11.
К приезду Шишигина и Батюшкина стол был уже накрыт. Вся работа, предшествовавшая застолью с участием важных московских гостей, была уже завершена. Главный инженер завода Скорняк Федор Исаакович был приглашен в финотдел администрации области, получил соответствующие инструкции и указания. Речь шла о подготовке инвестиционного портфеля на двести миллионов рублей для модернизации Араповского завода и включения его в список предприятий, финансирование которых должно производиться в первоочередном порядке. Опытный инженер, не в первый раз готовивший такие документы, Федор Исаакович легко со всем справился. В мастерстве приписок и прочих эпатажных экономических выкладок ему не было равных. Он подготовил несколько копий пухлых папок, соответственно числу ведомств, куда их должны были отправить, прошил их суровой нитью, запечатал гербовыми печатями завода, и направился к Василию Петровичу.
– Все готово, – сказал он, раскладывая папки на столе директора. – Дело теперь за малым – дипломатией, умением убеждать и хорошим угощением.
– Спасибо, Федор Исаакович, – сказал Василий Петрович, разглядывая документы и заливаясь от удовольствия малиновым румянцем, словно видел перед собой не стопки бумаг, а изысканные блюда с ароматными запахами вкусной еды. – Вы не поверите, Федор Исаакович, как я люблю эти бумаги с цифрами с большим количеством ноликов!
– Почему же не верю? Верю.
– Иной раз, вот вам крест, хочется взять их в руки, прижать к сердцу, а затем каждый нолик поцеловать. Каждый в отдельности. И по несколько раз. Как глазки какой-нибудь красавицы. Гляжу на них и, ей-богу, таю. В особенности, если платежное поручение скреплено голубой, небесного цвета, печатью, а рядом этакая кокетливая расписушка банковской операционистки. Я таких часто встречал. Сидит за компьютером такая милашка, – глазки – изумруд, губки – топаз, ручки быстрые, бегают по клавиатуре, словно она не платежки печатает, а играет, если хотите, самого Брамса. Гляжу я на всю эту музыку и ловлю себя на желание прильнуть к этим рукам и поцеловать их. Ведь не понимает, дуреха, какое это счастье – получить этакие денжища и почувствовать себя, пусть хоть на время, Фридманом или Абрамовичем, или, паче того, эдаким русским Морганом. А она их швыряет направо и налево, а рядом еще одна такая кипа платежек. И кто тот счастливчик, в чей адрес с ее легкой руки пойдут деньги – ей все равно.
– Вам бы стихи писать, – сказал Федор Исаакович. – Я думаю, получились бы.
– Стихи? Уволь, батенька! – сказал Василий Петрович, замахав руками. – Моя поэзия, Федор Исаакович, – цифры. В них – наше все, свобода, наслаждение, власть! А стихи… Ну, что стихи? Вот, например: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Кто это написал?
– Пушкин.
– Ну и что, что воздвиг? – продолжал Василий Петрович. – А много ли за эти свои стихи денег получил? С гулькин нос. Правильно я говорю?
– Не знаю, Василий Петрович. Правда, я слышал, что Пушкина всю жизнь мучили долги.
– А на хрена тогда памятник? Денег нет, а ты себе памятник воздвигаешь. У нас во дворе тоже памятник стоит – вождю мирового пролетариата. Стоит себе, а на лысине голубь. Как прикованный. Сколько не гляжу – все сидит.
– Да еще и гадит. Одна наша Хохлатка время от времени приходит к нему с лестницей, и смывает с головы всякое дерьмо.
– Зачем?
– Не могу знать.
Федор Исаакович подошел к окну, отдернул штору и тихо, но тревожно проговорил:
– Василий Петрович, а ведь гости наши уже прибыли.
– Да что ты! Где они?
Василий Петрович посмотрел в окно. Шишиги и Батюшкин стояли у памятника, о чем-то переговариваясь с Хохлаткой.
– Тоже мне ходоки к Ленину, – усмехнулся Василий Петрович. – Однако пойдем встречать.
Через минуту Шишигин и Батюшкин рассаживались в кресла в большом кабинете Василия Петровича с портретом Ельцина над директорским креслом.
– Как дорога? – спросил Василий Петрович
– Шутите! – воскликнул в ответ Андрей Никиморович. – Ее, эту дорогу, вообще хоть когда-то ремонтировали?
– Латают каждый год.
– Ну и?
– До первого сильного дождя.
– Значит, плохо латаете, – сказал Иван Ильич.
– Как платят, так и латаем, – ответил Василий Петрович. – А платят гроши.
– Да и гроши эти разворовывают. Так? – вмешался в разговор Шишигин, растягивая эспаньолку широкой улыбкой.
– Не все.
– А сколько?
– Не знаю.
– Знаете.
– Не знаю. Мне, Андрей Никиморович, нечего от вас скрывать, я знаю от кого вы пришли.
– Тем более, что скрывать? – сказал Шишигин. – Впрочем, хотите угадаю, сколько воруете? Примерно, половину. Угадал?
Василий Петрович кивнул.
– Ну, какие дороги должны у нас быть, – сказал Шишигин, обращаясь к Ивану Ильичу, – если платят копейки, да и те рассовываются по карманам чиновников?
– Такие времена, – философски изрек Иван Ильич.
Он окинул Василия Петровича холодными голубыми глазами и добавил:
– Есть к вам претензия, Василий Петрович. Завод, претендующие на те деньги, которые вы запрашиваете, должен позаботиться хотя бы о внешней стороне дела. Мы осмотрели ваш завод. Вид, доложу вам, плачевный – разрушенные ворота, всюду мусор, бродячие собаки, убитая техника. Вы бы хоть ограду, что ли, покрасили.
«А ты знаешь, сколько стоит нынче краска? – мелькнуло в голове Василия Петровича. – Ты мне денег сначала дай, тогда я не только заборы, но и дворовые нужники покрашу».
– Помимо того, – продолжал Иван Ильич, закинув ногу на ногу. – У вас большая задолженность по зарплате, вы не платите рабочим уже шесть месяцев.
«Все вынюхал, – подумал Василий Петрович. – Зверь, а не человек»
– По моим подсчетам, – спокойно продолжал говорить Иван Ильич, – эта задолженность составляет около пятидесяти миллионов рублей. У вас несколько проигранных арбитражных судов на общую сумма чуть более сорока миллионов рублей. Так?
– Да, – ответил, краснея, как мальчишка, Василий Петрович. – Но я все это знаю. Зачем вы мне об этом говорите?
– Сейчас поясню.
Иван Ильич взял листок бумаги, написал столбиком несколько цифр, что-то к чему-то прибавил, вычел, умножил, вывел процентную ставку и сказал:
– Из двухсот миллионов, которые вам выдадут с символической процентной ставкой, после погашения долгов по зарплате и арбитражных исков у вас останется сто десять миллионов. Двадцать миллионов из общей суммы вы отдадите в качестве отката известным лицам. Итак, в вашем распоряжении останется девяносто миллионов. Справитесь с задачей, которую обозначили в проектно-сметных документах для модернизации предприятия? Ведь кредит через три года надо будет вернуть. Наши действия будут зависеть от вашего ответа.
Василий Петрович с грустью посмотрел на Шишигина. «Соглашаться?» – спросил одними глазами. Тот кивнул.
– Да, – вслух произнес Василий Петрович. – Но может быть, мы продолжим наш разговор за столом? Вы с дороги. Устали. И у нас все готово.
– С удовольствием, – сказал Шишигин, и, обратившись к Ивану Ильичу, добавил: – Будем считать, что в первом чтении мы обо всем договорились, детали обсудим позже.
Мужчины перешли в столовую, примыкавшую к кабинету директора. Стол был накрыт холодной закуской – балык, икра, соленья, грибные салаты, в центре стола у доверху наполненных фруктами ваз возвышалось несколько бутылок «смирновки». Чистый фарфор, стеклянные фужеры, ароматный дух тонко нарезанного свежего хлеба – все тянуло к столу быстро утолить жажду, насытить пустой желудок едой.
После того, как едоки выпили и заморили червяка, принесли горячее. Строгие и едкие несколько секунд назад, их лица посветлели, в глазах забегали теплые, дружелюбные огоньки. Андрей Никиморович был полностью поглощен едой, и когда за столом дружно смелись над чьей-то шуткой, он поднимал голову и спрашивал:
– Вы над чем? Повторите, пожалуйста.
– Ладно, ешь, расскажем потом.
Утолив первый приступ голода, Андрей Никиморович оглядел сотрапезников.
Василий Петрович, быстро подружившись с Иваном Ильичом, часто кивал, слушая его. А когда тот закончил, сказал:
– А мы-то, грешным делом, Иван Ильич, думали, что нам конец, что с новой властью нам не воскресать, что продадут нас с потрохами с какой-нибудь биржи, приедут новые хозяева со своим уставом и с собственной командой. Начнется сокращение штатов и, первым делом, нас, директоров, погонят.
– Какие у вас мрачные мысли! – вмешался в разговор Андрей Никиморович, хрустя соленым огурцом и вылавливая вилкой маринованный грибок. – Вот ведь поганый гриб, не ловится, не хочет на вилы попасть, супротивничает. А знаете, почему? Потому что он не знает Шишигина. – Наконец, справившись со строптивым грибком и, не разжевывая, проглотив его, добавил: – Так, товарищи директор, нельзя. Если плохо, да еще думать об этом, будет еще хуже. Поверьте, я много ездил по стране, всякое видел и затвердил на зубок одно: не бывает безвыходных положений – они только в головах наших бывают.
– Умненький вы Андрей Никиморович, редкого ума человек, – умильно улыбаясь, говорил Василий Петрович. – В нашу глухомань такие только в партийные времена приезжали. Реденько, товарищ дорогой, раз в пятилетку. Чаще со всякими проверками приезжал народец лихой, взбалмошный и, доложу вам, на всю голову больной. Приедут такие, расшумятся, устроят нагоняй и – давай ходить вынюхивать по всем цехам, с рабочими ручкаться да всякие задушевные беседы вести. Нам-то, Андрей Никиморович, все равно, пусть ручкаются, обнимаются, пусть хоть взасос целуются, но ведь соберет он нас, то есть руководящий состав, и говорит: «Люди вами не довольны, товарищи. Надо вносить коррективы в отношения с рабочим классом, менять стиль управления». Ишь, ты, стиль управления! Хоть бы пояснил, сукин сын, что это такое? С какими грибами его едят? Стиль! У нас стиль один: бери больше – кидай дальше. Мы ведь цемент производит, а не брюки-дудочки. Понимать надо, голова многомудрая! А он свое: буду, мол, докладывать на бюро обкома.
Вилка и нож Шишигина вновь застрекотали по тарелке – неуловимый грибы, разбегаясь по всей площади скользкой от масла посудины, не поддавались.
– А вы его, Андрей Никиморович, снизу подденьте, – посоветовал Федор Исаакович, – сверху ножичком прижмите, а снизу вилкой и он – ваш.
– А еще лучше ложкой, – сказал Василий Петрович, – скиньте этого паразита в ложку и – в рот, нечего с ним цацкаться.
– Ложкой? – переспросил Шишигин. – Кто же ложкой грибы ест? А вилка тогда зачем? Да и неприлично это, товарищ.
– Плюньте, Андрей Никиморович. Ешьте как бог на душу положил.
– Ладно, – ответил Шишигин, громко крякнул, слил маринованные грибы в тарелку с борщом и стал орудовать ложкой.
Покончив с борщом, он широко улыбнулся и сказал:
– Так-то лучше. А теперь о главном. Обо всем мы с вами поговорили, кроме одного.
– О чем? – спросил Василий Петрович.
– О наших с Иваном Ильичом процентах.
– То есть? – спросил Василий Петрович, уронив вилку.
– Это как? – спросил Федор Исаакович.
– Проще репы, – сказал Шишигин. – Двадцать миллионов вы отдаете нашим и вашим начальникам.
– Простите, а вы разве не с ними? Не в этих двадцати?
– Нет, Василий Петрович. Мы само по себе.
Возникла пауза. Слышно было, как в окно столовой бился шмель. Андрей Никиморович икнул.
– А мы думали, что вы с ними, – протянул Василий Петрович. – В этих двадцати миллионах, то есть ваша часть там.
– Вы их плохо знаете, – сказал Шишигин, вытянув указательный палец вверх и еще раз икнув. – Они на двадцать еле согласились. Жадный народ.
– Это не жадность, а просто-напросто жлобство какое-то.
– Так что будем делать? Труды наши скорбные тоже что-то стоят.
– Ваша цена?
– Нет, Василий Петрович, говорите лучше вы. Люди мы скромные, на многое не рассчитываем, но и с малым не согласимся. Поверьте, работы у нас много. Люди, от которых зависит ваш кредит, несговорчивые и скользкие. Легче булыжник заставить заплакать, чем чиновника разжалобить.
– Ближе к делу, Андрей Никиморович. Ваша цена?
– Назовите свою.
– Не могу.
– А если через не могу?
– Не мучайте меня, Андрей Никиморович.
– А вы не мучайтесь. Скажите, и – все.
– Ладно, – махнул рукой Василий Петрович. – По два миллиона каждому.
Шишигин, тяжело вздохнув, сказал:
– Мы с Иваном Ильичом рассчитывали, как минимум, на пять.
– Каждому?
– Безусловно. И вот почему. Всю работу выполняем мы. Это не пара пустяков. Мы обойдем десяток ведомств, соберем десятки нужных подписей. У каждой подписи, доложу вам, Василий Петрович, своя такса. Только на организационные мероприятия каждый из нас потратит, как минимум, по миллиону. Вы думаете, отнеси деньги какому-нибудь главе департамента – и дело с концом. Ошибаетесь, Василий Петрович. Вы упустили из виду маленького клерка. У него тоже своя такса. Он знает, как много зависит от него. Ведь это именно он должен отнести вашу бумагу из одного отдела в другой, и положить ее сверху, чтобы руководитель подписал ее в первую очередь. А если он скажет, что все будет делать по форме. Любая бумага, скажет он, должна отлежаться. Хотя бы день, два, а то и месяц – все зависит от того, как мы ему позолотим ручку. Догадываетесь, на что намек?
– Догадываюсь, – сказал Василий Петрович, сломленный, наконец, логикой Шишигина. – Дам по три миллиона на брата, и не копейки больше.
– Не смешите меня, Василий Петрович. Три миллиона – это ж плевок в лицо. Вам не стыдно? Поверьте, не один приличный банк вам не даст даже сотой доли от той суммы, которую вы заявили. Подтвердите, Иван Ильич.
– Безусловно, – ответил тот, внимательно разглядывая свои длинные, как у музыканта, пальцы. – После первой же проверки ваши документы окажутся в корзине.
– И это еще не все, – продолжал Андрей Никиморович. – Они пришлют на ваши развалины свою службу безопасности, и не только вычеркнут вас из списка потенциальных заемщиков, но и внесут вас в черный список, Я уже не говорю о более крупных банках, где ваша заявка даже рассматриваться не будет. А вы нам – по три миллиона. Побойтесь бога, Василий Петрович! Родной отец не сделает для вас больше, чем мы с Иваном Ильичом.
В этом месте Иван Ильич тонко улыбнулся:
«Ну и шельма!»
В окно столовой продолжал биться шмель, пытаясь пробурить дыру и проникнуть внутрь.
– Хорошо, – сказал Василий Петрович. Видно, нравственные апелляции Шишигина, озвученные вдохновенным голосом профессионального оратора, все-таки проникали в душу скопидомистого от природы директора. – Три с половиной, и по рукам. Только, прошу вас, перестаньте меня стыдить и уговаривать.
– А я вас уговариваю? – продолжал Шишигин. – Я могу прекратить наш диалог хоть сейчас, поблагодарить вас за ужин и уехать. Мне лично от вас ничего не нужно. Но помните, что первый же ревизор, ознакомившись, с вашей бухгалтерией, пришьет вам, как минимум, десяток уголовных дел.
– Вы мне угрожаете?
– Нет. Я хочу, чтобы вы спустились на землю. Ваш завод уже три месяца не производит продукцию. От вас отказались поставщики сырья. От вас ушли инженеры и рабочие, и вернуться ли назад – вопрос. У вас нет ни сторожевой будки, ни сторожа, их унесло ветром. Вместо сторожа Кольки, который на седьмом небе дочитывает сейчас тринадцатую страницу Устава КПСС, завод охраняет искусанная дворняга с бельмом в глазу. Знаете, какую кличку дали ей арапчане?
– Нет. Какую? – криво улыбаясь, спросил Василий Петрович.
– Сатана. В шутку, конечно. Но есть в этом какой-то мистический знак.
При этих словах Иван Ильич оставил в покое свои пальцы, и вскинул изумленные глаза на Шишигина:
«Ну и ну! – подумал он. – Ты не только шельма – ты еще и актер. Похоже, что в твоем лице Государственная Дума приобрела хорошего оратора, а московские театры потеряли талантливого артиста»
– Скажу больше, – вдохновенно продолжал Андрей Никиморович. – Я только заикнулся о кредитах вашему заводу в администрации области, мне сразу сказали: «Нет. Ни за какие коврижки». Почему? Потому что Василий Петрович Лихоимцев на бюджетные деньги отгрохал себе трехэтажную дачу с зимним садом и бассейном. Поймите, дорогой мой, что ваше спасение – в кредитах. Без них через какой-то год ваш завод купят за бесценок, а вас погонят к черту на кулички. Вы согласны со мной?
– Да, – ответил Василий Петрович, опустив голову. Он был подавлен разоблачительной речью Шишигина, и, судя по всему, согласен был на любую цифру.
– На все сто, – следом за директором ответил молчавших до сих пор Федор Исаакович.
– Какого же беса вы со мной торгуетесь?
Чувствуя, что победа близка, Шишигин сунул в рот соленый огурец и смачно захрустел.
– Мое последнее слово, – сказал он. – По четыре миллиона на каждого, и мы начинаем действовать. Первый транш в размере пятидесяти миллионов вы получите через месяц. По рукам?
– По рукам, – ответил Василий Петрович.
– Вот и славно. А теперь расскажите мне про вашу Хохлатку. Что там у нее с курами?
