ВОРОН
В негаданно-нежданной жизни
промчится дней круговорот,
и о потерянной отчизне
шальная лира запоет.
Как не ругай страну и горца,
что правил тридцать лет страной,
конец столетья повернется
к тебе другою стороной.
Из частокола всех историй,
произошедших в те года,
ты выберешь одну, с которой
и начинается беда.
И пагубней любого блуда,
всех пересудов пострашней
будет предательство Иуды
своих, как водится, кровей.
И никакие перемены,
ни суесловье без конца
не отведут греха измены
от окаянного лица.
Ты можешь клясться белым светом,
с христопродавцем заодно,
что никакого зла при этом
ты не желал земле родной.
Что в пору общего парада,
куда б кривая не вела,
всегда запаздывает правда,
зато ко времени хула.
Что все произошло случайно
и к низу шло с высоких сфер,
что ломка строя – это крайность,
а ты не любишь крайних мер.
Что был и ты безвольным клоном.
И если время вспять вернуть,
ни за какие миллионы
ты б не ступил на этот путь.
И хоть руби кайлом каленным,
хоть вытяни всю кровь из жил,
ты был бы верен тем знаменам,
в тени которых мирно жил.
Но что с того? В годину злую,
забросив в урну партбилет,
ты продавал страну родную
от пуговиц до ракет.
Без страха перед святотатством
и пирровой победы для
ты продавал ее богатства,
ее леса, ее поля.
Ты торговал ее искусством,
крещеным воздухом земли,
ее идеи, мысли, чувства
обменивая на рубли.
Ты торговал ее хлебами,
ее красой, ее землей,
Транссибом, Уралмашем, БАМом,
отцовской славой трудовой.
…………………………………….
…………………………………….
Так что же ныне? Черный ворон
на ветке у окна сидит,
и за тобою, как за вором,
оранжевым глазком следит.
БАЛЛАДА О САДОВНИКЕ
Отцвели мои вязы и клены
и под снежным покровом грустят.
И в сугробах под елью зеленой
дремлют избы и брошенный сад.
Здесь когда-то, в придворье церковном,
каждый день до вечерней зари
обрабатывал землю садовник –
в долгополой рубахе старик.
Он ходил у оград полушагом
и степенно срезал сорняки,
а затем из упругого шланга
поливал молодые ростки.
Все в саду этом было во власти
его жилистых, быстрых рук, –
и у саженцев в капельках влаги
прорастали побеги к утру.
Он и сам был, наверное, злаком,
ставшим сада сего божеством,
если сквозь паутину и слякоть
все росло и дышало кругом.
Зацветал под березой шиповник.
И, покрытый цветочной пыльцой,
под сережкой ольховой, пуховой
выпрямлял стебельки зверобой.
А садовник следил за порядком.
И над каждым вершком-корешком
ворожил на коленях у грядок,
напевая о чем-то своем.
Не спросив за работу оплату,
он под утро ушел на восход,
но оставил кирку и лопату
на песке у садовых ворот.
В этот вечер всем миром гадали:
мол, куда без сапог и пальто
он ушел, только как его звали,
как не странно, не вспомнил никто.
С той поры отцвели мои клены.
Сохнут вязы в траве у оград.
И с еловых иголок зеленых
смотрит месяц в заброшенный сад.
На пеньках только мох да опята.
В белых язвах плеснина цветет.
И ржавеют кирка и лопата
на песке у садовых ворот.
РАСПЯТЬЕ
Стихи от слова «стихия».
Здесь нет никаких совпадений.
Бледные оттиски наших творений
мы создавали под возглас «Илия!».
У креста, обагренного пятнами крови,
мы дышали в затылок римскому воинству.
Что мы хотели? Воли? Достоинства?
Вольности? Мести? Или терновой,
как у распятого бога, короны?
Гром громыхал над щитами и копьями
громче, чем все барабаны Тиберия.
Здесь, у креста с плащаницею скомканной,
сгорбясь от боли, сжимавшей, как кокон,
он прошептал: «Всем воздаться по вере их».
Шквальные ветры сметали деревья.
В небе, проваленном в бездну безверья,
тени пророков взывали к отмщенью.
Око за око? Не продуктивно.
Чтобы не стать для собратьев мишенью,
лучше предать свою душу смиренью.
И прозвучал из разверстых небес
голос над скукой дворцов и палат
уже напоследок: «Прости им, Отец,
ибо не ведают, что творят».
Тысячелетья промчались, шурша
воском у мироточивого Спаса.
И до рассвета, как не старался,
не рифмовалось – болела душа.
ПАМЯТИ ПОЭТА БОРИСА РЫЖЕГО
Горела красною рябиной
беда у желтого окна.
И с черной проповедью длинной
стояла смерть у края сна.
И не было ни тьмы, ни света.
И звали в бездну, в никуда
потусторонняя планета
и посторонняя звезда.
Мир оставался дивным дивом.
И жизнь ушла – светла, легка.
И пахли молоком и пивом,
как груди женщин, облака.
ЛЕБЕДИ
Я люблю в вечерней дали
наблюдать за годом год
в левитановской печали
лебединый перелет.
Выйти к берегу речному.
Заглядеться на закат.
Сквозь него по голубому
небу лебеди летят.
Белы лебеди летят.
Листья в роще золотят.
В перелете этом долгом
вся-то сила – два крыла,
как у лодочки на Волге
два весла.
Только весла эти слиты
из другого вещества,
как из глины, красок, литер
монументы и слова.
В поле колокола звоны.
В небе непогодь и мгла.
Но любые перегоны
сдюжат белые крыла.
Белы лебеди летят.
Сказку белую творят.
*****
Улыбнулась краешками губ,
и пошла вприпляску к авансцене.
Красной розой в цветнике весеннем
затерялась в ряженом кругу.
Сквозь переполох и полутьму
сбрасывались дьявольские тени.
Одному мне ведомо, кому
улыбалась женщина со сцены.
