– Неудобно водку пить из дуршлага да колун в трусах носить. Ишь ты какой стеснительный выискался. А пасть разевать на чужую халяву удобно. Ну-ка вспомни, как ты вчера…
Хозяин молча встал и направился в прихожую. Уже оттуда донесся его голос.
– Ну и поганый же у тебя язык, Гаврила.
И дверь быстро захлопнулась.
Спустя час Лексеич вернулся и потерянно бухнулся на табуретку.
– Ну и ты и насоветовал мне Степаныч! Насилу отделался от того дядечки. Как насел на меня, да как давай обхаживать. Форменный допрос устроил!.. Да еще погрозился напоследок, что если насочинял чего, то из-под земли достанет!
У Гаврилы сердце так и екнуло. Он в отчаянии ударил себя по груди.
– Ё-мое. Еще на одного бандюгана нарвались! Воистину, хотели, как можно лучше, а получилось, как всегда. Ведь чувствовал же, чувствовал, что пузан этот, ох, как не прост, – укорял он себя.
Лексеич посидел, посидел, да и пошел стираться. Работа, как известно, лучшее лекарство от тяжелых дум.
А расстроенный таракан завалился спать и проспал до следующего утра.
Впрочем, проснулся он бодрым и крепеньким. Сладко потянувшись, Гаврила с удовольствием оглядел свое сияющее чистотой жилище.
– Шик, блеск, красота, – прищелкнул он языком.
По радио грянул бравурный марш. Таракан быстро соскочил и принялся за зарядку. Раз-два, три-четыре, три-четыре, раз-два. Ах, как хорошо! Потом он принял боксерскую стойку и начал сражаться с невидимым противником. Правой… Левой… А теперь под дых… И еще. Наконец, порядком утомившись, он остановился. ”Надо бы подвесить грушу, – подумал он. – А то удар что-то слабоват стал, даже Нелюбима с ходу уложить не смог”.
С такими мыслями он побежал в ванную и с удовольствием встал под душ.
– Ля-ля-ля, – весело напевал он и старательно намыливал голову. Жизнь была просто прекрасна!
Гаврила не заметил, как из вытяжной решетки показались чьи-то глаза. Они настороженно ощупали все вокруг. Никого. Только беспечный таракан, что-то радостно горланит под струей. Да белье непросохшее висит.
– Ну сейчас ты у меня запоешь, – проскрежетал кто-то невидимый и из отверстия появился… Нелюбим.
Вслед за ним просунулись еще пять здоровенных пауков. Они неслышно опустились вниз и окружили Гаврилу, брезгливо избегая летящих брызг.
– Пам-парам, пам-парам, – тот по-прежнему ничего не замечал.
– Эй, певун, – гаркнул один из пауков простуженным басом. – Хорош горло драть!
Гаврила вздрогнул и медленно открыл глаза.
– По какому поводу веселье? – гадливо поинтересовался чей-то надтреснутый фальцет. – Тут не веселиться, тут плакать надо. Счас мы тебе, ой, как бо-бо сделаем! – и фальцет мерзко рассмеялся.
Гаврила в упор посмотрел на ухмыляющегося Нелюбима.
– А, это ты… Явился таки. Да я вижу не один, а и всякую шелупень с собою приволок.
Пауки угрожающе зашевелились, но Нелюбим остановил их.
– Что Гаврила, героя из себя корчишь. Ну-ну. Да только ведь и храбреца, и труса одинаковый конец ждет. Чик и готово.
– Ошибаешься Нелюбим. Трус перед смертью пощады просит, в ногах валяется, а смелый глотки врагам рвет.
– Ха-ха-ха, – разом взревели пауки. – Да куда тебе пьянчужка супротив нас! – громче всех надрывался фальцет.
Гаврила обернулся на него.
Прямо перед ним заливалось одноглазое страшилище. Две ноги с одной стороны у него были начисто сметены, и его заметно кособочило. Таракан это приметил про себя.
Нелюбим успокоился и продолжил:
– Есть Гаврила к тебе предложение. Ты отдаешь нам муху, а мы, так и быть, не тронем тебя. Живи, как жил.
– Вот оно что. Ну-ну…
Гаврила, как будто в задумчивости, провел рукой по голове и, собрав остатки мыльной пены, метнул ее в глаз кособокому пауку. Тот мигом ослеп и заорал, как недорезанный. Таракан бросился на него и подсек переднюю лапу. Тот охнул и растянулся на мокрой поверхности. Не давая опомниться противникам, Гаврила сиганул вниз и понесся к двери. Пауки за ним. Выскочив в прихожую, Гаврила помчался на кухню. Пауки за ним. На кухне он бросился к спасительному лазу и уже почти забрался в него, как сзади его крепко ухватили за ногу.
– Попался! – торжествующе зарычал бас.
Гаврила отчаянно лягнулся. Бас сразу осип и хватка ослабла.
Беглец, как пробка вылетел с другого конца и очутился в той самой квартире, где давеча чуть не погиб. Только он хотел отдышаться, но сзади снова послышалось пыхтение. Пауки и не подумали прекращать погоню. Они каким-то образом умудрились втиснуться в лаз и уже вылезали с этой стороны.
– Да что ж вы такие настырные! – взвыл Гаврила и кинулся дальше.
Он подбежал к туалету и юркнул под дверь. Собрался с последними силами и стал взбираться по скользкому кафелю.
Но пауки уже настигали!
Они почти одновременно спрыгнули на полку. Все. Бежать было некуда. Преследователи кровожадно ощерились, предвкушая скорую расправу.
Гаврила, повернувшись к ним лицом, шаг за шагом отступал назад, пока не ткнулся во что-то спиной. Это был баллон с дихлофосом. Гаврила быстро ощупал ладонями его холодную поверхность. Какая-то мысль появилась на его лице, и он злорадно улыбнулся. Пауки настороженно замерли, не спуская с него глаз.
А таракан пулей взлетел на баллончик и устроился на самом верху. Руки привычно легли на знакомую гашетку и развернули сопло в сторону врагов. Пауки непонимающе переглянулись и только приготовились ринуться на него, как все вокруг потонуло в обжигающем тумане…
Местные тараканы были или большими лежебоками, или Гаврила был такой, самой, что ни на есть ранней пташкой, но они мирно почивали, когда из туалета донесся торжествующий вопль. Папаша-таракан, прислушиваясь, поднял голову и тут же застонал словно от зубной боли.
– Боже мой!.. Боже мой!.. – забился он лбом об стенку. – И когда же этот алкоголик оставит нас в покое!..
Но мольбы его были тщетны. Вслед за первым кличем раздался второй, не менее впечатляющий и было слышно, как кто-то пустился в пляс.
Мамаша-тараканиха мечтательно произнесла:
– Ах, какой он все-таки заводной, этот Гаврила!
Супруг сердито зыркнул на нее и без лишних слов потопал наружу. На ходу он подхватил полуобгоревшую спичку и словно дубину водрузил ее на плечо. Младшие братья потянулись за ним. Все были полны решимости проучить обнаглевшего гуляку.
Гаврила пьяно икал и старался попасть в глаз неподвижно лежащему колченогому пауку. Но это ему никак не удавалось. Ноги разъезжались в разные стороны, и он бестолково топтался на месте, пытаясь удержать равновесие.
– Вот подожди у меня. Счас я до тебя доберусь… – заплетающимся языком бормотал он, как вдруг не удержался и опрокинулся навзничь.
Он замычал и кое-как привстал на четвереньки. В таком виде его и застали местные тараканы. Они с удивлением воззрились на необычайное зрелище. На полке в самых разнообразных позах валялись дохлые пауки, а посреди них копошился вусмерть пьяный неугомонный сосед. Папаша-таракан зажал нос и, перешагивая раскиданные конечности, подошел к нему.
Гаврила с трудом поднял голову и мутным оком вперился в него.
– Т-ты кто такой? Ик… Ч-че-го тебе, ик, надо?.. А ну-у вали, ик, отседова!..
Руки и ноги его не выдержали и снова разъехались. Гаврила стукнулся лбом о пол и отключился. Больше с него взять было нечего.
– …Гаврила! Да где ж ты Степаныч? Отзовись!.. – метался по квартире встревоженный зов. – Да куда ж он подевался, сердешный? Опять, наверное, в какое-нибудь непотребство ввязался, негодник.
Лексеич с ног сбился, разыскивая таракана. Но тот, как сквозь землю провалился. Лексеич посмотрел на муху.
– Нутка глянь родимая к нему в закуток. Может он, озорник, там для баловства прячется?
Тумбочка нырнула в еле приметную щелку. Секунд через десять она вышла и отрицательно развела лапками.
Расстроенный хозяин сокрушенно присел на табурет.
– Цельный день, почитай, его нету. Да и вчера он к ужину не выполз. Может беда кака с ним приключилась? Раньше-то он никогда так не пропадал. Ума не приложу, что и подумать…
– Думай, не думай, толку нет. Умишко-то свой ты уже давно пропил, – раздалось знакомое ворчание и из-под плинтуса вынырнул целый и невредимый Гаврила.
Тумбочка обрадованно кинулась ему навстречу, но, очутившись рядом, невольно отшатнулась прочь. Она тут же расчихалась, а из покрасневших глаз полились слезы. От Гаврилы так невыносимо несло дихлофосом, что его запросто можно было использовать, как домашнее пугало. Ни одна муха даже носа не показала бы в радиусе одного метра.
– А где ж это ты пропадал, дорогой сударчик? – голосом, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался Лексеич.
– Где был, там меня уже нет, – буркнул тот и потащился смывать с себя въевшийся запах.
…Он отмокал в наперстке уже пару часов, когда вошел хозяин и присел на краешек ванны. Гаврила посмотрел на него и с головой ушел в пенную воду, только усики торчали наружу словно маленькие антеннки. Лексеич осторожно поддел их и вытянул упирающегося таракана.
– Ну будя, будя, – ласково приговаривал он. – Чтой ты в самом деле такой колючий. Ты Степаныч выговорись, все полегше станет. Вижу же что с тобой, что-то неладное произошло… Никак, кто обидеть вздумал?
– Меня обидишь, – проворчал Гаврила. – А скажи-ка, – вдруг оживился он, – вот соседские тараканы считают меня сильным. Мол, не побоялся схватиться с … Ну впрочем не важно. Главное, что они почему-то так стали думать обо мне. А вот я не знаю, сильный я или нет?
Хозяин внимательно поглядел на него.
– Сила, Гаврилушка, не в том, чтобы быть сильным среди других, – он закурил, – а в правдивости с самим собой. Вот ежели ты, допустим находишь в себе силы быть сильным с другими, то ты сильный. Токо в их глазах. Ну, допустим твоих соседей. Твои же собственные никогда не обманут тебя, Степаныч, ежели ты к себе-то вовнутрь заглянешь.
– И что? – нетерпеливо поерзал Гаврила.
– А то. Увидишь ты, Степаныч, слабость свою, каждому она свойственна. Но прими ее такой, какая она есть и смирись с нею. Не обманывай себя, глупее этого ничего нету. – Лексеич помолчал и закончил: – И тогда ты будешь действительно сильным.
– Мудрено как-то.
– А ты как думал? Это вон только пена на поверхности, – Лексеич кивнул на пушистые белые хлопья. – А самая-то главная соль, она завсегда в глубине. Не каждый захочет ее добыть, трудненько это… Да ты скажи хоть, где был-то?
– У соседей, я же говорю, – неохотно сознался Гаврила. – Выпил я там лишку, да и уснул у них.
– Никак поднесли?! – удивился хозяин. – С чего бы. Власовы-то сроду непьющие, откуда у их тараканов вину взяться?
– А-а, – махнул рукой Гаврила. – Мир не без добрых людей!
Ночью Гавриле не спалось. Он все раздумывал над словами хозяина, да и недавняя схватка будоражила воображение. ” Эх, Нелюбим, Нелюбим, – вспоминал он злополучного паука. – Какого рожна ты опять приперся на свою голову. Ведь предупреждал же я тебя, предупреждал. Так нет же. И сам пропал ни за понюх, и дружков своих за собою утянул. Впрочем, тому одноглазому так и надо! ”
Гаврила уставился в потолок и стал думать совсем о других вещах. Например, о том, как они с Лексеичем поедут в лес. Хозяин, когда на него накатывал такой стих, частенько рассказывал о лесе. Какие там растут большие деревья и их видимо- невидимо. Гаврила даже представить не мог себе такую картину. А какой там воздух! Да он так же отличается от городского смрада, как сивуха от ”Агдама”. (Лексеич не мог найти лучшего сравнения, но Гаврила прекрасно его понял). Зеленая трава такая мягкая, что твоя подушка. А еще там есть кузнечики, красивые бабочки, да еще много-много чего чудесного. Гаврила даже вздохнул от переполнявших его чувств.
К сожалению, в лес в это лето выехать не удалось, как он не ждал этого. У Лексеича случился сильнейший запой, потом пятое, десятое… Словом, лето пролетело, только его и видели.
” Но ничего, – мечтал таракан, – вот хозяин бросит пить, пойдет работать, а там, за делами, глядишь, не успеешь и оглянуться, как новое лето настанет. Уж тогда-то мы обязательно поедем на природу. И Тумбочку с собой возьмем, ей тоже мир повидать надо”…
Так Гаврила предавался мечтам до семи часов. Ровно в семь утра в дверь кто-то постучал условным стуком. Тук-тук, тук-тук-тук. Он навострил уши. Пришел кто-то из своих. ”Чего это им понадобилось в такую рань? – подумал он. – Может на бутылку не хватает? Так денег у нас все равно нет”. Проснувшийся хозяин уже спешил на знакомый перестук. Таракан вынырнул вслед за ним.
На пороге стояли три фигуры.
– Здорово Федя. Сколько лет, сколько зим, – раздался насмешливый голос.
Гаврила скривился. Это был Граб. Этого самого Граба он сильно недолюбливал. И было за что. А теперь вот принесла его нелегкая.
– Здравствуй Граб, – ответил Лексеич. – А, Толя, привет, давно не виделись. И Слава здесь. Заходите, чего стоите, как бедные родственники.
Троица шагнула в прихожую и сразу завернула на кухню. Дорога известная. Приглядевшись, Гаврила присвистнул. У Граба в руках была полная канистра! Хозяин зашел следом.
– Ну что Федя. Засохли поди вконец со своим Гаврошем. Кстати, где он, что-то я его не наблюдаю?
– Здесь я, – пробухтел таракан, взбираясь на стол.
Забравшись, он повернулся к Грабу.
– И никакой я тебе не Гаврош, а Гаврила. А персонально для тебя, Граб, – Гаврила Степанович. Ты меня понял!
– У-тю-тю-тю, какие мы сердитые. Сколько лет тебе, малыш? Год?.. Два?.. Ты еще даже на Гаврилу не тянешь. Так, на Гаврика!
– Хорош языком молоть, – поморщился Толя. – Скрипишь, скрипишь а все без толку.
Таракан посмотрел на него. Его он крепко уважал и иначе, как дядей Толей и не называл. Он был невысокого роста, не сказать даже, что и крепкий. Было ему недалеко за сорок и мужиком слыл он справедливым. Говорил мало, а если и высказывался, то по делу. К нему прислушивались, его мнение многого значило. С женой у них чего-то не заладилось и они развелись. Но до сих пор жили под одной крышей. Может из-за сыновей. Один в десятом учился, другой в армию собирался. Гаврила их видел. Ничего, нормальные парни. В отца.
Граб по характеру был полной противоположностью. Маленький, юркий, всем трепачам трепач. Да еще и наглый без меры. Всюду таскается со своим дружком Славиком (вон он стоит, вылитый Кащей!), народ баламутит почем зря. А Славик этот, впрочем, Кащей и есть. Худой, как жердь, макушкой косяк подпирает. А зубов у него раз-два и обчелся. Только клыки желтые наружу выпирают. Как он умудрился именно таким макаром обеззубеть, про то еж ведает. Как верная собачка был Кащей у Граба, во всем ему поддакивал.
А Граб между тем хитро прищурился и, подмигнув хозяину, потряс канистрой.
– Что Федя, а не выпить ли нам? Портвешок первый сорт!
Лексеич с сомнением почесал в затылке. Поглядел на Гаврилу, потом на канистру и неуверенно произнес:
– А почему бы и …нет.
– Ну нет так нет, – подвел итог Гаврила и пояснил: – Спиртного не употребляем. В завязках мы.
– Узелок завяжется, узелок развяжется,– фальшиво пропел Граб и сдвинул стаканы в кучу. – Не слушай ты его Федя. Ты ж без дозы, что муха без навоза. И вообще, мы к тебе не просто так пришли. Слыхал – Карп помер!
Гаврила так и сел. Лексеич судорожно сглотнул.
– Как… помер?!
– А вот так. Выпил на радостях, да и попал под машину. Буквально в двух шагах от дома.
– Обожди. Ну-ка давай все по порядку. Да лошадей, лошадей-то не гони.
– А что тут говорить. Когда Кащей это было. Ага. Значит если от сегодняшнего дня считать, то позавчера. Шел, значит, вечером Карп с работы. Радостный такой. Чего-то до этого у него с начальством вышло, заморочки какие-то, да вроде уладилось все. А навстречу Кащей. Руки трясутся, голова квадратная. Похмели, говорит. Ну и прошлись они до рюмочной… Сотку, вторую вмазали, а тут и я нарисовался. Дай, думаю, загляну, может, кто из наших будет, а то тоже без копья. И в самом деле, гляжу, сидя-я-т голубчики. Ну мы и поддали по первое число. Ажно в глазах булькало. А потом и разбежались по домам. А вчера узнаю, что Карп-то до дома так и не добрался. Когда дорогу переходил, его грузовик сбил. Сразу насмерть. Так прямо в морг и увезли…
Пока Граб рассказывал, Лексеич сидел не шелохнувшись. После последних слов, он закрыл глаза и глухо замычал.
– М-м-м…
Кащей разлепил узкие губы.
– Ну чего там. Давайте помянем что ли, – и покосился на стаканы.
– Давай, – легко согласился Граб и достал емкость.
Гаврила уже не возражал.
В полном молчании, они выпили, не чокаясь. И сразу, как по команде закурили. Разговор не клеился.
Дядя Толя сидел, поглаживая усы и, как всегда о чем-то думал. Кащей, устроившись на шкафчике, пускал колечки и увлеченно рассматривал их.
” Вот идиот! – скривился Гаврила, глядя на него. – Ему и горя мало, что Карп погиб”.
Один Граб, казалось, не унывал. Разлив по второй, он театральным жестом обвел рукой стол.
– Прошу, сеньоры. Бургундское подано.
Без слов опрокинули и по второй. И снова гнетущая тишина. Тут уж Граб заскучал. От нечего делать он забарабанил какой-то мотив. Наконец, дядя Толя сказал:
– Да уймись ты.
Но Граба понесло.
– А что уймись. Ну помянули мы человека, уважение ему оказали. Теперь что, так и будем смурные сидеть. Он что тебе кум, брат, сват! Мужики, давайте по- человечески посидим. Выпьем, расслабимся. Ну нельзя же так, в самом деле, – и он снова потянулся за канистрой.
– Ну и мразь же ты, Граб! – отчетливо проговорил Лексеич.
– Чо?.. Чо ты сказал?.. – Граб отставил канистру и, уперев руки в бока, с вызовом уставился на Лексеича. – Слава ты слышал. Это не болезнь, это диагноз. Нервный срыв на почве психического истощения вследствие неумеренного употребления алкоголя на фоне бредовых галлюцинаций о несовершенстве человеческой натуры. А проще говоря, осеннее обострение вялотекущей шизофрении.
Кащея аж пополам согнуло от гогота.
– Эй ты… диагностик, – медленно, даже лениво, процедил дядя Толя. – Закрой свою поганую пасть и освободи помещение, а то воняет. А я после тебя проветрю.
Граб поперхнулся и обернулся к нему. Он видно прочитал что-то такое в его глазах, что, не мешкая, двинул к двери.
– Канистру на место поставь…
Граб пригнулся и выпустил ношу. Не оборачиваясь, он быстро ушел.
Кащей растерянно оглядел оставшихся. На его лице отразилась целая гамма чувств. От необходимости броситься вслед за товарищем, до желания выпить. Он никак не мог принять какое-нибудь решение, и Гаврила решил помочь ему.
– Да не томись ты Кащей. Выпей да иди.
Что тот и сделал.
Дядя Толя докурил и, подняв взгляд на хозяина, полувопросительно кивнул на портвейн.
– Лексеич, ты как? Или может я пойду.
– Давай Толя насыпай, чего там…
Минут через пять никто уже и не вспоминал о недавней стычке.
– …А я ведь Матвея больше тридцати лет знал. Сопляками еще бегали друг к дружке. Помню, в детстве он в шахту лифта свалился, так мы его оттуда полдня вызволяли. Взрослых-то не звали, боязно. Неугомонный был, спасу нет, – дядя Толя посмотрел в окно, словно хотел кого-то там увидеть, – да таким и остался.
– Да, Матвей он такой. Помню, пришел он однажды навеселе с бутылочкой красненькой. Ну, посидели с ним. Какой-то такой у нас разговор приключился, что вот уже тебе Карп скоро тридцатник стукнет, а ты до сих пор неженатиком бегаешь. Это значит моя Никитишна все подзуживала. А Матвей отвечает, что, дескать, невесты подходящей все не найти. А я возьми и брякни, – а чем тебе Машка с третьего подъезда не хороша!.. А он смеется, – хороша Маша, да не наша! Но Никитишна не отстает, да и я, старый мерин все подначиваю. Посватайся, говорю, к девке, чего ж ей одной маяться. Ты же вон какой жених завидный. Тут он и не выдержал, вскинулся. Быть, говорит, по-вашему. А глаза озорные. Схватил шапку и шасть к ней. Не знаю, как он ее там уломал, но с тех пор, почитай, вместе лет десять живут. Уже троих заделали… Слышь, Толя, как детишки-то теперь без отца, а?..
Тот лишь тяжело вздохнул. Гаврила тоже вздохнул. Лексеич разлил.
– Хорош портвешок. Откуда вы его цельну канистру раздобыли?
Дядя Толя нехотя ответил:
– Шел я сегодня с ночной. А навстречу эти два обормота, – он поморщился. – Так мол и так, новость слыхал? Ну, про Матвея-то. И намекают, помянуть бы. А мы с Матвеем вместе не один пуд соли съели. Огорошили они меня с ходу. Так я и, не заходя домой, сразу в гараж. У меня там портвейн еще с лета стоял. А потом к тебе…
– Да-а…
Немного погодя дядя Толя поднялся.
– Ладно, Лексеич. Пойду-ка я, а то на сон чего-то с вина потянуло. Да и то сказать, почти двое суток не спал, – он качнул головой на канистру. – Потом с кем-нибудь допьешь.
– Нет, дядя Толя. Мы и в самом деле завязать с этим решили, – вмешался Гаврила, щелкнув себя по горлу. – Ты уж не обижайся.
– Дело ваше. Бывайте.
После его ухода Гаврила снова завалился на топчан. Почему-то перед глазами встала ухмыляющаяся рожа Граба. Он неприязненно повел усиками. Тот однажды исподтишка опрокинул на него растительное масло и потом больше всех суетился, а сам все подмигивал Кащею. Вот они должно быть после потешались, вспоминая таракана, беспомощно барахтающегося в вязкой массе. У-у, Граб! Если бы не ты, то Карп не перепил бы и под машину не попал. Вечно ты, Граб, норовишь за чужой счет шары свои залить. Подзуживал, наверное, Карпа без меры. А у того если зажглось, то его и уговаривать особо не надо. И сам выпьет, и другому поднесет…
В квартире было тихо. Все уткнулись по своим углам и даже вечером никто не вышел на кухню.
Так прошел еще один день.
Гаврила смотрел в окно. На улице моросил мелкий дождик, и оттого на душе было как-то тоскливо. Да и во дворе никого. Только бездомные коты бесцельно слонялись у подвального окошка. ”Хоть подрались бы что ли?”, – подумал он и увидел, как из-за угла вывернул большой черный джип. ”Гранд-Чероки”! Таракан так и прилип к стеклу. Из машины вальяжно вывалился давешний пузатый дядечка и посмотрел на окна их дома. Прямо на их окна! Таракан быстро присел и тут же устыдился. Пузатый ведь никак не мог его заметить.
Через минуту в дверь постучали. Гаврила только собрался предупредить хозяина, чтобы молчал, но тот, как назло, что-то такое делал в прихожей и потому сразу откликнулся:
– Кто там?
– Федор Алексеевич, это я, ваш сосед. Помните вы ко мне приходили по поводу угнанного джипа. Так я поблагодарить вас пришел.
Лексеич щелкнул замком.
– А за что меня благодарить?
– А что мы так и будем через порог разговаривать, – широко улыбнулся тот.
Лексеич молчком посторонился.
Толстяк вошел и приготовился снять дорогие туфли желтой кожи.
– Да что вы, что вы, – замахал руками хозяин. – Проходите так. Вот сюда на кухню.
Гаврила с подоконника вовсю глазел на вошедшего. ”Если полезет драться, – думал он, – надо сразу бежать за подмогой. А то с таким хряком нам вдвоем ни за что не справиться”.
Между тем дядька осторожно присел на табурет. Тот жалобно скрипнул. На пальце блеснул огромный золотой перстень. ” Ого, – прикинул Гаврила, – такой печаткой только поросят и глушить”. Лексеич опустился на стул и в ожидании посмотрел на гостя. Для начала тот вытащил плоскую бутылку.
”Да что они, сговорились все, что ли, – огорчился таракан, – как выпить захочешь, так ни шиша не найдешь. А бросишь – все, как будто ликероводочный разбомбили.”
Но Лексеич мужественно отказался и пояснил, чтобы визитер не осерчал ненароком.
– Печень прихватило.
– Печень? – хмыкнул тот. – Да печень это серьезно, – и убрал бутылку.
– Я, собственно говоря, вот по какому поводу к вам. Вы уж извините меня за то, что в прошлый раз так вышло. Расстроен уж очень был…
Хозяин сделал успокаивающий жест. Мол, дело понятное, кто ж не поймет.
Толстяк кивнул и продолжил:
– По той наколке, которую вы мне дали, мои молодцы прихватили того орла, который меня бомбанул. Ну тот сразу и раскололся, куда тачку сбагрил. А остальное, как говорится дело техники. Такие вот дела… – толстяк погладил колени ладонями. – А за помощь тебе Федор Алексеевич, мое большое спасибо и вот, – он кинул на стол запечатанный конверт.
Встал и, не прощаясь, направился к выходу. Уже в дверях, напоследок, бросил через плечо.
– Если какие проблемы будут, заходи, не стесняйся.
Гаврила с Лексеичем заворожено уставились на конверт. Такой простенький, незатейливый, он притягивал к себе, как магнит. Наконец, хозяин разорвал его и на стол посыпались зеленоватые бумажки. Пять штук. Гаврила их мигом сосчитал.
Лексеич недоуменно принялся перебирать их.
– Ничего не пойму. Вроде деньги. Да только ненашенские. Чегой-то на них непонятно написано.
Он поднес одну бумажку к самому лицу, разглядывая ее. Даже зачем-то понюхал.
А таракан тут как тут.
– Ну чего там? Не томи.
– Не знаю Степаныч. Сам гадаю.
Гаврила не растерялся.
– Тумбочка!.. Где ты!..
Прилетела заспанная муха.
– Посмотри, пожалуйста, что это за штуки такие, – и Гаврила небрежно поддел ногой тугую купюру.
– Это?.. Так это доллары! И много. Раз, два, три, четыре, пять. Пятьсот долларов!
У Гаврилы перехватило дыхание.
– А на наши, на наши сколько?
– М-м, примерно пятнадцать тысяч рублей.
Таракан возбужденно забегал по столу. Такая огромная сумма ему и во сне не снилась!
”Вот она! Вот она настоящая жизнь начинается! – лихорадочно проносилось в голове. – Знал же, знал же, что она рано или поздно, но когда-нибудь настанет!”
Гаврила никак не мог усидеть на месте. Он что-то мысленно прикидывал и бормотал себе под нос какие-то расчеты. Лексеич насмешливо наблюдал за ним. Он закурил, глубоко затянулся и выпустил на таракана густое белое облачко. Тот поперхнулся и остановился.
– Лексеич! Ты не можешь в другую сторону. Я между прочим делом занимаюсь.
– Каким таким делом?
– А таким. Первым делом мы тебя… закодируем!
– Ха-ха-ха… Ты что, ошалел от радости?!
– Ничего и не ошалел. Вон Мишка антенщик закодировался и правильно сделал. Уже скоро год, как ни капли в рот не берет. Жена на него нарадоваться не может, сам же рассказывал. Так. Потом справим тебе зимнюю шапку. Опять же, башмаки у тебя совсем прохудились, каши просят. Это значит, чтоб тебе на работу было в чем ходить. А что. Ты ж кузовщик, специалист, каких поискать! У тебя почти тридцать лет стажа! Тебя ж дядя Толя давно зовет к себе в мастерскую, – таракан даже ногой притопнул от предстоящих волнительных перемен. – А потом ремонт затеем. Сантехнику, сантехнику новую поставим! Может из мебели чего купим. Стыдно сказать, поварешки и той у нас нет.
Гаврила разошелся не на шутку. Его настроение передалось и другим. Они все вместе сообща принялись мечтать о будущем. И так хорошо им стало, такая в душе распустилась радостная тревога, что былые невзгоды казались давным-давно прошедшим сном. И казалось, ничто в мире не могло помешать этому.
В дверь кто-то тихонько стукнул. Никто поначалу даже и не услышал ничего. Стук повторился. Мечтатели замерли и спустились с небес на грешную землю. Первым опомнился таракан.
– Прячь деньги, Лексеич!
Тот собрал конверт и заметался по кухне, не зная куда его пристроить.
– В духовку, слышишь, в духовку клади! – шепотом закричал Гаврила.
Когда доллары были надежно припрятаны, хозяин на цыпочках подошел к порогу и прислушался. С лестничной площадки доносились одиночные всхлипы. Он рывком отворил дверь и увидел заплаканную Марию, жену Карпа.
– Дядя Федя, – посмотрела она на него снизу вверх невидящим взглядом и затряслась в рыданиях. – Дядя Федя… Матвей погиб… Под грузовик попал…
– Знаю я, сердешная, знаю. Уже дошла до меня эта горькая весть. Да ты заходи, чего в дверях стоишь.
Женщина отрицательно помотала головой.
– Не могу. До жилконторы бежать надо, да и других хлопот много. Завтра похороны. За этим и зашла, тебе сообщить. Приходи, если сможешь. Матвей-то сильно уважал тебя…
Лексеич решительно обхватил Марию за худенькие плечи и почти силком затащил в квартиру.
– Ничего. Подождет она, твоя жилконтора. Ничего с ней не станется. Давай хоть посидим чуток, чай, я не чужой тебе.
Он усадил ее на стул, а сам присел рядом.
– Помочь ничем не надо? Могилку там вырыть или по хозяйству чего…
– Да нет спасибо дядя Федя. Там ребята с мужниной работы уже организовали все.
