5.
На том памятном собрании, где члены Народно-Демократической партии рассматривали вопросы, связанные с «костромским кукишем», «синдромом Покладкина», и многие другие присутствовал некто Андрей Никиморович Шишигин. Это был тучный, высокий, сорокалетний человек с черными, зачесанными назад волосами и большим носом, к которому, как замок, была подвешена тщательно выбритая по краям эспаньолка. До ельцинско-гайдаровской революции он занимал пост освобожденного парторга на заводе малой механизации в Туле. Эта работа порядком надоела ему – скучная, однообразная, оскоминная, она не могла не привести его в демократические ряды, где призывы к переменам в обществе так или иначе были связаны с карьерным ростом и заработками, которые тульскому парторгу даже не снились. Он часто выступал на собраниях, и в качества аргумента против московских говорунов любил начинать свои выступления так: «Не обижайтесь, господа, но вы не знаете глубинки». Нашему народу, говорил он, нужны не пламенные речи, а конкретные, социально ориентированные дела. Заканчивая свои выступления, он всегда говорил, что мы должны знать чаянья нашего народа, и не учить, а учиться у него. Только так мы завоюем уважение простого человека. Ему аплодировали. Его цитировали. С ним не спорили. Словом, он вошел в обойму «своих людей», приглашался в разные комиссии и комитеты, время от времени его эспаньолка
мелькала в президиуме, где ему улыбались и жали руки известные реформаторы. Однажды, проходя мимо него на трибуну, с ним поздоровался сам Ельцин. Крепкое рукопожатие президента попало в газету «Известия», вырезку из которой он хранил в личном архиве в папке основных документов.
К тому времени, о котором идет здесь речь, у Шишигина было все: квартира, дача, машина и зарплата – вполне приличная для безбедного существования. Но Андрею Никиморовичу этого было мало. Стоимость жизни в Москве с каждым годом росла, а вместе с нею, как грибы после дождя, росли стоимость репутаций, должностей, властных и хлебных мест. Андрей Никиморович не мог не видеть, как оголтело наживаются на этом его соратники по партии, какие роскошные дворцы строят своим семьям, какие деньги отсылают на свои банковские счета заграницей. Имеющиеся у него сбережения были нищенской медью сравнительно с деньгами, которыми владели постсоветские аристократы. Но он не завидовал им и не лез к ним в нахлебники. Он считал, что свой капитал он должен заработать сам. Достаточно было найти нужную экономическую модель, схему или идею, чтобы определить направление к искомой цели. И эта идея не заставила себя долго ждать – она сверкнула в его сознании на том собрании, когда Иван Ильич, препираясь с Дергунчиком, говорил о дотационных предприятиях.
Он стал искать с ним встречи, приглашал в гости, заискивал перед ним, а однажды, столкнувшись с ним на выходе из Госдумы, заговорщическим шепотом сказал:
– Есть дело на миллион. Вы как?
– Всегда «за», – ответил Иван Ильич.
Они встретились в одном из ресторанчиков гостиницы «Москва». Выпили. Посплетничали на думские темы. Выпили по второй.
– Ну, давайте свое «дело на миллион», – сказал Иван Ильич, – меня уже съедает любопытство.
– Тогда есть резон выпить по третьей, – ответил Шишигин. – Так будет правильнее.
После третьей заговорили о деле.
– Вот вы, Иван Ильич, – начал Андрей Никиморович, – так много говорите об организациях, нуждающихся в государственной помощи, но знаете ли вы, как много нашего брата наживается на этом?
– Еще бы! – ответил Иван Ильич. – Знаю поименно и пофамильно. Знаю фирмы, через которые перегоняются бюджетные средства в карманы их хозяев – все знаю, Андрей Никиморович. Но… Но почему вы меня об этом спрашиваете? Хотите донести на них?
– Я похож на стукача?
– Пока не знаю.
– Нет, Иван Ильич, это не мое амплуа. Это низко.
Иван Ильич внимательно посмотрел на собеседника.
– Почему я вам должен верить? – спросил он. – Чужая душа – потемки. Кроме того, вы наверняка знаете, что есть люди, которые делают на этом бизнес.
– Вы можете проверить меня.
– Как?
– На деле. Мы можем вместе с вами навестить одно из тех предприятий, которое я хочу ввести в систему бюджетных инвестиций.
– Что это за предприятие?
– «Тульский цемент». Поселок Арапово. Директор мой старый друг.
– Как его зовут?
– Лихоимцев Василий Петрович.
Иван Ильич откинулся на спинку кресла и, глядя поверх головы Шишигина, сказал:
– Надо подумать.
«Он мой», – мелькнуло в голове Андрея Никиморовича.
– Вы думайте, – сказал он, – а я, пожалуй, закажу что-нибудь поесть. Что будете на первое? Предлагаю суп из креветок. Вы как?
– Не откажусь.
– А на второе шашлык. Люля? Мякоть? Или что-нибудь экзотическое?
– Например?
– Например, мясо павлина в соусе из киви и райских яблок.
– Что-нибудь попроще, – улыбнулся Иван Ильич, – к примеру, стек из свинины.
Когда официант принес блюда с едой, Иван Ильич спросил:
– Одно мне не очень ясно, Андрей Никиморович. Зачем вам нужен я?
Шишигин пропустил вопрос мимо ушей. Он ел суп с креветками, издавая какие-то нечленораздельные, хрустящие и свистящие звуки. Он страстно любил поесть. Он священнодействовал, колдуя над супом, всем существом отдавшись ароматному бульону. Его большие губы свернулись в кружок, куда со свистом проникала вкусная жидкость, голова при этом была опущена так низко, что, казалось, он бился лбом о края глубокой чаши. Где была ложка – бог весть, то ли в чаше, то ли в рукаве. Иван Ильич еще что-то сказал, но увлеченный поглощением пищи, его сотрапезник ничего не слышал. Лицо Ивана Ильича выражало гримасу аристократического отвращения.
– Перестаньте свистеть, – сквозь зубы процедил он. – Противно.
– Вы что-то сказали? – высовывая голову из чаши, спросил Шишигин.
– А вы меня не слышали?
– Нет. Простите меня, Иван Ильич, люблю поесть.
– Это заметно. Но свистеть-то зачем? У вас, что, нет передних зубов?
Андрей Никиморович не обратил внимания на иронию. Он широко улыбнулся. Растянувшийся, как арбузная корка, до мочек ушей рот показал плотные ряды всех тридцати трех зубов:
– Как видите, все зубы на месте.
– Хорошо. Вы уже поели?
– Нет. Еще шашлык. А вы? Эге, Иван Ильич, не хорошо. Вы даже не притронулись к еде. Так нельзя.
– Я поел немного салату.
– Эге, салату, Да разве это еда? Попробуйте бульону, Иван Ильич, это – объедение, ода, как говорил Паниковский, поэма!
– Да бросьте вы! Поэма! Еда как еда.
– А вы попробуйте.
– Не хочется.
– Ну, хоть ложечку!
– Нет. Не хочу,
– Тогда ешьте мясо.
– И мясо не хочу.
– Может, заказать вам шашлычок?
– Не надо.
– Почему?
– Потому что не хочу.
– Но ведь вы хотели?
– Да, хотел
– А сейчас не хотите?
– Сейчас не хочу.
Шишигин отложил от себя столовые приборы и, обиженно надув губы, сказал:
– Ну, тогда и я не буду. Я живу по правилу: лучше переспать, чем недоесть.
– Отчего же? – улыбнулся Иван Ильич, смахнув с лица аристократическую гримасу. – Ешьте. Только попробуйте как-то совместить две вещи: разговор и еду. В конце концов, я пришел к вам по делу.
– Хорошо, – согласился Шишигин, – давайте о деле.
– Итак, перед тем как вы стали свистеть и хрюкать, окунув бородку в суп (не обижайтесь на меня), я задал вопрос: зачем вам нужен я? Вы можете ответить на мой вопрос?
– Охотно. Мне нужны ваши связи в министерстве финансов и администрации президента. Я знаю, они у вас есть.
– Да, но перечень дотационных предприятий формируется в другом ведомстве.
– Знаю. В министерстве экономики. У меня там все схвачено.
– Кого вы там знаете?
Шишигин назвал две фамилии и робко взглянул на Ивана Ильича.
– Первый дрянь, – ответил Иван Ильич, – наобещает с три короба, возьмет денег, но ничего не сделает. А второй – глыба, если возьмется, сделает все. Но этот господинчик дорого стоит, за оказанные услуги он будет просить если не львиную долю, то, как минимум, половину.
– Облизнется, старый козел, хватит ему и четверти. Ишь, чего захотел! Львиную долю. Выходит, мы с вами будем горбатиться, рисковать, не спать ночей и получать за это гроши, а ему за подписушки – львиную долю? Не дам! И четверти не дам. Не настаивайте, Иван Ильич.
– Я не настаиваю.
– Ишь, расквакался, – сердито ворчал Шишигин. – Львиную долю ему подай. Да у меня, Иван Ильич, кусок в горле застрянет, если я ему такую сумму отвалю.
– Ну-ну. Впрочем, смотрите сами. Вам с ним вести переговоры.
– Я уже их провел. Хороший мужик, разговорчивый и жрет за троих. Аппетит как у слона. К тому же любит всякую экзотику: мясо осьминога, жуков, паучков и прочее непотребство.
– Не может быть.
Шишигин перекрестился:
– Ей-богу, не вру, Иван Ильич. В прошлый раз, напившись до остекленения, кликнул официанта: подать, мол, мне страусинных яиц. Официант: «Нет таких. Все съедены». «Тогда давай страусов!». Официант – бледный, худенький мальчишка: «И страусов нет, съедены». «Зови, сукин сын, повара». «Сию минуту, господин». Приходит повар: рост – два аршина, плечи – аршин, пузо – колокольня Ивана Великого. Спрашивает: «Что угодно господину?». «Где страусы?». «Будут на следующей неделе. Что-нибудь еще?». Грозный
вид повара утихомирил благодетеля: «Ладно. Подождем, когда прилетят». Напоследок, он заказал кулебяку, начиненную яйцами и печенкой, и проглотил ее в один момент – вот
такой аппетит у нашего чиновника. Не зря вы сказали о нем: глыба. Так оно и есть, Иван Ильич.
– С таким аппетитом, Андрей Никиморович, – сказал Иван Ильич, – он и нас с вами съест.
– Подавится, – ответил Шишигин. – Мы ему не страусы. Кстати, а кто у вас в Министерстве финансов?
– Старый приятель, – ответил Иван Ильич. – Деловит, немногословен, аппетит – умеренный.
– Когда в Тулу?
– Когда прикажете, Андрей Никиморович.
