Прыжок в рай
Молодая женщина, облокотившись на подушку, сидела на диване и рассматривала книгу большого формата. Похожие картинки перескакивали со страницы на страницу, местами переплетаясь с текстом, чтобы потом опять воспроизвести щеки очередного улыбающегося голыша-карапуза.
«Почему на всех фотографиях новорожденных изображены как минимум трех- месячные дети? — подумала Надежда, листая страницы.
— Потому что именно таких, упитанных и умильно улыбающихся, всегда представляют в своем воображении будущие мамы, — вспомнился ей ответ подруги.
Ещё месяц ожидания — и она наконец-то встретится со своей малышкой. И слезы умиления будут наворачиваться на глаза от взгляда на своего ребенка, а не чужого. Такого бесконечно родного, теплого и беззащитного. Он будет прижиматься к ней своим маленьким тельцем, и просить защиты от внешнего мира, а она сама будет для него целым миром.
Надежда взволнованно положила руки на сильно выступающий вперед живот и прислушалась. Малыш спал.
«Вот всегда так, я бодрствую — он спит, я сплю — он бодрствует, — подумала она и поставила стакан с соком на живот. — Ну, надо же, помещается, стоит и не падает.» Ее веселили свои собственные ребячьи выходки. Она прикладывала к огромному животу плеер со звучащей музыкой Баха и Моцарта, нараспев декламировала стихи английских классиков, водила перышком по голому животу и визжала от восторга, когда пинок изнутри откликался на ее позывы. Они были одним целым. Кислород, которым насыщались их организмы, входил через единые легкие, а витамины и минералы из материнской аорты щедро перетекали в еще не до конца сформировавшийся детский клубок жизни. Один щедро отдавал — другой жадно брал, чтобы, взяв авансом, со временем отдать. Закон круговорота.
« Ну, спи-спи, — поглаживая живот, думала она. — Вот здесь мамочка поставит тебе кроватку, сверху повесит полог такой розовый-розовый, что каждый будет знать заранее: здесь живет самая настоящая принцессочка.»
Тем временем солнце разлилось по всей комнате, наполнив время полуденной дрёмой. Надежде захотелось прилечь. Она понимала, что путь до их встречи еще не пройден, и идти по нему нужно предельно осторожно, оберегая свою драгоценную ношу. Она себя баловала.
Сон накрыл Надю как легкое пуховое одеяло в тот самый миг, когда ее голова коснулась подушки. Усталость растворилась в призрачном мире сновидений, и отголоски сознания стали балансировать на грани полубытия. Грани мира отголосков призрачно переливались от дремотной радости до тягучей грусти, то раскачиваясь на волнах эфемерности, то дыбясь пиком вверх. Сон становился неспокойным. Пучина ирреальных волн все сильнее затягивала тревожностью, зов настойчивой стихии стал ощущаться инстинктами и прорвался острием вверх.
-Больно-о, дерешься-то зачем?! — завопила спросонья будущая мама и закашлялась от горького дыма.
«Пожар!» — сквозь слёзный кашель поняла Надежда.
Буйный пузожитель колотил что есть силы материнское чрево. Горький дым создавал недостаток кислорода, и единый организм матери-ребенка отреагировал на нехватку.
«Надо открыть окно,- подумала она и метнулась в сторону света. — Нет! Нельзя! Огонь же разгорится сильнее, — опомнилась она. — Так, надо успокоиться.»
Дрожащие руки опустились на живот. «Нужна мокрая тряпка, точно, нужно дышать через мокрую тряпку.» Первый попавшийся кусок ткани был намочен водой и приложен к носу. «Так. Нужно выбираться. Быстро. Думай. Думай как.»
Надежда попыталась подойти к входной двери, но узкий коридор с деревянными антресолями утопал в ядовитом дыму. «Нужно пройти по коридору. Как? Думай. Думай быстро. Нужно обернуться в мокрую тряпку.»
Надежда резким движением открыла шкаф, сорвала с вешалки пальто и потащила его в ванну. Включила душ — и вода хлынула на одежду. «Надо быстрее идти. Идти в пламя страшно, хоть на тебе и мокрая одежда. Дышать нечем. Где дверь? Наконец-то. Горячая ручка, черт бы ее побрал». Рукав пальто спускается на кисть руки, обнажив плечо, которое тут же дрогнуло от ожога Нажим — не открывается, еще нажим — не открывается, еще…еще..еще… больно-о…еще…нет.. дверь заклинило.
«Дышать нечем. Надо все-таки открыть окно, тряпка уже не спасает. Хорошо, живот затих.»
Воздух! Жадные глотки воздуха через щелку окна. Огню этого оказывается достаточно, он дышит так же, как и люди. Пламя с треском захватывает все большую территорию. Оно воюет со стенами, шкафом, паркетом, одеждой. Здесь должна была стоять детская кроватка с розовым пологом — теперь пламя. Здесь диван с пуховым одеялом… был. Вместо него свирепствует огонь и чад.
«Что делать?.. Думай… Думай быстро…. Но ведь выход через дверь отрезан…»
Надя нараспашку открыла окно и попыталась перегнуться через карниз. Высоко. Третий этаж. Рывок назад.
«Что делать? Думай. Быстро! Надо лезть… Туда…»
Превозмогая головокружение, Надя лезет на подоконник, преодолевает оконную раму и оказывается снаружи. Пятки устройчиво стоят на карнизе. Дрожащие руки пытаются держаться за раму. Жарко. Дурно. «Почему нет пожарных? В фильмах всегда есть пожарные. У них есть пожарная лестница. Лестница приставляется к горящему окну, и дядя в каске протягивает руку помощи. Так всегда показывают по телевизору. Почему нет дяди в каске? Жарко… На улице тихо как в гробу, даже нет зевак.»
Уже заполыхала рама. Язык пламени лижет спину и настойчиво толкает вниз. Долго не выстоять. И Надежда принимает решение. Она на мгновение отрывает руки от оконной рамы и складывает их лодочкой. Толчок неуключего тела, и оно отрывается от карниза. Так ныряют в море… головой вниз.
«Так у ребенка будет шанс, — промелькнуло в голове. — Я попаду в рай? Или это самоубийство?»
Каждый сантиметр, приближающий ее тело к земле, отзывается в ее памяти вспышками прожитых мгновений.
Кучерявые волосы мужа…
Белоснежная свадьба…
Первое «люблю»…
Школа…
Двоечник Сашка, дёргающий ее за косу…
Привязанная банка к березе, полная сока дерева…
Руки бабушки…
Мамин запах…
Ее жизнь в сантиметре от земли.
«Я попаду в рай?»
Легкий взмах крыльев, и белоснежный ангел смотрит на нее своими огромными прекрасными глазами.
«Я уже в раю?»
Боль.
Темнота.
****
Свет.
Лучи прожекторов.
Они беспощадно выжигают глаза до самого дна.
— Уберите свет! — крикнул кто-то.
— Надежда, простите, освещение сейчас отрегулируют.
Множество телевизионщиков толпятся вокруг стульев. Их работа — охота за сенсациями.
— Надежда, скажите, что Вы чувствовали в тот момент, когда принимали решение прыгнуть головой вниз? Вам было страшно? – послышался первый вопрос.
На принесенном оборудовании прокручивается любительская съемка: располневшее тело летит головой вниз с расставленными руками. Так воздевают руки в молитве к небу, только вверх. Все-таки улица была не до конца безлюдна.
Слезы нескончаемым ручьем текут по ее щекам. Прошло восемь лет, но счастье невозможно осознать, потому что тот, кто видел глаза ангела при жизни, счастлив уже сам по себе.
— Я…- слезы неиссякаемо бегут по ее лицу, — я до сих пор не могу поверить, что я жива. Я живу и это все благодаря моему ангелу-хранителю. — Она обнимает дочь и плачет навзрыд.
— Она — мой ангел-хранитель, я живу благодаря ей, — говорит Надежда и заглядывает в глаза дочери. Дочь смотрит на нее своими огромными прекрасными глазами, точь-в-точь такими же, какими она их и запомнила тогда, когда легкокрылый ангел прикоснулся к ней своим крылом.
Март 2010 г.
Охота
У каждого человека есть небольшой круг людей, с ними, в общем-то, и проживается жизнь. Вокруг сотни и тысячи, с которыми ты связан тем или иным образом, но они не являются участниками твоей жизни; они могут быть, а могут и не быть. Но есть единицы, в крайнем случае, десятки, без которых не было бы и твоей жизни в том виде, в котором она состоялась и ещё будет продолжаться.
Для бывшего колхозного механика Григория Свиридова одинокая бабка Авдотья, живущая по соседству, — человек из его жизни. А свою жизнь не любить и не ценить нельзя. Ибо любить себя — это не право, а почётная обязанность. Хотя теперешнюю жизнь Свиридов и не ценил, и не любил, но у этой нелюбви уже другой смысл. Когда-то он был в колхозе механиком, и все машины и трактора были его гордостью. Их железное здоровье зависело от него, — и поэтому он с утра до вечера крутился как белка в колесе. Потом пришли другие времена, и не стало в их селе ни колхоза, ни автомашин, ни тракторов. Да и сам Свиридов стал никому не нужен.
Вот и вчера, в новоявленный праздник — День единения России — никакого единения Григорий не почувствовал. И это несмотря на то, что СМИ и чиновники самых разных рангов наперебой уговаривали его почувствовать это самое единение с Гайдаром, который бесцеремонно залез в его карман и вытащил деньги, собранные на ремонт дома; с Чубайсом, который отдал нефть будущим олигархам, а ему дал фантик и сказал, что это и есть его собственность; с Ельциным, который пропил Союз и расстрелял Конституцию и Верховный Совет; с Ходорковским, который хотя и пребывал ныне в тюрьме, но почему-то совершенно не вызывал у Григория сочувствия. Даже в своём селе Свиридов ни с кем не чувствовал единения; жил, так сказать, анахоретом. Он был бы рад осязаемо, грубо, зримо ощутить единение и поднять стопку с хорошей водкой или, хотя бы, плохого самогона с друзьями юных и поздних лет, но все они, увы, так далеко, что ни доехать, ни, тем более, долететь нет никакой возможности. Сейчас бы Минин не смог собрать ополчение, потому что кони остались только в конюшне Лужкова, а проезд на других видах транспорта оказался бы не по карману ополченцам. Приехал бы один Пожарский, князь всё-таки…
Примерно так второй день размышлял Григорий, перебирая в памяти беды последних пятнадцати лет, которые сыпались на головы его односельчан. Очередной день уходил, оставляя призрачную надежду на утро.
А утро принесло новую беду. Ночью волки снова задрали теленка, теперь уже у бабки Авдотьи; того самого телёнка, которого она собиралась за лето вырастить и осенью продать, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Одна надежда была у неё, на телёнка, и того лишилась. Свиридов, увидев зарёванную соседку, твердо решил поквитаться с хищником. Бабку Авдотью Григорий знал с детства, много добра она сделала для него, хотя, если разобраться, чужой человек. Впрочем, раньше отношения между людьми были намного добрее, не то, что теперь. Сейчас насаждается совсем другая философия: все только для себя, человек человеку – волк.
«Вот и посчитаемся с волками», — усмехнулся про себя Свиридов.
Он взял свою старенькую «ижевку» и вышел из дома. Проходя мимо полуразрушенного строения, которое в советские времена было детским садом, Свиридов отметил, что летом ещё были целы двери и окна. Сердце непроизвольно сжалось от мысли, что доламывают свои же, сельские. Возле территории тракторного отряда грустно подумал о том, что уже много лет там не слышно веселящего душу рокота моторов; вспомнил, как летом цыгане вывозили отсюда на прицепе металлолом. Повернул на окраину села к бывшей ферме, от которой остались одни стены. Прошёл мимо, осматривая эти стены, и, ещё более озлобленный, зашагал к лесу.
Пройдя через луг, схваченный первым морозцем, он бегом пересек еще укутанный туманными клочьями овраг, миновал песчаный пригорок и очутился в дубовой роще. В прозе жизни всегда найдётся поэтическая строка. Лес встретил его свежестью и ничем не нарушаемой тишиной. Стояло ясное утро. Солнце еще только чуть-чуть поднималось над лесом, и приятно было ощущать на лице прикосновение его мягких лучей. Озлобленность стала притупляться; наверное, потому, что самые лучшие соседи — это лес, река и поле, граничащее с горизонтом. Двигаясь вдоль узкого ерика, Свиридов подошел к Волчьему броду. Здесь он остановился, поудобнее укрепил на спине рюкзак и, уже осторожнее, держа «ижевку» наизготовку, направился к зарослям камыша и тальника. Он долго пробирался сквозь эти заросли, перемешивая ногами тонкий ледок с поблескивающей среди кочек водой. Когда, наконец, он вышел на остров, то уже порядком устал и почти жалел, что потащился в такую даль. Немного отдохнув, он осторожно пополз вдоль кустов ивняка к старой горелой иве, туда, где, по уверениям опытного охотника Семёныча, находилось волчье логово.
« Ты уж, Гриша, смотри, не оплошай. Постарайся, – говорил Семёныч Свиридову, когда узнал, что тот собирается на волков. — Я бы сам пошел, да занемог чтой-то. Значит, как пройдешь на остров, так и дуй вдоль ивняка, не сумлевайся. Как раз на логово и выйдешь».
Логово было под старым поваленным деревом, недалеко от берега. Его обитателей не оказалось, и Свиридов решил подождать их тут же. Он старательно замаскировался в кустарнике, положил ружье в развилку и стал ждать. Время как будто застыло на месте. Хотелось закурить. Пошарив рукой в кармане, убедился, что пачка «Примы» и спички на месте. Однако курить никак нельзя: волки почуют. От резиновых сапог заныли пальцы на левой ноге. Снять бы, но и этого делать нельзя: портяночный дух тоже может отпугнуть хищников. Придётся терпеть. Вспомнил безутешные глаза бабки Авдотьи. Чем же ей помочь? А чем поможешь, если сам на мели? Просидев так больше часа, Григорий задремал.
Проснулся он от какого-то беспокойного чувства: было такое ощущение, что он не один на этой полянке. Свиридов осторожно выглянул из куста и сразу же увидел волков. Их было двое: стройные и ловкие, они весело гонялись друг за другом и издавали какое-то неуклюжее, до смешного непохожее на собачье, тявканье. Звери настолько увлеклись игрой, что не замечали ничего вокруг.
Стараясь не дышать, Свиридов осторожно взвел курок. Прицелился в более крупного зверя и, услышав стук своего сердца, выстрелил. Оглушительный звук оборвал веселую игру. Крупный поджарый волк на бегу вздрогнул всем телом и медленно повалился набок. Он был убит наповал. Второй волк в первое мгновение кинулся бежать, но, оглянувшись и увидев, что его товарищ остался неподвижен, нерешительно остановился. Он пережил уже не одну зиму, не раз слышал звук выстрела и прекрасно понимал, что этот звук означает. Слепой страх и сознание своей слабости, своего бессилия перед людьми и их оружием гнали его вперед, дальше отсюда, призывали укрыться от этого ужасного грома, забиться куда-нибудь в чащу и замереть. Но, видно, было в его неискушенном зверином мозгу еще что-то, что не давало волку послушаться своего инстинкта. Это необъяснимое чувство толкало его к неподвижно лежавшему товарищу, навстречу смерти.
И оно победило. Зверь медленно подошел к телу убитого и, даже не взглянув на кусты, в которых притаился охотник, стал подталкивать лежащего волка мордой, словно призывая его подняться. Он все еще на что-то надеялся. Хотя откуда он мог знать, что мертвые не возвращаются. Его товарищ продолжал неподвижно лежать на земле. Тогда волк медленно поднял голову и завыл протяжно и отчаянно.
Свиридов вновь прицелился, но не смог выстрелить. Этот ужасный вой проник ему в душу, и охотник не выдержал. Он опустил ружье и, не оглядываясь, не думая об опасности, зашагал прочь. Он шел напрямик, спотыкаясь и не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви кустов. Сердце колотилось почти у самого горла, а Свиридов хотел только одного: оказаться как можно дальше от этого места. И долго, долго вслед ему несся горестный волчий вой.
Март 2006 г.
