15.
Машину нашли быстро – депутату Госдумы достаточно было для этого сделать один звонок дежурному в администрацию области. Прибывший на новенькой «мазде» к театру молодой человек проверил депутатский мандат и паспорт Шишигина, бросил взгляд на Верочку и, передавая документы на автомобиль, сказал:
– На выезде из города надо будет заправить машину, бензобак почти на нуле. Да, и будьте осторожнее, синоптики обещают грозу.
– Хорошо.
Заправились в первом же кемпинге. Моросил дождь. По лобовому стеклу забегали четки. Верочка сидела молча, с потухшими от пережитого унижения глазами. Автотрасса была пустой, черной, плотной, с запахами болотной гнили и отсыревшей шерсти. Вокруг – ни зги, ни огонька, ни искринки. Фиолетовые фары автомобиля, нащупывая ближние участки дороги, изредка вырывали из темноты мертвые столбы фонарей, прижатые к земле низкие кустики с бледной листвой и какие-то чахлые, брошенные строения со ступеньками, ведущими в черную пустоту, обложившую дорогу несколькими слоями жесткого, как холодный метал, неведомого вещества. Андрею Никиморовичу было и грустно, и стыдно. Он вспомнил дешевый фарс, разыгранный на сцене театра. Ну, что в нем было? Пошлость и ложь. Зато как мы аплодировали артистам, которые показали нам, как пошло и лживо все, чем мы живем! А инцидент в банкетном зале? Что дает таким, как Солод, вести себя так, как им вздумается? Цифры, выражающие суммы денег, которые закреплены за ними, как магические знаки, и доступны только им? Сколько тысячелетий прошло, как мы вышли из пещер и построили большие города, но отношения между людьми не изменились, словно не было этих тысячелетий, словно они канули в бездну, прошли впустую, как эта кромешная тьма, в которой умирают, едва родившись, все. А я? Кто я? Зачем я? Сегодня с Батюшкиным и Лихоимцевым мы договорились ограбить свое государство. Мы считаем, что оно того стоит, что мы поступаем правильно по отношению … к кому?… к чему? Совсем недавно я об этом даже не подумал бы, и если бы кто-то мне это предложил, я назвал бы его подонком. Что же изменилось? Что произошло в обществе, где ложь приветствуется, насилие – не преступление, а способ выживания в борьбе за существование, коррупция – в порядке вещей, поскольку нельзя получить много денег, не нарушив при этом закон? А деньги – нужны. Одним – чтобы не умереть с голоду, другим – чтобы войти в касту избранных, войти во власть, стать органической частью власти и даже управлять властью. Возможно, поэтому президенты многих развитых стран ведут себя, как руководители коммерческих фирм, а премьеры – как их менеджеры. Их власть, президентство и премьерство, формальная, бумажная, номинальная, поскольку над ними есть другая власть – власть финансово-мафиозных кланов. Деньги, говорит Иван Ильич, ему нужны для ремонта дачи и покупки новой квартиры. На депутатскую зарплату квартиру в Москве не купишь – хозяева недвижимости в столице задрали цены на квартиры до небес. Любой юрист скажет, что мы здесь нарушаем конституционное право каждого гражданина на жилье. Но законодатель молчит, набрав в рот воды, и не апеллирует к власти, потому что она ничего не может поделать с теми, кто управляет властью.
Когда же это стало возможным? Когда это приобрело контуры скрытой от всех, реальной политики, воплощенной во «власть над властью»? Когда, узнав, что творят верхи, нарушать закон стали все. Здесь тоже действует принцип: один за всех и все за одного – круговая порука. Я завтра пойду к человеку-глыбе, угощу его яйцами страуса, мы договоримся с ним, как будем пилить деньги цементного завода, и, счастливые от того, что так подло себя ведем, будем продолжать есть и пить. И вся проблема, скажу я, ни на сантиметр не абстрагируясь от земной политики, вот в этой пустоте, окутавшей весь мир, Россию, Москву, Тулу, автотрассу и этот автомобиль. Она – везде, она – вокруг, она – внутри меня, внутри этой красивой женщины, подавленной тоской, нахлынувшей на нее после смерти мужа. Она пытается бороться с нею, окружает себя поклонниками, идет в театр, увеличивая количество участников, королей и шутов, на малой сценке своей жизни, и время от времени добивается успехов. Как все мы – люди, отвоевывающие у пустоты метр за метром, минуту за минутой, жертвую совестью, торгуя телом, умом и душой, святотатствуя и совершая преступления, поскольку в борьбе с пустотой все средства хороши – может, в этом суть наших проблем?
Где-то впереди, в густой, антрацитовой темноте, загремел гром, вспыхнула синусоидой молния, осветив на краткий миг огромную, набрякшую тяжелой влагой, тучу. Пошел дождь – сначала малыми крапинками, но постепенно увеличиваясь и барабаня по крыше автомобиля большими каплями со скользким градом. Шишигин сбавил скорость. Он стал пристально смотреть вперед. Свет от фар слабел от обрушившегося на трассу проливного дождя, уменьшая видимость. Но молнии после трескучего, словно разрывающееся сукно, грома вспыхивали чаще, освещая дорогу, и можно было увеличивать скорость.
– Впереди милицейские машины, – сказала Верочка. – Видно, что-то случилось. Притормози, Андрей.
– Не только милицейские, – ответил Шишигин. – Еще несколько легковушек и микроавтобус «Дежурный патруль».
– Телевидение?
– Ага.
Шишигин припарковал ауди, достал зонтик и вышел. Дождь лил стеной. Четки перестали бегать, и лобовое стекло покрылось плотным слоем мутной воды.
– Не выходи, Верунчик, – сказал Шишигин, открывая и выбрасывая вверх черный парашют зонта, по упругой поверхности которого забил град. – Я быстро.
– Проезжайте дальше! – крикнул двинувшийся к нему милиционер в длинном, с капюшоном, желтом целлофановом плаще, из-под полы которого торчало дуло автомата.
– Что здесь произошло? – спросил Шишигин, доставая документы. – Я депутат Госдумы Шишигин Андрей.
– Вам лучше это не видеть, – сказал милиционер, мельком взглянув на удостоверение.
– Авария?
– Убийство. Точнее, самоубийство. Впрочем, взгляните сами.
Шишигин прошел дальше, мимо микроавтобуса, прожектор которого освещал стоящий впереди автомобиль с открытыми дверями. Увиденное потрясло его. На переднем сиденье, откинув окровавленную голову, застыл человек, держа на коленях какой-то предмет, похожий на скомканную, в кровавых пятнах, белую подушку. Покойный, мужчина в белой сорочке, сидел с неестественно повернутой вправо головой, размякшей от загустевшей крови, – пуля насквозь прошила голову, – и опущенной вниз рукой с застегнутым рукавом, по которому медленно ползла кровь; она стекала по скрюченной ладони и, зависнув на мгновение на кончиках пальцев с посиневшими ногтями, падала вниз. У передней шины уже натекла лужа красной крови, помутневшей от серого дождя.
Телеоператор, молодой человек в кожаной куртке и серой шапочке, отсняв материал, скрылся в машине.
– Вань, ты куда? – сказала молоденькая девушка, известная по репортажам популярной телепередачи. – У нас еще интервью. Приехала сестра покойного. Перезаряди камеру и выходи.
– Щас, – прозвучал ленивый голос из машины.
– Что же здесь произошло? – спросил Шишигин у тележурналистки.
– Ничего особенного, – ответила та. – Молодой человек решил покончить с собой, а заодно прихватить на тот свет любимого пса.
– Так это у него на коленях собачка? За что же он ее?
– Мужчина, не мешайте работать, – дребезжащим голосом сказала девушка. – Милиция, что здесь делают посторонние? Пожалуйста, уведите этого господина.
Милиционер отвел Шишигина в сторону.
– Мы уже допросили сестричку самоубийцы, – сказал он. – Говорит, что он убил себя и пса от ревности. В последние дни собачка не давала ему себя ни ласкать, ни выгуливать, а он ее безумно любил. И когда собачка гуляла с сестричкой, он места себе не находил, бил посуду, громил мебель, морил себя голодом – страшная штука ревность. Сестричка боялась, что он рано или поздно что-нибудь с собой сделает, обращалась по этому поводу к участковому.
– Это же бред. Он что, сумасшедший?
– Не знаю, следствие покажет. А вобщем, конечно, бред, но у нас и не такое бывает, – продолжал милиционер. – Люди просто сходят с ума. Гнусное время. Так вот этот юноша привез любимую собачку сюда и пустил ей пулю в ухо, всю машину обрызгав мозгами, а потом хладнокровно выстрелил себе в рот. Так что не задавайте мне больше вопросов, товарищ депутат, садитесь лучше в машину и езжайте.
Вернувшись, Шишигин быстро завел машину. Молча. Верочка ни о чем не спрашивала – она все поняла по строгому, с натянутой кожей лицу Андрея. Такие лица были у офицеров, больше года назад приехавших к ней сообщить о гибели ее мужа. Вид смерти никого не оставляет равнодушным. Офицеры стояли перед нею с угловатыми и острыми, словно выбитыми резцом скульптора, лицами. В глазах не видно белков – одни зрачки, твердые, как застывшая смола. Верочка хорошо запомнила эти лица. Помнит до сих пор, видит их – столь явственно, что, кажется, они и сейчас перед нею – живые, сильные, готовые на все, лишь бы командир был жив, в своем доме, за хлебосольным столом, рядом с красавицей-женой.
Проезжая у места происшествия, Шишигин немного притормозил и еще раз посмотрел на машину с холодеющим мертвецом. Из темноты блеснула опущенная вниз рука, начисто обмытая дождем. Крови не было. С кончиков холодных пальцев отскакивали восковые от света желтых фар капли дождя. На какой-то миг Шишигину показалось, что мертвец махнул в его сторону рукой: дескать, езжай, что уставился, покойников, что ли, не видел. Он вздрогнул, по спине, от шейного позвонка до поясницы, пробежала дрожь колючего страха. Андрей Никиморович резко нажал на педаль газа, машина, дернувшись, быстро помчалась вперед.
Спустя несколько минут Шишигин рассказал все Верочке. Она внимательно его выслушала, а затем, улыбнувшись уголками губ, спросила:
– Ты говоришь правду, Андрей?
– Да, – ответил он. – Зачем мне врать?
– Этот человек был психически болен?
– Не знаю, Верочка. Я не силен в патологической психологии.
– Значит, все-таки был болен. И никто об этом не знал. Жуткий и в то же время смешной случай.
Ауди на полной скорости одолевала расстояние до Москвы. Ближе к столице вокруг стало светлее, из рваных туч выглянули чистые, словно вымоченные в воде, звезды. Шишигин с шумным хрипом вздохнул:
– Наконец-то доехали! Ну и денек!
