раскрыла.
— Но ведь только десять… Значит, что-то серьезное.
-За серьезное она бы тебе и года не дала.
Он сидит, старый, пожухший какой-то, сейчас со стула упадет. Я смотрю — она его бесконечность разрушила, гарантию дала на десять, а бессмертия лишила. Он еще не верил, что умрет, как все… нет, знал, конечно, но веры не было — в другую сторону смотрел человек.
— Слушай, плюнь,- говорю ему, — живи без гарантии, не ставь себе предела.
Он качает головой:
— Теперь не могу, как-то сразу меня ударило. Понял…
Что сделала, идиотка… Потом и я заболел, и тоже пошел к ней. Стала она читать пухлый том моих болезней и в середине заблудилась. В конце концов мы с ней разобрались, что к чему, лечение назначили, и я говорю:
— Боюсь вот… умирать скоро…
— Ну, что вы,- она смеется,- я вам лет десять-пятнадцать гарантирую.
Прибегаю к приятелю:
— Не горюй, мне тоже пятнадцать дала.
А он лежит, еле дышит, совсем про гарантию позабыл…
Знака нет.
У моего приятеля с Богом сложные отношения.
-Как я могу поверить, если он мне знака не подает…
— Чуда хочешь?..
— Нет, зачем… но хоть что-нибудь..
Время идет, а знака все нет и нет.
— Смотри, ветка качается, кивает за окном…
— Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
— Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся…
— Это холод их прихватил, ничего особенного.
И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
— Вот если б стол вдруг подскочил… или полетел… Или шапка с головы слетела…
Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть — и слетела, покатилась. Он поймал ее — ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление… и никакого знака нет. Жить спокойней, но что-то беспокоит:
— Вызвать бы его на серьезный разговор.
— Ветер, что ли?..
— Ну, ветер… Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может ответит…
Ругал, ругал — и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего — ни звука, ни знака… Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда — снег…
— Хоть бы снега не стало…
И представьте — растаял, до января земля черна, желта — всюду мертвая трава, нет ей покоя.
— Бывает,- приятель не смущен — было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
И предсказанное им сбывается. Он и рад и не рад — зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены… а знака нет.
— Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы…
Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам — и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека — одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
— Ну, как?.. Что там?… Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!..
Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина — бьется в окно, машет багровыми гроздьями…
Нет, я уверен.
Есть люди, которые всегда начинают говорить со слова»нет». Они говорят даже — «нет, я согласен…» Если их спросить, то они сами не знают, зачем им это «нет», но тут же скажут снова: «Нет, я уверен… нет, я знаю…» Другие люди всегда говорят «да», они всегда так начинают говорить, но они не интересны. Впрочем, среди них скрыты и такие, которые говорят «да» или «очень интересно», но у них это «да» — все равно, что «нет». Потом они все равно говорят что-то свое, и выходит, что им было совсем не интересно. Говорить «да» — для них только вежливая привычка, на самом деле они тоже говорят — «нет…». Все эти нет-люди, явные и тайные, не придумывают свое «нет» — оно идет из глубин. Когда два таких человека разговаривают, они слушают друг друга чуть-чуть, чтобы совсем уж не потерять нить, и при первой возможности вклиниваются со своим «нет», а другой ему — тоже «нет», и так они разговаривают. Нет, разговор все же идет, потому что первое слово никто не слушает, а со стороны слышишь — нет и нет… Спросишь — они и сами не знают, почему у них так получается. Все же один объяснил мне:
— Когда я вижу что-то хорошее — книгу или картину, или слышу умную речь — то первое, что мне хочется сделать — отгородиться: «нет, нет, подождите, я скажу сам… нет, почему я это до сих пор не сказал!.. А чуть погодя — «нет, должно быть не так, по-другому… нет, теперь я…»
Нет и нет… Вот такие эти нет-люди. Интересно, откуда берется это первое «нет», ведь большинство людей сразу говорит — «да» или просто бьет поклоны. А эти не то, что на плохое, на самое хорошее — нет и нет… Часто пропадают они, потому что их сил хватает только на первое слово, но иногда, я думаю, что-то получается. Нет, я уверен…
