ДЕТСАД
Детсад свежепостроенный, вокруг него еще одна только галька. Суета в вестибюле, и вот остались одни без родителей.
Из первых детсадовских воспоминаний всплывает, как сижу на стульчике за столом, подо мной желтая жижа и неуютное ощущение не только физическое, но и моральное.
Игры во дворе детсада. “Дети, дети. Га-га-га. Есть хотите? Да-да-да. Ну летите, как хотите, только крыльями машите”. Эта игра казалась нудной и неинтересной. А песенка про каравай казалась очень банальной, хотя тогда я не знал этого слова и понятия. “Как на … именины испекли мы каравай. Каравай, каравай, кого хочешь выбирай. Я люблю, конечно, всех, но вот этот лучше всех”…
Мне больше нравилась другая песенка: “Вышла курочка гулять, свежей травки пощипать, а за ней ребятки, желтые цыплятки”.
Чтобы фотографу было удобнее, поставили на стол стул. На него по очереди сажали нас, а фотограф сообщал, что из объектива вылетит птичка. Я с ожиданием смотрел в объектив, но одновременно страшно боялся своего неустойчивого положения на казавшейся большой высоте, от этого на фотографии получился немного испуганным и зажатым. Ребенок смотрит не только в объектив, он смотрит в будущее, и не только в свое, когда будет взрослыми глазами глядеть на свои детские фотографии, но и в будущее без себя, когда его потомки или незнакомые люди будут смотреть на ребенка из прошедшей эпохи.
Из всех пятилетних детей читать умела только Света Попова. На одном снимке я и Света поливаем цветы в двух рядом стоящих горшках. По очереди к столу подходили мальчик с девочкой, поливали растения, потом менялись дети и горшки. В результате и дети сфотографированы и цветы политы.
Кроме Светы была еще одна культурная девочка — Таня Хаздан. Однажды я заявил маме:
— Мне Таня сказала, что правильно говорить не моча, а сак! А она знает, она четырехлетка!
Увидев Таниного интеллигентного папу, я заметил:
— У девочки на папе очки.
Я стоял и смотрел в подвал детсада, куда вели ступеньки с перилами. Зачем-то решил лизнуть перила. От мороза язык примерз, страшная боль, крик. Что было дальше в памяти не осталось.
В детсаду многие дети подхватили гепатит, в просторечии желтуху. Ко мне домой приехала большая санитарная машина. Полная женщина в белом халате опрыскала дезинфицирующим средством всю коммунальную квартиру, а меня увезли в больницу. Первое в жизни отлучение от дома, да еще почти на месяц. В больнице медсестра переодевала меня в больничную одежду и возмущалась: такой большой пятилетний мальчик, а не может самостоятельно раздеться. На самом деле я посчитал унизительным для себя обнажение и в знак молчаливого протеста решил не помогать этому насилию над собой. Взрослые часто не понимают, что дети тоже личности и у них есть чувство собственного достоинства.
Почему-то в больнице не встретил никого из детсадовцев. Больница на окраине города, очень далеко от дома. Приятно, когда за окном появляется мама или бабушка. К кому-то пришел мужчина в коротком пальто. От соседей по палате узнаю, что это пальто называется “москвичка”. На столе графин с простой водой, но до него трудно дотянуться и налить. А зеленый эмалированный кофейник с глюкозой доступен, но сладковатая вода очень противна. Высокая женщина с копной седых волос напоминает бабушкину знакомую, и потому кажется какой-то частицей дома. Она пришла делать процедуру. Бойкая девочка откликнулась на фамилию, легла на кровать, ей поставили на живот какой-то аппарат. Потом оказалось, что девочка самозванка, процедура предназначалась вовсе не ей.
Наконец день выписки. Девочки и мальчики сидят на горшках и беседуют. Моча темно-желтая. Вдруг не выпишут. Поэтому горшок запихиваю подальше под кровать, чтобы не заметили.
А потом дверь, ведущая на улицу, похожая скорее на черный ход. Я стою с бабушкой, а врач дает указания, что можно, а что нельзя после такой болезни.
А через несколько месяцев я поехал с детсадом на дачу. Второе в жизни отлучение от дома и родных, да еще так надолго, на все лето. Сосновка расположена совсем недалеко от Новокузнецка. Позже, когда я уже учился в школе, в эту зону отдыха пустили трамвай, и было странно видеть идущие среди полей вагоны.
Но тогда до этого было еще далеко.
Со мной ехал сшитый мамой синий мешок с одеждой и другими вещами, позже в нем будут хранить игрушки.
Для городского ребенка в Сосновке было много нового. По сути, первое общение с природой. Особенно таинственной казалась улитка. “Улитка, улитка, высуни рога, дам тебе горячего пирога”. Казалось, что она высовывает свои рожки именно после этих слов. Огромный красивый лопух. Кора дерева, приятно пахнущая свежими огурцами или арбузами. Мистическая летучая мышь. Туманным утром вышел до побудки, тишина в бору, только слышно кукование невидимой птички.
Почему-то в то время очень модны были сачки для ловли бабочек. Наверное, сейчас экологи бы содрогнулись от того, что каждому ребенку в ту поездку дали по сачку. Яркий солнечный день. Мы бегаем среди зелени и ловим бабочек, про которых нам сказали, что они живут всего один день. Этот день вспомнился в армии в первые тяжелые дни. Такой же солнечный день, но ощущение несвободы и неуюта этого мира.
Под деревом мы выкапывали какие-то корешки, формой похожие на морковку, только очень маленькие и черные. Ели их и не отравились.
Через глубокий ручей на большой высоте тоненькая дощечка, идя через которую я испытывал страх.
В выходной нас навещали родители. В одно из таких посещений я торопил маму и бабушку: “Все родители уже уехали, а вы все не уезжаете”. Наверное, взрослым это непонятно. Но ничего странного в этом нет. Мне не хотелось смешивать домашнее и казенное. (Поэтому я был недоволен, когда шестнадцатилетним лежал в больнице, и меня там навестила мама, впорхнувшая в палату с огурцом, завернутым в газету. Я встретил ее вопросом: “Зачем пришла?”. Подобным же вопросом: “Зачем приехала?” встретил ее, когда в колхоз, куда послали нас, вчерашних абитуриентов, она привезла телогрейку).
Но я очень обрадовался, когда в парикмахере, приехавшем в Сосновку нас стричь, узнал мужа Иды Моисеевны, сестры тети Раи, нашей соседки по коммуналке. Он, которого я очень редко видел, казался какой-то частичкой дома.
И вот день отъезда из Сосновки. Нас уже поджидает автобус. Дети выстроились в шеренгу. И воспитательница по очереди поливала наши стриженые наголо головы одеколоном, который попадает в глаза. Надо было показать родителям, что одеколон изведен на детей, хотя наверняка воспитательницы взяли его себе, ведь сколько детей — столько и пузырьков.
Все лето запомнилось так, словно в Сосновке я был всего один день…
Я не любил здороваться, приходя в детсад, но всегда с большим удовольствием говорил “До свидания!”, прощаясь, а еще часто завидовал школьникам, у которых есть каникулы. Можно посмеяться над наивностью ребенка, но ведь отдых нужен не только от учебы или работы, но и от окружающих людей.
Детсад я не любил. Воспитательницы были неплохие, и у меня обычно складывались с ними хорошие отношения. Галина Васильевна, 24-летняя девушка, казавшаяся нам очень взрослой, как-то сломала ногу, и мы всей группой навестили ее. Она жила в общежитии, которое было прямо напротив ворот детсада.
Мне нравилось беседовать с казавшейся пожилой сорокалетней воспитательницей Зоей Борисовной. Она мне рассказывала, что у нее есть аппаратик, с помощью которого она видит, что мы делаем, даже если мы очень далеко от нее. Я верил этому. Сейчас техника развилась так, что это уже не кажется фантастикой, а тогда даже телевизоры были редкостью.
Однажды нашу воспитательницу заменяла чужая. Почему-то она у меня вызвала отторжение. Уже тогда у меня с терпимостью и покладистостью уживалось упрямство в важных для меня вещах. Я играл в песочнице. Воспитательница велела принести ей из детсада стул. Мне не хотелось выполнять ее распоряжение, и я отказался. В наказание она поставила меня стоять рядом с песочницей. Я стоял, но так и не пошел, она послала другого мальчика…
Мальчик Валера, положив на голову кусок пластилина, стал приплясывать и дурачиться. Я взял и прихлопнул пластилин на его голове. На следующий день он пришел наголо стриженый, но не обижался на меня.
Я разбил коленку. Даже забинтованная она очень болела, но побежав, я умудрился упасть опять на ту же коленку, глубокая рана, даже мясо видно. Больно. Заботливые дети довели меня до веранды, усадили на скамейку, сами сели рядом, и единственная грамотная среди нас Света Попова стала читать вслух принесенную мною из дома книжку “Волшебник изумрудного города”. Иллюстрации к первым страницам этой книжки всегда ассоциируются у меня с детсадовским двором.
Сережа Лукиных и Саша Сладков были в нашей группе два озорника, атамана. Я был с ними в хороших отношениях, как и с воспитательницами и с остальными «коллегами» по детсаду — детьми. Сережу Лукиных — довольно добродушного паренька, я даже просвещал кто такой Хрущев. По утрам по радио передавали «Последние известия», поэтому я рано услышал фамилию Хрущева, и ребенком реагировал на какие-то политические события.
Как-то на день рождения пригласил Сережу к себе в гости с ночевкой. Темно. Он лежал на моей кровати, я на маминой. Комнату освещал только ночник-лилия. Неприятно поразили синяки в паху у Сережи. Наверное, отец пинал, как я сейчас думаю. Отец его был пьющий. Мать глухая.
Не зря говорят, что личность человека формируется до пяти лет. Думаю, что безошибочно можно было по детям предугадать их взрослые характеры и даже судьбы.
В детсаду было немало игрушек. Запомнил, как сижу на полу и нанизываю на деревянный остов кольца пирамидки. Но самой любимой игрушкой был резиновый поросеночек. Краска с него уже стерлась. Его свинячье личико было каким-то милым и вызывало сострадание.
Был в группе мальчик Женя Анохин. Как я понимаю теперь, немножко ненормальный. По словам мамы я возмущался, что он часто портил воздух. Но этого я не помню, а помню свое сострадание к нему и даже желание иметь клочок его волос на память. Интересно, что такие вещи спонтанно появляются в голове ребенка, не знающего о медальонах с волосами у взрослых.
А из детских книг самое сильное впечатление на меня произвела сказка Катаева “Цветик-семицветик” про девочку, у которой оказался волшебный цветок с семью лепестками. Оторвав любой из них, можно было загадать желание. Сначала девочка просила множество сластей, потом кучу игрушек, а затем встретила хромого мальчика и с помощью последнего лепестка сделала его здоровым. У меня возникло огромное чувство сострадания этому мальчику. Сильнейшее во мне чувство. Мой основной инстинкт.
С детьми как с воспитанными, вроде Нади, Тани, Светы, так и с хулиганами вроде Саши и Сережи, я всегда общался на равных, не делая между ними никакой разницы. Это осталось на всю жизнь — умение находить подход к любому человеку, как бы далек от меня он ни был. Осталось таким же, как в детсаду и отношение людей ко мне. Я чаще как бы в стороне от всех, в то же время вроде бы и очень близок. Очень характерный эпизод в детсаду, когда я не вливался в общие игрища. Дети обоего пола бегали во дворе по кругу, на ходу по очереди снимая с себя трусики. Я в этом не участвовал, стоял сбоку и размышлял, как это выглядит из окон окружающих домов.
И еще меня с детства тянуло к минимализму. Я помню картинку в детской книжке, на которой за печной трубой комнатка сверчка. Меня привлекло, что каморка такая маленькая, компактная. Вещи отягощают. Меня никогда не интересовала собственность, а тем более чужая. Не было ни зависти, ни тем более желания присвоить что-то понравившееся, к тому же бабушка на этот счет была очень строгих правил.
В вестибюле ждали родители, а воспитательница никого не отпускала — ждала, когда признается тот, кто украл ее сережки. Все дети знали, что украл их Саша Сладков, но он не признавался. Меня отпустили, так как я был вне подозрений. Это было ясно не только воспитательнице, но и детям, у которых это не вызывало протеста и недовольства мною. Я спустился в вестибюль. Родители роптали в ожидании своих детей, но больше всех возмущалась мать Саши Сладкова.
Впрочем, отсутствие корысти не избавляет ребенка от каких-то поступков, которые могут быть неверно восприняты взрослыми. Уходя утром в детсад, я увидел на столе три рубля и зачем-то ухватил их. Днем купил за два рубля ножик с украшениями в виде львов, а на остальные деньги я и приятель по дому Женя поели пирожков с повидлом. Ножик я отдал бабушке, сказав, что нашел его. Много лет она им отрезала свои мозоли.
Однажды зимним, предновогодним утром, уже одетый, я в последний момент ухватил со стола маленькие кривые ножницы для стрижки ногтей. Захотелось, чтобы в казенном детсаду со мной была частица моего дома.
Снега в ту зиму было очень много. Мы в снегу рыли целые траншеи, в которых могли укрываться во весь рост.
В тот день мы лепили снежных баб, потом воспитательница раскрашивала их акварельными красками и заливала водой, чтобы застыли. У одной из таких снежных фигур, ковыряя ножницами снег, я показал их одному мальчику. Он попросил их на время. И ножницы пошли по рукам. В конце их путешествия другой мальчик хвастался ими передо мной уже как своими собственными. Когда я заявил о своих правах, он ответил, как обычно отвечали в подобных случаях:
— А казенная печать, а назад не ворочать, если воротишь, по лбу получишь.
Эти неказистые стихи как бы означали: “Что упало, то пропало”. Лишь вмешательство Саши Сладкова позволило мне вернуть ножницы.
В детсаду даже елка не очень радовала, тем более, что в новогодний праздник было привнесено что-то казенное. Вместо того, чтобы дать возможность пофантазировать детям или их родителям давали указания, какие костюмы сшить. В один год все мальчики были зайчиками в шапочках с ушками и белых комбинезонах, на другой год мама сшила и вышила мне русскую косоворотку. А девочки обычно были снежинками в головных уборах вроде кокошников, на которые были пришиты стеклянные елочные бусы. Все это вызывало большую скуку. Я сидел в ожидании того, как мы пойдем в помещение для музыкальных занятий, где стояла елка. Девочки суетились со своими кокошниками. Сидя на стуле я сделал из соединенных вместе пальцев рук домик и ушел в свои мысли.
В один год нас всех велели одеть в конькобежцев с развевающимся шарфом на шее. Мы ходили вокруг елки, изображая ходьбу на коньках, и мне было непонятно, зачем это надо. Ведь зрителей не было, а нам было неинтересно…
Зимний вечер, я во дворе детсада, ноги мои замерзли, очень мне нехорошо. На следующий день я заболел. Но запомнилось, что изнутри себя осознавал уже тогда…
Мы с мамой шли в детсад и встретили мать Нади Осиповой, моя пошла на работу, а мы по пути зашли еще за подругой Нади. Смуглая Оля еще спала, совершенно нагая. Я похвастался ребятам, что видел голую Олю. Ее это смутило и по ее просьбе я сказал, что всё это придумал…
Иногда занавешивали окна и показывали диафильм, проецируя его на развешенную простыню. Приятно было тихое гудение фильмоскопа. Запомнил диафильм “Дедушка и слон”. Точно такой был у меня в домашней фильмотеке. Однажды мне мама купила диафильм “Снегурочка”, а он пропал. Купили еще раз, а позже я обнаружил, что в кармане пальто дырка и коробочка с фильмом попала в полу пальто.
Перед показом диафильма иногда играли в кинотеатр. Ставили картонное окошечко с надписью “Касса” и через него выдавали билеты — чистые бумажки.
А из спичечных коробков клеили мебель — письменные столы с выдвижными ящиками и другую.
(Спичечные коробки дети использовали и для другой цели. На соседних балконах последнего четвертого этажа нашего подъезда старшие ребята, казавшиеся совсем взрослыми, играли в телефон. Два спичечных коробка соединены ниткой и через эти коробки они переговаривались, хотя балконы рядом)…
Однажды в детсаду устроили велосипедные соревнования. У меня был трехколесный велосипед красного цвета, весьма ободранный. Все дети мчатся, спеша к финишу, а я невозмутимо кручу колеса, не торопясь, оглядываясь по сторонам и посматривая в небо. Там след от реактивного самолета. Был и стишок подходящий: “Самолет летит, мотор работает, а сзади черт сидит, картошку лопает”.
Странно, что когда-то нас не было, и мы не видели неба. Оно такое глубокое. А вот солнца я не люблю и с детства мне больше нравится пасмурная погода. Под тучами и облаками чувствуешь себя уютнее, словно укрытый одеялом от пустоты неба, да и эстетически мне больше нравится пасмурная погода. Был болгарский фильм, от которого запомнилось только название “Что может быть лучше плохой погоды”.
Солнечное затмение. Во дворе детсада все глазеют на небо, как и народ, собравшийся во дворе близлежащих домов. Само затмение мне не запомнилось, но меня заинтересовало закопченное стеклышко в руках мужчины, стоящего рядом с забором, и я расспрашивал, как он сделал его черным. Стоял человек. Выросший ребенок вдруг вспомнил его, который, вполне вероятно, уже умер и остался только в воспоминаниях родни, а если ее нет, то только в этих строках…
С детства люблю запах глины. В детсаду нам давали шарики из глины, чтобы мы могли лепить. В вестибюле был стенд с нашими работами из глины. Была и моя. Это было приятно.
А дома, уже позже, под впечатлением прочитанного мне рассказа Горького «Дед Архип и Ленька» вылепил деда Архипа. Потом зубным порошком покрасил в белый цвет. Фигурка стояла на полочке у двери. Зная свои художественные способности, представляю, что за уродец там был. У нашей знакомой, которую я называл Кокой, был бюст Суворова. Я решил вылепить и Суворова. А в качестве шпаги воткнул спичку где-то на уровне подмышек…
В раннем детстве у меня были кирпичики, сделанные из того же примерно материала, что и настоящие. С одной стороны в кирпичиках были дырочки, с другой выступы под эти дырочки, чтобы выстроенный дом не падал…
C мамой были в книжном магазине. Магазин сугубо взрослый, ничего интересного, поэтому я попросил купить тюбик с тушью. Идем по бульвару. Дома в кухне перед умывальником жму тюбик, хотя его надо проткнуть. Снизу тюбика брызгает тушь с характерным, чем-то приятным запахом.
В кладовке для раскладушек находился замечательный круглый большой ящик. В нем хранились куклы. Иногда его распаковывали, устанавливали ширму и показывали сцену из сказки. Декорации: изба, репка. И движущиеся дед, бабка и другие герои.
С детсадовских времен не люблю манную кашу. В ней всегда были какие-то неприятные катышки. Не менее противен мне был и бигос — тушеная капусту с мясом. Когда давали гречку с киселем или молоком, то мне нравилось делать горы и реки на тарелке. Однажды нас повели на кухню на экскурсию. Там меня удивило, что компот остывал в ванне. Почему-то я решил, что морс нам делают из леденцов, растворяя их в воде. Может кто-то мне так сказал, во всяком случае дома я таким образом делал морс, растворяя цветные леденцы в стакане с водой. (Конфеты я в детстве делил на кусательные и сосательные. А соевые конфеты типа “Кавказских” или “Домино”, которые мне очень нравились, я называл “голыми”, так как они без оберток). Иногда мы сами помогали готовить. Однажды нам дали вареные овощи и ножи и мы резали их, а потом нас кормили винегретом, сделанным из “наших” овощей. В другой раз с помощью формочек мы делали печенье, которым потом нас накормили. Работа доставляла детям радость…
Во двор дома рядом с нашим подъездом остановилась мусорная машина, у которой сзади огромная крышка. Уже совсем темно, но уютно от сознания, что рядом квартира. Когда сейчас выношу мусор, то часто вспоминаю то детское ощущение, а вокруг уже другие дети…
У меня день рождения. Воспитательница решила подарить мне книжку. Предложила выбрать из кучи книжек. Я постеснялся выбрать книжку Чуковского, которая казалась мне веселой, и воспитательница сама выбрала скучнейшую для меня книжку.
Дома у меня была книжка “Кошкин дом”. Казавшиеся смешными эпизоды я рассказывал приятелю в детсаду:
“А посади свинью за стол, я ноги положу на стол”.
“Вот это стол, на нем сидят, вот это стул, его едят”.
Воспитательница прочитала рассказ про партизанку, как та напугала врагов, подняв в руке камень, словно это граната. Нам показалось это очень смешно.
Нам объяснили, как в древности люди рассказывали сказки. И я представил ночное небо со звездами и люди рассказывают друг другу сказки.
Впрочем, фольклор был и у детей. Спрашивали: “Показать Москву?” Если мальчик соглашался, то его за уши приподнимали, чтобы с высоты сподручнее было увидеть Москву. Наверное, эта не очень приятная шутка десятилетиями держится среди детей, как и многие стихи и присказки. “А мене не больно, курице довольно”. “Есть, товарищ командир, я в уборную ходил. А уборная закрыта, я в корыто угодил”. “Баба села на доску и увидела Москву, а в Москве игрушки кушают катушки”. “Мотоцикл, цикл, цикл, всю дорогу обосикал. Самосвал, всю дорогу обосрал”. “Обманули дурака на четыре пятака”. “Ехала машина-пятитонка, задавила хрюшку-поросёнка. Как тебе дядя не стыдно. Поросёнку больно и обидно”. “Моряк, с печки бряк”. “Здорово. Ты бык, а я корова. Бык останется быком, а корова моряком (червяком)”. “Расти большой, не будь лапшой”. “И не так, и не так. Села баба на чердак. а чердак качается, баба улыбается”. “Дождик, дождик, перестань, я поеду во Рестань”. “Дождик, дождик, пуще, дам тебе гущи”, “Жили были дед и баба, ели кашу с молоком. Рассердился дед на бабу. Хлоп по пузу кулаком. А из пуза два арбуза…”
Маленькие дети ранку называли “вава”. Мы уже подросли, поэтому по-врослому называем ее болячкой. Медсестра или фельдшер Муза Петровна, очень старенькая. Меня она запомнила (Я ее встретил, уже учась в школе и она меня узнала). Однажды нас повели в поликлинику лечить зубы. У меня сразу вырвали четыре зуба какими-то ржавыми щипцами. Я страшно орал, а мама позже ходила ругаться…
Мы пришли с улицы. В помещении группы еще моют пол, поэтому стоим в дверях. Я впереди. Сзади напирают и, не выдержав давления, я сел в стоящее у порога ведро с водой…
Для огораживания клумбы мы приносили кирпичи с ближайшей стройки. Ощущение гордости, что сам несу тяжелый кирпич, почти взрослый! Подобное же чувство я испытал дома, когда после ремонта тащил из комнаты тети Ани в нашу большой кожаный футляр вместе с маминой швейной машинкой.
Иногда говорят, что человек в своей жизни должен посадить дерево. Я это сделал в детсаду, когда мы высаживали деревья в до того пустом дворе.
Я придумал способ не стареть и рассказал о нем мальчику, с которым играл. Надо в школе все время оставаться на второй год. Был уверен в разумности такого средства.
Я два раза ездил с детсадом на дачу. Между этими поездками было всего два года, которые в детстве очень большие, поэтому мне всегда казалось странным, почему детские года называют годиками, хотя они по восприятию скорее годищи. Десять школьных лет — целая эпоха, а для взрослого — то, что было почти вчера. От второй поездки с детсадом на дачу осталось ощущение, что помню все день за днем, хотя, это, конечно, не так.
Вечер. Трава. Кусты рядом с подъездом, точнее у соседнего подъезда, стоящего в стороне от основного корпуса дома, поэтому перед ним подобие крошечного скверика. Темно. Таинственно. Я собираю какую-то траву, из которой, как мне кажется, можно сделать кисть для побелки. Отдал ее Бабусе (сестра бабушки). Позже она сказала, что белила стены комнаты этой кистью, чему я поверил. Пришел домой. Приключение. Позвонила по телефону тетя Рая. Не может попасть домой, так как у двери в нашу квартиру лежит пьяный. Родня тети Раи вызвала по телефону милицию, которая забрала пьяного. Моя бабушка выходила вниз и рассказала, что пьяного бросили в машину. Я в это время играл с игрушечной пожарной машиной, красного цвета с белой выдвижной лестницей. Сказал бабушке, что когда вырасту, стану пожарником. Наутро мне идти в детсад, чтобы ехать в Ильинку на дачу. Последнее лето с детсадом, осенью в школу.
Последнее лето детства. Таким оно осталось в памяти, потому что школьные годы детством трудно назвать. Все-таки детство ассоциируется с чем-то безоблачным, хотя реально так бывает далеко не всегда.
Привели нас утром в детсад. Почти все родители разошлись, но поездка на дачу в тот день почему-то не состоялась, отложили на другой день. Не успевшие уйти родители развели детей по домам. Папа Сережи Карасева повел меня и Женю Стародубцева. У меня дома никого не оказалось, даже соседей, поэтому в ожидании моих близких мы с Сережей и его папой прогуливались по улице Кирова. Детсад почти закончен, через три месяца школа, поэтому мы кажемся себе очень взрослыми, и на равных общаемся с Сережиным папой.
На следующий день мы вновь сидели в автобусе, ждали его отправления. Воспитательница Юлия Дмитриевна Кожемякина, беседуя с коллегой, пошутила, что она, наверное, потомок Кожемяки, героя сказки. Наконец автобусы тронулись. Ближе к Ильинке хорошая погода сменилась дождем. Погода соответствовала моему грустному настроению. Ведь целое лето придется жить вдали от дома. Не успокаивали и купленные бабушкой большие желтые шарики конфет в кулечке. Только лишнее напоминание о доме.
Наконец приехали. Странная безлесая местность, очень невыразительная. Деревянная школа, кое-где еще не закончен ремонт. Запах строительного дерева врезался в память и каждый раз, когда его чувствую, вспоминаю школьное здание в Ильинке. Нас уложили днем спать. Конечно, прежде, чем заснуть, дети попрыгали немного на кроватях. Один мальчик при каждом прыжке приподнимал ночнушку. В какой-то момент мне показалось, что из него готова выпасть коричневая колбаска, о чем я поспешил ему сообщить, но он с возмущением отверг мое предположение.
Мертвый час закончился, выглянуло солнышко. Мы выбежали во двор и стали обживаться, осматривая все вокруг. Высокая трава по самые наши плечи быстро умялась от наших ног. Небольшая яма среди травы вызвала желание развлечься. По очереди мы шли через нее, стараясь не смотреть и делая вид, что не знаем о ней, чтобы внезапно провалиться.
Осмотрели территорию дальше. Огороды и какие-то стеклянные домики. Незнакомые прежде теплицы, покрытые стеклом, кажутся таинственными и загадочными. Где-то дальше столярка.
Вечер. На соседней кровати девочка. Я предложил ей поиграть во врача. Она долго отказывалась, стесняясь. Мне удалось ее уговорить, и мы начали играть, по очереди ставя друг другу укол —тыча пальцем по голой попе.
Молодая нянечка рассказала сказку про аленький цветочек. Было очень интересно, но я заснул, не дослушав. Ночью захотелось в уборную. Деревянная уборная далеко, там темно, можно провалиться. Пришлось сходить в таз, поставленный на ночь для малой нужды. Утром воспитательница обнаружила в тазу кучу. Она сразу решила, что это хулиганство, а преступники несомненны — Сережа Лукиных и Саша Сладков. Воспитательница велела им вынести таз. Они вылили прямо с крыльца, а мне было неловко, что их зря обвинили.
За завтраком воспитательница рассказала, что в соседней группе девочка наелась белены и полезла на стенку. “Не ешьте, дети, белены!”
Потом нас усадили во дворе для музыкального занятия. С высокого забора спрыгнул рыжий мужчина, живущий по соседству со школой. Он сел и начал играть на гармошке, а мы запели.
А затем нас повели на природу. Вся природа находилась на стадионе невдалеке. Деревья в этом селе были только во дворе здания школы. Мы уселись на одеяло, постеленное воспитательницей на траву. Сидели, разговаривали. Вдруг воспитательница вскочила, громко сообщив официальным голосом: “Энцефалитный клещ!”. Дети тоже повставали. Воспитательница стала трясти одеяло, а затем мы вновь уселись. Я уже был наслышан про этого страшного клеща. Про него много рассказывали в детсаду, а домой мама однажды принесла маленькую скляночку от таблеток, в которой на ватке лежал этот клещ, вызывая своим видом ужас. Ужас не от облика, а от знания того, какие несчастья может принести насекомое.
Конечно, бывали не только на стадионе. Хотя природа в окрестностях села такая же скудная. Небольшие горы. Дырки в земле. Говорили, что там живут суслики. Мальчики мочились в них, надеясь, что влага выгонит зверьков наружу, но ни один не выбежал. Я любовался полевыми цветами, вызывавшими какие-то мысли о природе. И испытывал радость от каждой найденной ягодки земляники.
По воскресеньям мы ждали родителей. В одно из воскресений ко мне почему-то не приехали. Нянечка, которая однажды перед сном рассказывала нам сказку “Аленький цветочек”, взяла меня с собой на прогулку, куда она пошла с девочкой, к которой никогда никто не приезжал. Мне было приятно доброе отношение нянечки. С тех пор на всю жизнь осталось понимание того, как людям важно внимание, когда у них никого нет.
Дети иногда помогали на кухне. Я однажды чистил картошку. После моих трудов большие картофелины превращались в крошечные. Я вспомнил об этом в армии, также неумело чистя картошку ножом. Дома бабушка всегда пользовалась картофелечисткой, которой я орудовал лучше, чем ножом.
Ходили в сельскую баню. Когда воспитательница Зинаида Васильевна разделась до купальника, с удивлением обнаружил, что у нее не блузка, а “обманка”, то есть только часть блузки, привязываемая тесемками. В раздевалке мальчика по фамилии Кононов дети просили показать стриптиз, хотя такого слова мы не знали. Он с охотой оголялся. Смысл этого был непонятен, ведь потом все остальные тоже разделись, чтобы мыться.
Накануне одного из приездов родителей во дворе соорудили подобие корабля. На веревках, натянутых в форме треугольника, изображающего парус, развесили разноцветные бумажные флажки, какие бывают на елках. От предвкушения приезда родителей эти флажки вызывали какое-то радостное чувство, словно ассоциируясь с близкими. Приехала бабушка и дядя Юра, ее племянник. Их привез на мотоцикле с коляской приятель дяди, недавно вышедший из заключения. Дядя Юра был с фотоаппаратом и наснимал целую пленку. Бабушка привезла в специально сшитом мешочке сладости. Когда мешочек опустел, я положил в него штук пять найденных мною ягодок земляники, которые затерялись в уголке мешочка.
Зашли в сельскую церковь. Раньше я никогда не видел церквей. В церкви склад. Стояли мешки, видимо, с зерном. От непривычной архитектуры и от заброшенности ощущение тайны и древности.
Потом пошли к тете Майе. Она жила в одной из квартир двухэтажного белого доме недалеко от школьного здания. Она родня Коки, нашей давней знакомой, которую я очень любил. Детская кровать, на которой я спал в раннем детстве, была куплена у тети Майи. Вид ее дома вдали вызывал успокаивающие и приятные чувства, словно это частица родного дома, и напоминал мне о близких, вдали от которых пришлось провести всё лето. (Когда я сейчас еду с работы домой, то одно небольшое здание, видное из окна троллейбуса, каждый раз вызывает у меня в памяти дом тети Майи).
По дороге к ней я зашел в деревянную уборную. Там я как бы наедине с собой ощутил свое я, чуть ли не в первый раз в жизни. Мне кажется, что именно в туалете человек познает свое одиночество. Тетя Майя угостила конфетами…
Незадолго до окончания дачного сезона ко мне приехала Бабуся, которую я очень любил. Она приехала на военном газике. Я бежал к ней с огромной радостью и сразу уговорил забрать домой.
В спальне на кровати у каждого ребенка привязана белая сумка с тесемочками. Она сшита для хранения полотенца и ночнушки. Бабуся обнаружила в ней тяжелые ржавые железки, которые мне казались очень нужными.
И вот я дома. На стене новый ковер, который подарили бабушке при уходе на пенсию полгода назад. Он до сих пор цел, хоть и поизносился. Из-за тесноты висел он тогда узкой частью вниз. Мою кровать убрали, чтобы было посвободнее. Я сижу рядом с ковром на горшке. День очень солнечный, поэтому в нашей комнате, выходящей во двор, кажется темновато. Во дворе детские голоса и людская речь. Они врезались в память и не раз вспоминались в разные годы жизни, когда слышал с улицы детские и другие звуки внешнего мира. Всегда думалось: кого-то из людей не было, потом родились, и в мире зазвучали их голоса. А другие пришли на этот свет раньше, а потом ушли, а с ними их речь, крики, пение.
После приезда с дачи мы в последний раз собрались в детсаду перед самым первым сентября. Пили чай и нам подарили книги про Робинзона Крузо с дарственной надписью каждому.
Детство закончилось. В школе детством уже и не пахло.
