ПЕРВАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
Напротив моего дома находилась детская библиотека. Однажды с детсадом мы ходили туда на экскурсию. Было приятно в “рабочее время” оказаться вблизи родного дома. Детсад был очень далеко от дома.
Прошли по пустым залам библиотеки, и я подумал: “Неужели я когда-нибудь научусь читать”. Это казалось невероятно сложным.
Мама купила мне тетрадку, карандаш и Азбуку для дошкольников. Положила их на табуретку, меня посадила на меньшую и решила начать учить читать. Но я наотрез отказался, заявив:
— Детей вредно учить читать до школы.
Не очень далеко от детсада была школа. Хотя идти мне предстояло не в эту школу, но я представлял, глядя на ее здание, как скоро буду учиться, и беспокоило, что будет новый коллектив и другая обстановка.
В тот день, когда мне исполнилось семь лет, мама подарила мне игру. Винтовая лестница, наверх кладешь металлический шарик и он скатывается в одну из лунок, каждая лунка имеет свой номер. Мне поднесли новую игрушку к постели, когда я проснулся. Я бросил шарик, и он опустился в лунку семь. Меня удивило это совпадение.
День рождения у меня в феврале, так что пошел я в школу, когда мне было уже больше семи лет.
Бабуся, сестра моей бабушки, купила мне “Подарок первокласснику” — огромную коробку в виде книги, наполненную тетрадками, ручками, пеналом и прочими подобными вещами.
Новокузнецкая школа № 17 находилась недалеко от нашего дома. В ней когда-то училась мама. Однажды я был в этой школе — года в четыре. Мама взяла меня с собой на какое-то мероприятие. Я запомнил черные парты в классе. Когда участники собрания зимним вечером попытались выйти, то не могли попасть на улицу. Оказалось, что подростки поставили перед дверью огромный металлический цилиндр.
Так что я представлял школу изнутри, и накануне первого сентября мне приснилась школа. Огромный пустой класс с черными партами.
Провожать в школу меня пошли бабушка и ее племянник — мой дядя Юра с фотоаппаратом.
Я был в школьной форме, похожей на гимназическую. В фуражку вставлена интересная для меня металлическая гибкая лента для сохранения округлости головного убора. В форме нас было — единицы. Как и с ранцем за спиной. Я носил ранец (он хорошо рифмовался со словом «засранец») до четвертого класса, только в пятом классе сменил его на папку, которая нам казалась признаком взрослости.
Нас построили рядами. По бокам столпились родственники. Первоклассников познакомили с их учителями. Нашему классу представили Екатерину Николаевну, грузную и грозную на вид, в коричневом платье с брошью на груди. В другом платье мы ее не видели все четыре года. Оно воспринималось, как казенная форма.
Бабушка сразу сравнила ее с Екатериной Второй, и заметила:
— Строгая, должно быть, учительница.
Нам объявили, что из-за переполненности школы весь наш класс будет учиться в одиннадцатой школе. Под предводительством важно шествующей Екатерины Николаевны мы направились в другую школу. Сзади поспешали родственники, а вокруг бегали мальчишки, потешающиеся над нашей учительницей. Она же была невозмутима.
Дети и родители заполнили класс. Приятно поразило, что в этой школе парты белого цвета. Родителей выпроводили, и мы остались один на один с учительницей.
После вступительного слова она велела нам что-нибудь нарисовать. Я изобразил на листе неизменный домик с трубой и кудряшками дыма. А потом по очереди мы подходили к учительнице, и она нам ставила оценки.
Рисовать я никогда не умел. Даже с удивлением обнаружил по окончании школы в личном деле, кроме заявления мамы с просьбой принять сына Сашу в школу еще и четвертную двойку по рисованию за первый класс. Не помню, почему так. Двойка за четверть, да еще по рисованию!
Но в тот день Екатерина Николаевна поставила мне пятерку. Как и всем. Думаю, что она ставила, не глядя.
Из школы я бежал, скорее даже — очень подходящее выражение — летел как на крыльях. Примчался во двор, забыв о страхе перед ним, благо больших мальчишек не было, и сообщил развешивавшей белье бабушке моего приятеля Олега:
— В школе, оказывается, очень легко учиться!
Но дальше пошли будни.
Школа 1961 года совсем не похожа на то, что было позже. Поэтому у меня ощущение смены эпохи именно в этот период, Может, так и было. Ведь в том году вынесли из мавзолея Сталина, и заявили о том, что нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме. Недавно узнал, что и форма для мальчиков, похожая на гимназическую, существовала до 1962 года.
В первом классе чисто зрительно я словно застал сталинскую еще эпоху. Какая-то чинность в коридоре, цветы на подставках, белые занавески на окнах. Позже этого не стало. Директор школы — строгая дама Таисия Галактионовна Громова с неизменной указкой в руке. Она преподавала географию. Какая-то гордо трясущаяся походка. Хотя ей было лет пятьдесят, но у меня она вызывала в памяти присказку бабуси “Стара барыня Ираида”. Правда, бабуся употребляла ее не в применении к нашей директрисе. Впрочем, Таисию Галактионовну она знала в молодости деревенской девкой Таськой, поэтому ее гонор вызывал у бабуси только злую насмешку. Директор ушла на пенсию, когда я учился в средних классах. Но на демонстрациях, когда ученики и учителя нашей школы проходили по проспекту Металлургов мимо дома бывшей директрисы, то всегда кричали ей приветствия. Она стояла на балконе и воспринимала это как должное. Уже взрослым я узнал, что она не позволяет своему внуку называть себя бабушкой, только по имени-отчеству.
Буквы в букваре были черные, поэтому непонятно, почему у меня на всю жизнь запечатлелось: у каждой буквы свой цвет. Скажем буквы з, м, ю, я — красные, ж, н, щ, ш — зеленые, к, п — черные, б, р, ф, э — коричневые, д — тоже, но светлее, л, ц — желтая. У букв одинакового цвета разные оттенки. На восприятие текста это никак не влияет.
Читать я начал недели через две-три. Маму возмутило:
— До школы не хотел учиться читать, а сам так быстро выучился!
Я ответил:
— Значит, плохо учила, учительница лучше учит.
Я хорошо запомнил момент, когда понял, что научился читать. Над моей кроватью висело напечатанное на машинке расписание уроков, выданное в школе. Однажды я проснулся, встал на кровати во весь рост и прочитал его, испытав радость и удивление от полученного умения.
Это, наверное, единственное, что мне сразу хорошо далось в первом классе. В День букваря, когда мы в присутствии родителей по очереди читали маленькие машинописные листки, я читал очень свободно и быстро.
Научившись читать, я стал проглатывать одну книгу за другой.
В букваре мне была непонятна пословица: «День и ночь – сутки прочь». И незнакомое тогда слово «сутки» и непонятно, что значит «прочь».
Сначала мы писали карандашами палочки.
В перерывах между письмом разминали пальцы:
— Мы писали, мы писали, наши пальчики устали.
Потом чернилами стали выводить буквы. Утомительно писать, ежеминутно макая перо. Чернильницы были двух видов — из прозрачного стекла и пластмассовые. “Непроливашки”. В парте было круглое углубление для чернильниц. Многие ученики носили чернильницы с собой в мешочках, потому что казенные бывали полупустыми или заполненные всякой грязью, только клякс наставишь. Мне эстетически больше нравилась стеклянная.
Красные учительские чернила своим насыщенным цветом вызывали какое-то непонятное притяжение. Я попросил бабушку купить мне такие же. Она купила порошок красных чернил, растворила в бутылке и налила мне в чернильницу. Сидя за круглым столом нашей старой квартиры, я попробовал писать красным цветом. От этого цвета было ощущение какой-то праздничности. И еще словно получил в руки символ учительской власти.
Перья в ручках 11 номер. У некоторых были более дорогие 86 номер. В чернила иногда добавляли сахар, тогда буквы выходили на бумаге немного блестящими, но это не поощрялось.
Уже в первые дни учебы я привел в нашу тесную комнату кучу одноклассников, сказав маме по секрету про одного из них, что он второгодник.
Запомнилось первое впечатление от двух одноклассников.
Учительница предложила кому-нибудь спеть. Вышел Сережа Гулькин и спел песню про танкистов. “На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят”. Поющий человек как бы раскрепощается. Голоса у Сережи не было, а слух был. Интонацию его пения я до сих пор помню, может быть, поэтому мне эта песня до сих пор нравится.
Нас повели на рентген в соседнюю школу. Там я запомнил другого Сережу — Королева. Он был первым, с кем я познакомился. Чуть позже он меня удивил. Моя страсть к каламбурам заставила меня при нем провести параллель между Лениным и ленью (тогда я не знал о рифме Маяковского: лени — Ленин). К моему удивлению Сережа заявил, что пожалуется учительнице за то, что я сравнил Ленина и лень.
Уроки учить мне не хотелось. То печень, то спина начинали болеть.
Мама попрекала:
— Каждый день двойки и колы приносишь!
Я отвечал:
— Не каждый день, а через день. И вообще учиться вредно. Я хочу остаться на второй год.
На вопрос мамы, почему плохая оценка, говорил:
— Способностей нет.
— А почему же иногда бывают хорошие оценки?
— Способности появляются.
Старался сообщать сначала хорошие оценки, а потом плохие. Этот мой опыт мама подсказала маленькой дочери своей подруги.
Мама мне говорила, что я буду ассенизатором, а она мечтала, что я стану инженером. Может, поэтому мне всегда казалось очень скучной профессия инженера. Дети не любят насилия. Когда мама говорила: “Обязательно прочти эту книгу”, у меня сразу пропадало желание брать ее в руки.
Однажды мама пришла в школу. Меня подняли, и я, стоя, выслушал все неприятные вещи, что она мне высказала при всех. Была она в своем пальто с каракулевым воротником и в белой шали. Врезалось это в память.
Как позже узнал, оказывается, на этом настояла учительница. Маме тогда показалось, что на меня не произвели впечатления ее нотации. Дети тоже умеют скрывать свои эмоции. Такой учительский метод скорее разъединяет детей и родителей. Да и вообще поучения никогда не производят эффекта, кроме обратного. Впрочем, может, Екатерина Николаевна взяла такой метод воздействия с тех времен, когда дети прилюдно отрекались от родителей.
На уроках я никогда не тянул руку, даже если знал ответ.
Моя соседка по парте Таня руку тянула. Под парту к застежке на моих штанах. Я без всякой задней мысли поведал об этом маме: “Крадется, крадется…”
Мама возмутилась и рассказала учительнице. Та на целый урок поставила девочку стоять за партой, никому ничего не объяснив. Не думаю, что это было правильным. Как и непонятен страх родителей и педагогов перед проявлениями полового интереса у детей.
При переходе во второй класс, наш класс “Г” объединили с — “А” и общей учительницей стала Екатерина Николаевна. Память сохранила, кто из какого класса был.
Цену своей учительнице мы поняли быстро и между собой говорили, что она не строгая, а злая.
Перед ее столом за партой сидели рыжие брат и сестра, очень озорные. Она часто указкой стукала их по затылкам.
Молчаливая застенчивая Оля Сорокина, с которой я жил в одном доме, и вместе с ней был в яслях, в полной мере ощутила на себе самодурство первой учительницы. Ей трудно было начинать говорить, поэтому она молчала, а Екатерина Николаевна всячески словесно измывалась, не очень уместно поминая поговорку:
— Тебя только за смертью посылать!
Эта ситуация повторилась позже в старших классах, когда по биологии стала преподавать Тамара Григорьевна, в чем-то похожая на Екатерину Николаевну, хоть и поумнее ее. Даже платье было такое же, и комплекция. Ее голоса, как и голоса первой учительницы, боялись даже родители, и на уроках слышно было летящую муху. Она как-то вызвала отвечать Олю. Та молчит минуту, другую. Потом Тамара Григорьевна спрашивает?
— Всё?
— Всё.
— Садись два.
Страшно, что дети попадают в такие руки.
Екатерина Николаевна, наверное, не очень спешила домой. Мы практически каждый день вместо четырех занимались по пять-шесть уроков, так, что однажды в вечернюю смену за нами пришли обеспокоенные нашим отсутствием родители.
Читать она нас научила, но сама грамотностью не отличалась, например, произносила: “телевизер”. Тогда он был большой редкостью. А однажды писала от нашего имени открытку завучу, а мы, стоя вокруг, потихоньку посмеивались: она написала Палина через а. Со злорадством ожидали, что завуч тоже заметит. Но та оказалась деликатной, а, может, такой же “грамотной”.
Я с мамой побывал летом после второго класса в Гагре. Когда писали сочинение на тему “Как я провел лето”, то я описал нашу поездку, часто упоминая название этого города, который раньше назывался Гагры.
Екатерина Николаевна, видимо, не знала, что город теперь именуется иначе. Она исправила во всем сочинении много раз употребленное слово Гагра на Гагры и поставила двойку. Если бы даже была права она, все равно это считалось бы лишь как одна ошибка.
Писал я сразу очень грамотно, и уверен, что это – врожденное чутье орфографии, не зависящее от знаний правил, которые иногда могут даже мешать, и которых я, обычно, не знал. Интуитивно я сразу правильно делал переносы, а когда мы изучили правила, стали возникать сомнения.
Тогдашняя соседка по парте Света просветила меня, как лучше запомнить падежи: “Иван Родил Девчонку, Велел Тащить Пелёнку”. А «Учпедгиз», значащийся на обложках учебников, школьники неказисто расшифровывали: “Умер Чапаев Песня Его Дети Героев Идут За него”.
Стригли нас очень коротко, оставляли только маленький чубчик. Бабушка моя возмущалась этим требованием учительницы. В других классах было иначе.
Второй класс. Я шел в парикмахерскую, что напротив кинотеатра “Коммунар”. Из окна пел Кобзон “А у нас во дворе есть девчонка одна”. Фамилию певца я не знал, но мне не понравилась ни песня, ни исполнитель. Подстригала меня ученица парикмахера. Сделала это неудачно. Из парикмахерской я пришел в класс, школа была близко. Екатерина Николаевна обрушила шквал обвинений, словно я сам себя стриг.
Во втором классе Екатерина Николаевна “поставила” сценку из Корнея Чуковского. Рыжие маленького роста сестра и брат Тамара и Саша играли Танечку и Ванечку, сбежавших вечерком в Африку, которая ужасна и опасна. А я играл Бармалея.
Сыграли мы эту сценку перед комиссией из роно. На следующий день Екатерина Николаевна благосклонно сообщила мне, что комиссии очень понравился Бармалей.
Наверное, им забавно было видеть, как полненький добродушный мальчик декламирует: “Я кровожадный, я беспощадный, я злой разбойник Бармалей”.
Учительница из-за своей комплекции в класс входила боком. Однажды во втором классе мне стало нехорошо из-за съеденного на завтрак. Она спросила меня, что я ел. Я наобум назвал количество печенья, и ее по обычаю, прорвало на поток ругани на тему, что нельзя так обжираться.
Хотя сама поесть явно любила. Однажды в изложении, которое мы писали, попалось выражение “заливной луг”. Она вкратце объяснила нам, что это такое, а затем на половину урока развила тему: “Но есть еще и заливные блюда…”
Я учился в третьем классе, когда узнал, что умерла Топольцева. Эта женщина жила в одном доме с Кокой, нашей давней знакомой, которая ее знала. Топольцева много пила. Однажды, года за два до ее смерти, когда мы жили на старой квартире, и наш дом стоял по соседству, она забежала к нам. Я запомнил, как она сидела в кухне за столом и листала настольный календарь. Больше я ее не видел. И вот узнал, что она умерла. Меня это потрясло. Видимо, настал в жизни ребенка момент, когда особенно остро он осознает, что такое смерть. Я сидел в третьем ряду рядом со встроенным шкафом. Глядел в свое отображение в нем и был в сильнейшей депрессии.
Уроки тем временем шли своим чередом. Екатерина Николаевна считала привычным движением тетрадки, приподняв их стопку над головой и придерживая за угол. Кого-то хвалила, кого-то ругала. Тому, кому ставила пятерку за домашнее задание, она вкладывала в тетрадку звездочку, вырезанную из красной бумаги. Кто накапливал звездочек больше всех, получал приз. Что-нибудь вроде дешевых акварельных красок. Приятно было обнаружить в тетрадке звездочку, но такое у меня бывало редко.
Мы измеряли своими линейками нарисованные в тетрадке отрезки, а потом Екатерина Николаевна проверяла, правильно ли мы это сделали. Настал мой черед. Неправильно! Ее крик. Я убежден в обратном. Учительница требует мою линейку. У меня металлическая, у нее деревянная. Я оказался прав. Просто деления линеек не совпадали. Извинений, разумеется, никогда не следовало. Да и у меня голова занята совсем другим: “Неужели и я смертен?!”
На последнем уроке, внеклассном чтении, учительница прочитала нам статью. Актер умер в гриме царя на сцене. Спектакль прервался. Но нашлись зрители, которые пошли в кассу требовать возврата билетов. Вслед за автором статьи Екатерина Николаевна осудила этих черствых людей, а мы знали: чья бы корова мычала, а ее бы молчала.
Однажды зашла в класс, встала перед нами и сходу начала нас отчитывать, какие мы неблагодарные:
— Вот в соседнем классе ученики подарили своей учительнице сервиз.
Мать Сережи Королева, входившая в родительский комитет, поспешила выполнить ее пожелание и собрала деньги на чайный сервиз. На Сереже подобострастие матери никак не отражалось. Она его унижала также, как и большинство других своих учеников. Девочка, шорка по национальности, однажды забыла надеть физкультурный костюм — черные майку и трусики с резиночками на бедрах. Переодевались мы в классе все вместе – и мальчики и девочки. Екатерина Николаевна пригрозила отправить девочку на физкультуру в ее цветных фланелевых штанишках.
Мы уже привыкли к самодурству нашей учительницы, но как-то даже нас она поразила. Мы написали контрольную работу по арифметике. Она сообщила нам, что весь класс решил задачу неправильно. Один только Сережа Гулькин решил правильно. И объяснила почему:
— В этой задаче надо было мысленно поставить фигурные скобки.
Мы понимали, что все это она придумала для того, чтобы не ставить плохой оценки Сереже. Непонятно, почему он был ее любимчиком, она этого и не скрывала. Однажды, сидя через парту от ее стола, он ответил урок по природоведению, читая из учебника, а она поставила пятерку и похвалила его. После уроков класс собрался около памятника Кирову и высказал Сереже свои претензии, но он резонно заметил, что их надо было предъявлять Екатерине Николаевне. Наверное, ей импонировало, что его отец — офицер с военной кафедры металлургического института, да еще кавалер ордена Ленина. Однажды его отец по школьному радио зачитывал свои воспоминания о войне, выдержанные в самохвалебном тоне. С Сережиным отцом мы ближе познакомились в старших классах. Сережа гонялся за девчонками без всяких нехороших намерений. Он вообще был человек очень незлобивый и никогда никого не обижал. Какой-то вариант доброго Ноздрева. Мог, не зная урока, выйти и ответить, на ходу что-то придумывая. Девочки, за которыми он бегал, пожаловались классной руководительнице. Последняя решила собрать мальчиков и пригласить для беседы с нами отца Сережи. Тот долго ходил между рядов и разглагольствовал о женском достоинстве и мужской чести, время от времени поднимая одного из нас. А весь класс, кроме него и классной руководительницы знал, что вообще-то эти нотации следовало бы читать дома собственному сыну.
Однажды на чердаке школы произошел пожар. Вся школа стояла на улице, наблюдая за действиями пожарных, а у нас, как ни в чем не бывало, продолжался урок. Учительница не обращала внимания на реплики учеников, видевших из окон второго этажа пожарные машины и толпу учителей и учеников перед школой. Может хорошо, что не было паники, но если бы пожар закончился менее благополучно?!
Авторучками нам разрешили пользоваться только в пятом классе. До этого писали перьевыми ручками. Когда я учился в четвертом классе, мама купила мне авторучку. Домашние задания я не рискнул ею писать, а вот в тетрадке с записью домашнего чтения написал. При смене орудия письма почерк несколько изменяется. Екатерине Николаевне показалось, что писал не я, и она обрушила на меня поток словесного гнева
— Совсем обленились, уже родители в ваших тетрадях пишут.
На столе у Екатерины Николаевны всегда лежал ее личный кусок мела, на котором была тщательно вырезана ее фамилия и инициалы. Мы посмеивались над ее собственническим инстинктом.
А когда однажды я не пошел в буфет, то меня догнал одноклассник и передал, что Екатерина Николаевна требует, чтобы я вернулся и съел положенный мне суп, так как деньги уже уплачены. Пришлось идти…
Мы учились в четвертом классе, когда Екатерина Николаевна велела нам принести книги, которые мы сейчас читаем. Я принес “Записки старого чекиста”, которую читал с большим интересом. В этой книге много говорилось про репрессии. В “оттепель”, о которой я тогда не слышал, немало вышло книг на эту тему.
Увидев у меня эту книгу, Екатерина Николаевна была очень возмущена и снова орала, что нельзя читать такие книги.
В другой раз она спросила, кто собирает десятикопеечные монеты. Ученики поднимали руки и отвечали, а она записывала у себя фамилии, а затем провела беседу о том, что это — антигосударственный поступок, так как мы изымаем из обращения монеты.
После урока о декабристах мы столпились вокруг стола учительницы, о чем-то спрашивали, и говорили о том, что в следующем, 1965 году, будет юбилей восстания на Сенатской площади. Год казался далеким. А в 1964 я увидел в продаже учебник ботаники, на котором уже значился 1965 год. Загодя поставили.
Мне казалось, что Хрущев очень давно у власти и будет еще очень долго. Запомнил эту мысль, возникшую, когда шел мимо дома Коки. Я даже однажды у бабушки спросил: “А Хрущев умрет?” И вот сообщение, что его сняли. Наш класс стоит у дверей классной комнаты, которая находилась рядом с кабинетом директора. Пришла Екатерина Николаевна. Урок истории. Она велит нам открыть учебник истории на одной из последних страниц, где помещена фотография Хрущева и приведена большая выдержка из его речи, и замазать портрет и цитату из его выступления. Наверное, у нее крепко запечатлелся опыт сталинского времени, ведь официально было объявлено, что первый секретарь снят по состоянию здоровья. Единственная фотография нашего класса сделана, когда мы закончили четвертый класс. Мы с Екатериной Николаевной стоим на фоне дверей школы. Сбоку висит какое-то изречение, а вместо подписи какая-то виньетка, но видно: что-то замазано. Там была фамилия Хрущева. Народ отреагировал на снятие Хрущева стишком, который начинался словами: «Удивили всю Европу, показали простоту, десять лет лизали жопу, оказалось, что не ту…», а заканчивался строками о том, что партия подберет новую.
Жара. В классе душно. За учительским столом Алевтина Ивановна. Жажда такая, что готов выпить даже чернила. Но, тем не менее, ощущение спокойствия. Нет того напряжения, которое царит при Екатерине Николаевне. Моя бабушка удивлялась:
— Когда ведет уроки Алевтина Ивановна, у СашкА появляются хорошие оценки.
Наше счастье, что Екатерина Николаевна часто подолгу болела, тогда ее заменяла или пожилая Алевтина Ивановна, или дочь Екатерины Николаевны, отличающаяся от матери как небо и земля. Дочь ее работала в другой школе. Я однажды видел ее на прогулке со своим классом в сквере Пионеров. Ученики катали свою учительницу на детских саночках. Несколько раз Екатерина Николаевна приводила на занятия своего внука, моложе нас. Остается только гадать, какой она была дома, и какие отношения были у нее с домашними.
По окончании четвертого класса я ехал с мамой из Сибири на юг отдыхать. И в поезде были мысли: “Неужели больше не буду под властью Екатерины Николаевны”. В это было трудно поверить. Начальная школа закончилась. Теперь будет много учителей.
Мы были последним классом Екатерины Николаевны. Но, будучи на пенсии, она продолжала вести уроки.
И вот, учась в шестом классе, мы узнали о ее смерти. Рассказывали, что на уроке истории она стала заговариваться, ее отвезли в больницу, и там она умерла от опухоли мозга.
Прошло еще несколько лет. Выпускной вечер. К другим классам пришли их первые учительницы. К нам придти было некому. Вспомнили Екатерину Николаевну, но ни у кого не нашлось доброго слова, чтобы помянуть давно ушедшего человека. Только Сережа Гулькин попытался заикнуться, что она была неплохой учительницей, но его не поддержали. Каждый мог вспомнить обиды и унижения, нанесенные первой учительницей.
В 2000-м году я получил негативы, оставшиеся от дяди Юры. Была там и пленка, снятая 1 сентября 1961 года. Многие кадры мне были знакомы по давним отпечаткам, сделанным самим дядей. Но нашел и два незнакомых мне кадра. На одном вдали на крыльце школы № 17 Екатерина Николаевна, какой мы все увидели ее впервые, а на другом ее спина и затылок, снятые почти вплотную. За ней видны стоящие перед школой люди и дома, что рядом со школой. В течение почти сорока лет множество людей в этих домах умерло и родилось, сменилось государство. Посмотрел я на былое свободными глазами, как, наверное, видит бывший узник свою тюрьму, оказавшись в ней свободным человеком.
Конечно, времена изменились, но и сейчас маленький человек может попасть под власть самодура.
