ПЛЯСКИ СМЕРТИ
Прошли года, года глухие
в просторах сумрачной тайги.
К утру морозы – как шальные.
Полвека не было таких.
Мороз и кровь – так жизнь проходит,
вся в ожидании тепла,
от недородов, непогодин
переходя в стихию зла.
Метут снега над речкой Свирью,
где режут скот, бросая кров.
Любовь и голод правят миром,
ну, а у нас – мороз и кровь.
Здесь спешно мажут окна паклей
от лютой вьюги из степей.
И свежим ельником запахли
кресты у брошенных церквей.
ОНКОЦЕНТР НА КАШИРКЕ
Звезды стерты с березовых веток
и шуршат, как сверчки в ковылях.
Кто спланировал Онкоцентр
в виде рака о двух клешнях?
Зданье клиники – словно рок над
присмиревшей от страха Москвой.
И глазами навыкате окна
наблюдают в тиши за толпой.
Две бетонных клешни у болезни.
И размах аж до самых небес.
Не оспаривай – бесполезно.
Не спасут ни молитвы, ни крест.
Ни минуты у жизни не выкрасть.
Крепче стали у рака клешни,
и, цепляя за хрупкие икры,
защекочут до смерти они.
Похоронные стяги в Концертном –
не глумленье – саркома в умах.
Кто спланировал Онкоцентр
в виде рака о двух клешнях?
Не хотелось. Так получилось.
Кто-то третий водил рукой.
Видно, тоже в свой час облучили,
как в Чернобыле, – на убой.
ТОРГ
Другие мы. Нас – тьмы и тьмы, и рати,
попавших в плен кощунственных химер.
где жертвуют и судьбами собратьев
во имя грязных денег и карьер.
Век-лицемер оставил в прошлом совесть.
Чуть свет, он всех на торжище зовет.
И, слизывая с губ комочки крови,
он души Люциферу продает.
И разницы меж истиной и ложью
не видим мы – мы встали в общий ряд.
С иголочек, вонзившихся под кожу,
с нас ценники товарные висят.
Нам перепрограммировали гены!
Нам ядом алчи замешали кровь!
Не надо слов – нам дайте цены, цены
на нефть и газ, на водку и любовь!
Стыда и смысла нету и в помине.
И вот уже не слышно над землей
ни гласа вопиющего в пустыне,
ни подголоска в пустыни святой.
Ни Нового, ни Ветхого Завета, –
со всех трибун вещают Алчь и Ложь,
где опыт – как разменная монета,
в игре, где не солжешь – не проживешь.
Нас всех, пересчитав и перечислив,
уносит рок в безвременье, как дым.
Но общество об этом и не мыслит,
поскольку и оно стало другим.
Все измеримо в векселях и займах,
где наши чувства – прах, а мысли – тлен.
Историю вершит в торговых залах
рукой из воска желтый манекен.
ШОПЕН
Была эпоха Реверанса.
Сжимались талии в корсеты.
И фавориток в вихре вальса
кружили первые поэты.
Звучала музыка Шопена.
Играл квартет. Звенела шпора.
« Почем сегодня мисс Люсьена?
– Увы, не меньше луидора».
Ах, аксельбанты, броши, ленты!
Он так любил их в эти годы.
« Как вам послушны инструменты,
месье Шопен, любимец моды!»
По просьбе маленькой кокотки
(« Люси, Люси, вы – просто чудо!»)
месье Шопен, больной чахоткой,
играл им вальсы и этюды.
« Снимите шляпу. Перед вами…»
« Да бросьте, сударь. Все на нервах»
« Какими милыми ветрами
принесены сюда шедевры?!»
Люси играла легкой шалью
в кругу с известными дельцами.
А смерть стояла за роялем,
шепча: « Маэстро, я за вами».
ТЮРЬМА
Тоска, тоска.… На каждое число –
с баландой черный хлеб и кипяток.
И бодрому конвою бьешь челом,
чтоб вывел на прогулку на часок.
Ни от кого – ни грева, ни письма.
Охранник тычет в спину «калашом».
Недобрый взгляд и мат – это тюрьма,
бессрочная, как в сердце горя ком.
Твой дом – четыре черные стены.
где ты еще не выжил из ума,
но дни рожденья сына и жены,
увы, забыл, забыл – это тюрьма.
Среди воров, шестерок и громил
промчится жизнь, как тягостный дурман.
И что бы ты на воле ни творил,
простит исповедальная тюрьма.
И все пойдет по тоненькой прямой.
И в беглых снах нашепчет тишина,
что мир вне стен тюрьмы уже другой,
другого мужа завела жена.
Все замкнуто в неволе, как в кольце.
Кто сгинул здесь – тот истину постиг.
Но сын-подросток больше об отце
ни с кем не говорит и не грустит.
С тем и придешь к печальному концу,
где, словно сваркой срезанный кусок,
как крышка гроба, к телу и лицу
зловеще липнет грязный потолок.
****
Отвержено синеют небеса.
Сорвались журавли с обжитых мест.
Тропинка в лес. А по стерне – роса.
О, господи, мы тоже жили здесь!
Ты все уже познал – и кровь, и страх.
Любовь – неизлечимая болезнь.
Но выдохни и с кровью на губах:
«О, господи, мы тоже жили здесь!»
Готовятся к порубочной леса.
Ах, как густа на кладбище трава!
Ну, что такое жизнь? Одни слова.
Отвержено синеют небеса.
****
С. Андреевой
Ты – тень от белого крыла.
Я – стон от черного заклятья.
Я стал бы жертвой для закланья,
когда б не ты меня вела.
Пусть небеса покрыла мгла,
ты – светлый ангел у надгробий.
И я погибну в час недобрый
вне тени белого крыла.
ВРЕМЕНА ГОДА
Досадно, что прокляты зимы.
Нас свергли морозы и страх.
И нет перспектив обозримых
в моих городах и лесах.
Досадно, что минуло лето.
И плачут, пощады моля,
весь вечер, всю ночь до рассвета
мои золотые поля.
С громами нагрянула осень
Нет спасу от долгих дождей.
И шумные ветры уносят
в чужбину моих лебедей.
Досадно, что прожиты весны.
И падают в сумерках вниз
одни-одинешеньки сосны,
одна-одинешенька жизнь.
****
В Москве-реке черна вода.
В ней светит черная звезда,
ну, а когда гроза, гроза –
младых утопленниц глаза.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ
Сойду с перрона. Холод по щекам
шершавыми руками поведет.
Трескуче под ногами захрустит
февральский лед.
Зардеют огоньки за тополями.
Густой парок, как нимб, над фонарем.
И пахнет мокрой плесенью и нефтью
кругом, кругом.
И ни души. И только шалый ветер
заплачет над чернеющим мостом.
И только грязный пес за переходом
вильнет хвостом.
