Чертовщина

Сначала Душкин прочитал, а затем, словно не веря своим глазам, начал нервно ощупывать подрагивающими пальцами шершавый бланк почтового перевода. А прочитав ещё раз и убедившись, что отправителем и получателем перевода на желтоватом листке, заполненным прописными буквами с легким наклоном, значится одно и то же лицо, заёрзал на стуле.
— Идиотизм какой-то… — произнёс он негромко, осмотрелся по сторонам и заметил девушку-оператора, которая, как показалось ему, с интересом за ним наблюдала. Душкину даже почудилась её ехидная улыбка через стеклянную перегородку с окошком, и он почувствовал себя неловко.
«Ведь пишут же кретины письма сами себе», — подумал он и усмехнулся.
Однако двусмысленность положения слегка раздражала Душкина, поэтому он торопливо заполнил бланк и направился к окошку. Там для Душкина наступили тягостные минуты: девица захлопала совиными глазами, сверяя бланк с его паспортом, быстро отсчитала деньги и, отвернувшись, чтоб скрыть кривую улыбочку, протянула их Душкину.
На улице он облегченно вздохнул, но мысль о полученном переводе не давала ему покоя. Сумма перевода была, по нынешним меркам, незначительной, почти смехотворной, но самым поразительным являлась не сама сумма, в чём-то символическая, а тот факт, что этот перевод Душкин получил от себя самого.
Такое произошло с ним впервые, если не считать историю с почтовой открыткой, которую он получил авиапочтой несколько лет тому назад. Открытка пришла из далёкого Южно-Сахалинска, где у него не было ни родственников, ни друзей и знакомых.
Сообщения там никакого не оказалось, но открытка, судя по почерку, была написана явно женщиной, что сразу же его заинтриговало. Таким прилежным и красивым почерком пишут, обычно, женщины, бывшие школьные отличницы. Душкин, промучившись несколько дней в бесплодных разгадках автора столь странного послания, вскоре про него позабыл.
Однако последний случай с денежным переводом его озадачил.
«Разберусь!» — успокаивал он себя, полагая, что кто-то над ним подшутил.
Дома он достал из стола амбарную книгу в чёрной коленкоровой обложке, которую хранил для разных записей, и раскрыл её на последней странице, где у него значились должники. Там, в длинном столбце, несколько фамилий ещё не были зачеркнуты, но напротив их Душкин не обнаружил той суммы, что получил сегодня на почте.
«Может, кто-то решил частями расквитаться? — размышлял Душкин. — Нелепость… Да ещё такой пустяшной суммой…»
Тогда он стал перебирать в памяти всех своих знакомых и приятелей, которые решились бы на этакую шутку с почтовым переводом. Его подозрение, в конце концов, пало на Веньку Самохина. Тот был не только разгильдяем по части возврата долгов, но ещё изобретательным выдумщиком и ярым шутником.
Они давненько не встречались, но вспомнив о нём по этому случаю, Душкин с трудом отыскал в своей записной книжке телефонный номер бывшего сослуживца и позвонил. Однако поговорить с Самохиным не удалось — телефон, как назло, не работал, слегка потрескивая; из него доносился лишь тихий голос певицы, которая пела модный шлягер о любви и верности.
Душкин огорчившись, призадумался, но азарт поиска уже захватил его, и он, отправляясь на прогулку, заодно решил навестить своего знакомого.
Полупустой автобус вёз Душкина в глухой район города, где на конечной остановке единственного маршрута, недалеко от старого городского сквера, давно заброшенного и подлежащего скорой вырубке, стоял на возвышенности дом, в котором проживал Венька Самохин.
Дверь Душкину открыла незнакомая женщина с усталым лицом, на котором застыли большие глаза, полные тоски. Душкин поздоровался, а затем поинтересовался на всякий случай:
— Самохин Вениамин Петрович, здесь проживает?
Женщина посмотрела на него безучастным, отрешённым взглядом и пригласила зайти в квартиру.
Раздеваясь в крохотной прихожей, Душкин надеялся услышать сипловатый голос хозяина, но вместо него в зале раздался детский крик и через мгновенье в дверях появился улыбающийся мальчуган трех-четырех лет, чем-то похожий на Веньку Самохина.
— А где хозяин, а?.. Где папка?! — весело обратился к нему Душкин.
— А папы больше не будет! — звонким голосом ответил мальчик, и Душкин с недоумением посмотрел на женщину.
— Веню убили… — произнесла она тихо каким-то обыденным голосом эту короткую, ужасную фразу и тут же заплакала, укрывая лицо фартуком.
Возникла неловкая пауза и где-то поблизости, на колокольне, ударили в колокол.
— У нас сейчас звонят — власти разрешили, — проговорила женщина с подурневшим ещё больше лицом и далее, волнуясь, сбивчиво поведала ему историю недавней гибели своего мужа.
Когда она закончила печальный рассказ, наступило тягостное безмолвие, после чего женщина неожиданно встрепенулась, прошмыгнула на кухню и там засуетилась. Ну, а потом они помянули с ней вдвоём Веньку Самохина, окропив клеёнку кухонного стола сверкающими каплями горькой водки.
Беседа у них получилась короткой, и Душкин вскоре откланялся.
Прощаясь, женщина говорила ему, словно извиняясь, жалостливым голосом:
— А ведь Веня в тот день ордер получил… Понимаете?!.. Получил ордер на квартиру — и надо же!
Душкин лишь тряс головой, будучи не в силах чем-то её утешить, а она, растерянная, всё повторяла и повторяла уже знакомые слова, прижимая к себе мальчугана, который улыбался ему и сосал указательный палец.
Душкин попрощался, вышел из подъезда и отправился на остановку. Там, возвращаясь из церкви, стояли богомольные старушки с просветлёнными лицами. Были здесь люди помоложе, правда, чем-то озабоченные и с унылыми физиономиями.
На этом маршруте пыхтели изношенные автобусы, перевозя по выходным дням прихожан церкви и посетителей следственной тюрьмы, которая располагалась недалеко от храма. Душкин слышал давнюю историю о том, что тюрьму эту построили якобы по приказу самой Екатерины Великой. И даже поговаривали, что если смотреть на тюрьму сверху, то здание в плане представляет собой букву «Е» — так, мол, было задумано в честь императрицы. Однако здание тюрьмы было приземистым и скрывалось за высокими стенами забора, а в легенды и всякие исторические слухи Душкин уже не верил.
В автобусе, впереди Душкина, сидела пожилая женщина и негромко рассказывала соседке-старушке о трагических случаях, происшедших в городе за последнее время. Про то, как неделю назад нашли мальчика, задушенного в лифте, а ещё раньше, поблизости, убили мужчину в парке, когда он возвращался домой навеселе после обмывки ордера на новую квартиру.
— Они, говорят, чечётку на нём отплясывали — вот!.. Не то что знакомые люди — родня убитого едва признала… Во, как изуродовали!.. И ещё, говорят, у тех парней аванс в тот день был и это… Как его?!.. А, вспомнила… культмероприятие… В музей!.. Посля него, эти изверги в ресторан пошли, а уж потом это всё и случилось! — рассказывала женщина, а старушка, горестно покачивая головой, что-то шепелявила себе под нос.
— А в какой музей, баушка, знаете?! — произнесла женщина и, оглянувшись на Душкина, что-то зашептала старушке на ухо, а затем громко на весь автобус произнесла:
— Во… во до чего дожили!
Но Душкин уже знал и про музей, и о том, что тем парням, которые избили Веньку Самохина, много не дадут, поскольку по судебным премудростям они его не убили, а он просто скончался под самое утро, выражаясь казённым языком, от тяжких телесных повреждений.
На углу дома Душкину повстречалась беременная женщина. Она шла вразвалку, как косолапая медведица, и вела за руку малыша. У женщины из-под вязаной шапочки неряшливо торчали волосы, крашенные в медный цвет, а её распухшее, неприятное лицо с вороватыми, тёмными глазками показалось Душкину знакомым.
Эта женщина вроде бы проживала в их доме. И он даже вспомнил про случай, происшедший лет десять тому назад.
…Тогда она выглядела симпатичной девушкой с красивой чёрной косой и, играя со своими сверстницами, мелькала по двору в белых гетрах на стройных, загорелых ногах. Она, ещё помнилось ему, носила красную кофточку и клетчатую мини-юбку, а на голове у неё в ту пору красовался бледно-розовый берет.
Летом Душкин курил на балконе и замечал, как она резвилась днем с подружками, а летние вечера просиживала на скамейке за железными гаражами, под развесистой, серебристой ветлой, откуда доносилось бренчанье гитары и слышались молодые, крикливые голоса.
В один из таких вечеров Душкин, поглядывая вдаль, случайно бросил взгляд на вход в подвал, расположенный у соседнего подъезда. Там, спустившись на несколько ступеней вниз, стояли, чуть покачиваясь, два парня и озирались по сторонам пьяными, бараньими глазами.
Один из них держал за руку ту самую девушку в клетчатой мини-юбке с бледно-розовым беретом на голове и хрипло бормотал:
— Харе ломаться… х-харе… Харе, кому говорят!
Девушка, молча, упиралась, вцепившись свободной рукой за решётку из рифлёного, арматурного прутка, которая служила дверью в подвал и сейчас являлась её единственной и спасительной опорой.
— Ну, ты, сика потная… Только заори — удавлю! — доносилось снизу.
И Душкин, смекнув, в чём тут дело, решил прикрикнуть на этих молодчиков, чтоб хотя бы вспугнуть их.
Но в последний момент у него появился необъяснимый страх, который сдавил ему горло. И он, едва осознав это жалкое состояние, прижался к прохладной, кирпичной стене, чтобы никто не мог увидеть его снизу. А когда, всего лишь через минуту, всё-таки переломил в себе этот страх и, перегнувшись, посмотрел вниз, то обнаружил пустой подвальный зёв, уходящий ступеньками в темноту, и входную решетку, которая стуча о стену, жалобно поскрипывала…
«Не убыло?!.. Не убыло!.. И не убудет…» — рассуждал сейчас Душкин, хмуро глядя вслед беременной женщины, которая удалялась с малышом неуклюжей, медвежьей походкой, и ни в чём себя уже не корил.
Однако ночью Душкину не спалось, и он, мучаясь от бессонницы, тихо, чтоб не будить своих, встал и подошёл к окну. Остановившись, он начал напряжённо всматриваться в дом напротив, где ещё горели редкие окна.
В одном, самом ярком из них, словно на сцене, разворачивалось театральное действие, видимо, между супругами. Краснолицый, черноволосый, смуглый от загара, как мавр, мужчина выступал в роли Отелло, приставая к белокурой женщине в ночной сорочке, и пытался не то поцеловать свою Дездемону, не то задушить её в объятьях, а она, нехотя, но очень артистично ему сопротивлялась.
Вскоре все окна потухли. Душкин посмотрел на слабо освещённую остановку, где заметил человека, похожего на пингвина. Он вышагивал семенящей походкой от одного столба к другому, не обращая внимания на такси, которые изредка останавливались рядом, высаживая запоздалых пассажиров.
Автобусы и троллейбусы уже давно не ходили, поэтому такое поведение человека-пингвина показалось Душкину странным.
По холодной улице, продуваемой ветром, проехала машина, посыпая дорогу песком; затем мелькнула фигура уже другого человека, похоже, пьяного, который переходил дорогу размашистой походкой. Посередине он поскользнулся и, удачно упав, довольно быстро встал на ноги, а потом, всё также размашисто, неожиданно направился в обратную сторону.
— Чертовщина… Всё одна чертовщина, — негромко, с досадой произнёс Душкин, поглядывая на остановку, где от столба к столбу продолжал вышагивать загадочный человек-пингвин.
Душкина уже ничего не удивляло, но он ругнулся ещё раз, проклиная в душе всё увиденное сегодня, этот дурацкий почтовый перевод и весь минувший, такой бестолковый день…