Краткая жизнь менеджера среднего звена
Иван Конкин никогда не желал быть гражданином США. Ни во сне, ни не наяву. Просто так уж сложилось.
Каждое утро, опускаясь в subway, он искренне ругал себя, Америку и капитализм грубыми матюгами. От того и ещё от невоздержанности в пище его лицо имело исключительный кирпичный цвет. Негры бледнели при встрече с ним и переходили на другую сторону улицы. Друзья по команде спортивной ходьбы рекомендовали ему меньше брать к сердцу, но сами регулярно посещали психоаналитиков, а Гарри даже имел судимость за кражу магнитофона.
— Здорово, мои клонированные братцы! – кричал Иван, стоя на пороге офиса своим сослуживцам. Сослуживцы – менеджеры среднего звена динамично развивающейся компании, неизменно улыбались в ответ. Улыбка их была предупредительна, так как по-русски ни один из них не говорил.
— Уроды… — шептал Конкин набирая текст на компьютере.
— Безликие уроды… — добавлял он, обедая в корпоративном ресторане.
Пятнадцать лет назад проходя собеседование в крупную компанию с богатыми инвестициями, господин Конкин соврал. Своему будущему боссу он «честно признался», что страх как обожает конструировать самолётики. Только вот с фюзеляжем не задача – всё что-то не сходится. Мистер Смит пожалел молодого специалиста, так как сам был не равнодушен к авиа моделированию и взял над Иваном шефство. Так и сказал:
— Зови меня – Джон, Ваня!
– Да, сэр! – ответил Конкин.
Затем господин Конкин освоил икебану в рекламном отделе, разведение тритонов в бухгалтерии и, наконец, спортивную ходьбу в отделе продаж. И всё это с неизменной улыбкой. Smile everywhere, овощи…
— Ваня! Так нельзя, — лечил Конкина капитан команды спортивной ходьбы Женя Варданян, — Бизнес не терпит желчности.
— Мне плевать, Женя! – заявлял Иван, — Я не хочу быть дисциплинированным болтиком корпорации.
— Но ты же ходишь за команду корпорации спортивным шагом! – вмешивался ранее судимый Гарри.
— Что с того? Я делаю это без души, и потому мы никогда не будем чемпионами, только разве для девочек из рекламного отдела.
— Я так и знал, – подвёл итог Стив Гуттенберг. Стив давно подозревал, что их поражения результат беспрестанных русских подвохов.
В тот день мылись молча и продолжили беседу уже в раздевалке.
— Что тебе не нравится в корпорации? – друзья разом улыбнулись и направили свои глаза на голого Ивана.
— Да пошли вы…
Ночью в квартире Варданяна раздался звонок.
— У меня определился ваш номер. Я сообщу его полиции, — открыл глаз хозяин.
— Женя, — на другом конце телефонная трубка нещадно выжигалась винными парами, — Я тебе скажу, что мне не нравится в корпорации. Мне не нравится – всё! Какую жопу не можем укусить, такую лижем. И всё это с улыбкой Мона Лизы. Стройся, Женя!
— Иван, я всегда знал, что у тебя нежная кожа.… Но чтобы жаловаться в четыре утра на жёсткий воротничок!
— Пошёл ты, Женя!
У- у – у – у…
Иван Конкин не мог внятно объяснить, что его собственно раздражает в корпоративной политике и этикете и пил горькую.
А дело было вот в чём. Дня не проходило, чтобы по телевизору не показали голодающих во время войны, или засухи. Новости непременно доходили с мест землетрясений трагические, с количеством жертв и отменной операторской работой. Кто-то хороший и стильный пускал себе пулю в рот, а молодые и красивые люди тонули в ванне, съев что-то противопоказанное…
Насмотревшись и, наслушавшись, Конкин впадал в меланхолию. Шёл в «семью» излить душу, как называл Большой Босс компанию, и натыкался на вежливые улыбки.
— В Иране нефть горит!
Улыбаются.
— Дети остались без матери!
Улыбаются.
— Пошли вы в жопу!
Улыбаются. Русский язык не понимают.
Рабочий день только начался, а Иван Конкин уже стоял перед дубовым столом Большого Босса.
— Уйду я от вас. Тошно мне от вашей гладкости.
Большой Босс улыбался.
— Улыбайтесь! Отпустите меня и улыбайтесь. А я не хочу. Мне тошно. Я – злой. И цените меня, такого как есть – с кислой рожей, абсолютно неприспособленного к авиации.
Большой Босс кивал головой и жал под столом кнопку вызова службы безопасности.
Пять минут спустя, опускаясь в лифте налегке, Иван Конкин был самым счастливым человеком на Земле. Мысли его витали вокруг возможного места в автопарке западного штата, или должности пожарного в пыльном городишке. Иван уже знал наверняка, что теперь обязательно заведёт детей и научит их рыбачить спиннингом. Да, у него будут два мальчика. Может ещё девочка. А жена – добрейшее существо выучит русский и, будет брать уроки игры на пианино.… И пусть так и запомнят – водителем автобуса 375 маршрута! И похоронят с баранкой приваренной к надгробному памятнику.
Лифт дёрнулся и встал между 37 и 36 этажами. Иван нажал на кнопку вызова диспетчера и сообщил о поломке. Диспетчер гарантировал, что через двадцать минут лифт продолжит движение.
— Небось, улыбается, — представлял себе Конкин, засекая время – без четверти девять утра. От нечего делать и из соображений банального хулиганства Иван вырезал на стенке лифта ключом: «Здесь был Ваня Конь». Ниже добавил дату и место – «11.09.2001 Всемирный торговый центр, Нью-Йорк».
10.04.2007
Последний султан
Первого мая 1981 года старая Слободка оделась в траур. Хоронили Султана.
Настя, с Песок, расписалась с Валей, со Слободы.
Валя был парень серьёзный, а Настя долго ждать не могла. В парке, на скамейке, Валя – аквалангист спел под гитару Высоцкого. Он спросил, и она сказала: да.
Через неделю Валиного отца убили люди в штатском. Молодые не захотели откладывать свадьбу — Настя понесла, 8 недель. Елисеевна – мать, вдова, прокляла сына. За стол с гостями она не села, а посылала за сыном и долго его обнимала, пока мужики не расцепят, со смехом и танцами.
Вдову утешал одноногий еврей, из интеллигенции. При себе имел гитару с алым бантом. Валя отнёс им утку с рисом, фаршированного судака, салат из помидоров. Еврей попросил поросёнка. Настя принесла поросёнка. Потом пришли Настины братья и забрали поросёнка. Молодые вернулись за стол. Так началась свадьба.
Под скамейкой ново заявленной семьи Рвов, грелся тамошний приблуда — дворовой породы, вместо имени имевший несерьёзное: Нах-на. Именно так. Коротко, отрывисто, с маленькой буквы. Кости пошли ему. В течение ночи цуцику напихали полные бока, чаще, общем — то, каблуками. Не смел жаловаться. Глубоко за полночь подожгли будку — ушел спать в сарай. Не гав, не мяв.
Настя танцевала. Счастлива, в свои шестнадцать.
Долго ли, коротко ли, как всё оказалось тяпнуто и закусано. Молодых оставили с добрым напутствием.
Через семь месяцев напутствие заорало беззубым ртом. Акушер заметил:
— Мальчик.
Вдова Елисеевна проявила к ребёнку интерес и заказала столяру деревянных игрушек. К счастью, для мальчонки, мастер аванс пропил и тихо сгинул.
Свекровь, в обществе ущербного еврея, посетила роддом. Осмотрев новорожденного, высказала:
— У нас в роду пожарных не было.
Ребёнок был цвета осеннего солнца. И в профиль – точно Гойко Митич.
Елисеевна ушла, оставив на проходной пачку диетического печения.
— Пускай удавится,- сказала то ли Тэтчер, то ли о петле на Настином вязании.
Раз, Валя, навестил жену – стоял, обняв березу. Оба молчали. Став серьёзным мужчиной, Валентин серьёзно запил. Как человек тихий и спокойный, прослыл опасным вдвойне. Жена ничего и не спрашивала. Курила сигарету с фильтром.
Выписывалась Настя к маме. Родители приняли внука и вопросов не задавали. Ночью Настя научилась выть, по-бабьи. В подушку.
Валентин позвонил через месяц. Спросил, как сын. Настя всё поняла и быстро собралась сама и пацана одела. Рвов признался, что рыжий и, всегда красил усы. Анекдот.
— Тоска вздела, — бубнил в трубку.
На такси с шашечками забрал ребёнка и Настю, в Слободу.
У ворот грелся пёс. Лежал, высунув, гостеприимно, язык.
Елисеевна не оторвалась от побелки.
Уложив малыша, Настя вышла в сад. Валя, нацепив кепку, ушёл не прощаясь. По – серьёзному делу.
Соседка, баба Паша, сгребала листья. Накрапывал дождик. Осень.
— Баба Паша… Валя опять ушёл.… Как жить?
Бабка склонила голову набок и так рассмотрела Настю, будто не в жисть не встречались.
— А ты чья, такая, будешь? Уж не Валина — ли молодка?
— Валина…- вздохнула Настя.
— Это он тебе про мушкетёров поёт?
— Мне…
— Молодец – Рвов! Хороший парень. Женился неудачно. Даст Бог, помрёт…
— Кто? – испугалась Настя.
Баба Паша не ответила. Дохли листья. Деловито сновали грабли.
Все знали, что баба Паша больна. В войну её изнасиловал румынский солдат. Паша простила грех. Да не простил комендант. Приказал расстрелять бойца. Паша родила от фашиста девочку.
Через четырнадцать лет история повторилась. За танцплощадкой, Пашиной дочери, порвали трусики, дрожащие руки советского солдата. Его, тоже, расстреляли. Но уже душманы. И совсем за другое дело.
Баба Паша пила таблетки и научилась принимать сигнал из космоса. Оттого в гости к ней ходили только в крайней нужде. От полного безденежья, или посмеяться.
Настя извинилась, что жива.
Ночью вернулся Валентин. Раздеваясь, перебудил домашних. Ребёнок заплакал. Тогда он хлопнул дверью. Под луной Нах-на выслушивал от Вали Есенина. Пёс хотел спать. Часто зевал намекая.
Одна собака на всю усадьбу. Все пинки собирал дворовой. Кости, чего греха таить, тоже. Жизнь – серединка на половинку. Сегодня – шмат сала. Завтра – собака от палки удирала… Шерсть, вследствие этого повылезла без остатка, а натянутый живот резонировал, как полковой барабан. Глаза у собаки смотрели в разные стороны и, всегда настороженно – отмечая общие настроения.
Настя подкармливала его, чем могла, да и соседи не зажимали объедки. Однако, глаже Нах-на не становился.
Баба Паша заявила, что всё дело в глистах. Валентин считал:
— Он и есть, глист.
А Елисеевна чхать хотела на него, внуков, невестку и весь мир иже с ними. Тяжело заболел еврей с гитарой, и заранее было куплено тенистое место на старо-еврейском кладбище.
Настя запахнула халат. Осень студила груди.
Валентина пристроили грузчиком, в порт. Вчера принес ананас. Вечером бегал в сарай за топором. Соседи оценили его синие плавки. Топором Рвов крошил фрукт и притом громко кричал – Настя ананас не поняла, а у малого вообще приключилась аллергия.
Подошёл пёс, толкнул холодным носом. Оставил след на бедре.
— Сейчас, сейчас…- Настя нарезала черствый хлеб.
Цуцик ухватил поданный ломоть и, припадая на все четыре лапы, поспешил в сад.
— Да не отберут, сирый!
Животное никак не среагировало. Утоптанным маршрутом проследовало к сараю.
Настя нашарила в кармане сигарету.
За деревьями укрылась частная, собачья жизнь. Рвова не видела принципиальной разницы, где оставаться. Где теплее и где дым слаще. Во тьме сада и ревелось слаще.
Провожала невестку Елисеевна взглядом. Поджав губы, прилипла к окну носом.
Старая Рвова кликнула сына:
— Валя, скажи Насте, мне что – то нужно!
Валентин читал. Ему было не досуг.
— Уймись! Что? Что ты хочешь от меня?!
Елисеевна вошла в спальню, с кружкой компота.
— Когда твой отец строил этот дом – мы были молоды. Я стояла вот так…
Мать встала на четвереньки. Кружку поставила на Валины тапочки.
— … и он подавал мне доски.… Да. Это было в той комнате. Нашей комнате. Где живёт Настин ребёнок.
Рвов отвернулся к стене. Книга приземлилась в опасной близости с компотом. Елисеевна поправила под сыном покрывало.
— Как мы работали! – напомнила она стенам.- Как твой отец любил меня! Валя! Пришёл час открыть тебе тайну. Папа завещал – никогда не брать в дом женщин с именем…
Валя вскочил с топчана.
— Что тебе надо… найду её.… Слышишь?
Елисеевна поднялась с пола.
— И иди пить компот!
— Нах-на! Нах-на!
Пёс укрылся за сараем, сознательно избегая общества Насти.
— Баба Паша! Настю не видели? – адресовался Валентин.
— А… Валенька.… Здравствуй!
— Здравствуйте. Вы Настю не видели?
— Настю? Видела. Во-он там…
— Где?
— А?
— Настя где?
— А! Валенька.… Здравствуй! Как мама?
— Компот сварила.
Баба Паша дёрнулась лицом, посмотрела вглубь сада.
— Руки твои высохнут…- зашептала бегло.
Валентин присмотрелся к соседке.
— В саду, значит, Настя.
Он нашёл её скоро. Но не сказал ни слова. Она тихо плакала за сараем, а у ног её шевелилось, толклось и грызлось — живое поле щенков – делили куски хлеба. То тут, то там разлеглись жирные, холёные суки с растянутыми сосками. Идиллия свободной любви под пристальным вниманием единственного кобеля – нах-на.
— Султан… – протянул Валентин.
— Гляди Валенька. Учись, как жить надо, – шепнула жена.
— Да, бля.… Вот тебе и животное.
— Настоящий султан.
Султан смотрел на хозяев, не понимая, что собственно особенного они нашли в его поведении. Ну, кормит всех своих женщин, воспитывает щенков. Неужели надо рот раскрывать и глотать слёзы?
К вечеру Слобода вся без исключения проведала гарем. Бабы вздыхали, мужики смеялись, детишки визжали. Молодые клялись в вечной любви.… И только Валентин тихо пил, терзаясь чем-то неясным.
Султан погиб через полгода. Кто – то забил его палкой насмерть. Гарем разогнали, подросших щенков раздали на руки.
Той же весной утонул Валентин. Настя забрала ребёнка на Пески, к матери. Елисеевна не держала.
Слобода стоит. Ей всё нипочём.
Султана запомнили – мужиком, а Валю – кобелём.
?.08.2006
