4.
«17. 04. 2007. Правило одиннадцатое – не предавайтесь страху. Как вирус в компьютере, страх остановит работу, сотрет в порошок любую идею, превратит в ничто любую инициативу. В массе своей тупые ублюдки, Кредиторы живут, снедаемые желанием видеть вас трясущимся от страха. Страх в данном случае используется как инструмент для востребования долга, и чем дольше вы не возвращаете долги, тем чаще он используется. Кредитор и его опричники время от времени переходят на язык угроз, обещая вам, что свою жизнь вы закончите в инвалидной коляске или вам отобьют голову так, что вы навсегда пропишитесь в психиатрической клинике. Твердолобый вымогатель проявляет здесь редкостную склонность к образному мышлению. Он обещает вам отстрелить ягодицу, отрезать ухо, выколоть глаз, отпилить ногу, – словом, пойдет на все тяжкие, чтобы заставить вас отнестись к его требованиям, как минимум, с уважением. На эти панегирики отвечайте, что он не прав, вы его искренне уважаете и что Кредитору не следует тратить свое бесценное время на столь одиозные мероприятия, как отстрел ягодиц и обряд обрезания. Можете добавить, кстати, что из больницы или из морга вы звонить ему, пожалуй, не сможете, и о деньгах надо будет забыть. Во всяком случае, на время, пока вы не поправите здоровье или не воскреснете в Царстве Небесном, откуда отправите ему копию платежного поручения. Старайтесь шутить, но в меру и без иронии, чтобы он не понял, что вы его просто дурачите. И если в его голове ни одна извилина, а хотя бы, как минимум, две, он оценит вашу шутку, тем более что вы даете ему понять, что шутите затем лишь, чтобы смягчить отношения, сделать их хоть на толику дружескими. Чаще всего такие шутки приводят к искомым результатам. Кредитор начинает смеяться – хороший признак, он расслабился, и если так, то вам остается только вовремя попросить еще отсрочку. Он даст. Хотя, доложу вам, через нескольку минут он будет думать, что вы – «еще та каналья», и в очередной раз оставили его в дураках. Как бы то ни было, вы добились того, что на шахматном языке называют «приобретением темпа», то есть получили время для продолжения работы. С другой стороны, вы дали ему понять, что «наводить жуть» – дело непродуктивное, поскольку за этим могут последовать «звонки из морга», которые никоим образом не входят в его планы. Впрочем, среди посыльных Кредитора встречаются такие, которых не проймешь никакой словесной эквилибристикой. На все ваши предложения они отвечают односложным «А мне по…». Как вести себя с ними? Да никак. Представьте его в образе мастурбирующей обезьяны, зачарованно любующейся своим членом. Одной рукой он мастурбирует, а другой звонит вам, чтобы констатировать, как несомненный факт, наличие у него полового органа. Ответьте, что вы не сомневаетесь, что этот орган у него есть. Более того, вы желаете ему, чтобы у него появился еще один с обрезанной крайней плотью отросток, чтобы мастурбировать используя в этом случае обе руки. Понятно, что его это может оскорбить – здесь вы превышаете меру необходимой обороны. Но что делать? Дать право выблядку с двучленом в промежности раз за разом насиловать ваш слух? Не надо.
Не бойтесь идти на обострение отношений, если в противном случае вы можете оказаться в положение подневольного раба. Между двух зол не выбирают. В конце концов, не надо забывать, что обострение отношений не выгодно, в первую очередь, им, поскольку деньги должны вы, и если завтра, ссылаясь на форс-мажорные обстоятельства, вы откажетесь от выплаты долгов, то Кредитор расценит это как свою, подчеркиваю, свою неудачу, а мастурбирующая обезьяна лишиться порции халявных бобов. В том дешевом спектакле, который волею судьбы вам приходится играть, главная роль – ваша. Рассматривайте это как преимущество, как «приобретенный темп», теряя который вы оказываетесь в роли жертвы для заклания. Всегда помните: страх горю не помощник. Да и вообще это разные вещи: горе надо переживать, а страх сбрасывать с себя, как грязную одежду.
На сегодня все.
18. 04. 2007. Правило двенадцатое. Никогда не думайте о погашении долгов исключительно живыми деньгами – существуют тысячи других способов. Услуги, связи, помощь в организации товарных поставок и выгодных кредитов – это лишь маленькая толика из бездны имеющихся у вас возможностей. Случай из моей практики. Я одолжил у Н. пятьдесят тысяч долларов и к обозначенному сроку понял, что не смогу погасить долг. Началась, как водиться, головомойка. Н. ежедневно звонил и гнусавил на предмет «порядочности» и прочей чуши. Я выпросил у него небольшую отсрочку, но и это не помогло – денег не было. Н. взбесился, стал угрожать судом, мало того, пообещал опубликовать обо мне информацию в Интернете на сайтах со списками злостных должников. Честно говоря, на суд мне было наплевать, а на Интернет – увы, нет. В нем, как в нирване, зависает сейчас едва ли не половина моих знакомых. По большому счету, они такие же ублюдки, как Н., но ведь надо с кем-то работать! Не всех же послать в Тмутаракань, а потом маяться в поисках нужных знакомств и связей. В конце концов, уж что-что, а такие связи на земле не валяются, их нарабатывают годами, тратя на эту бузу кучу времени, энергию и деньги. Да, деньги. Сейчас все имеет свой финансовый эквивалент, все покупается и продается. Ничего нового, понятное дело, я не говорю. Хочу (не более того) только подчеркнуть, что в разное время были и будут разные «индикаторы продажности», то есть человек, торгующий товаром, услугами, связями, обретает стоимость, и вследствие этого сам становится предметом торга. Одним словом, если вы чем-то (или кем-то) торгуете, то торгуют и вами. Ничего не попишешь. В советское время нужные связи покупались за ломаные гроши, сегодня за те же связи отваливают миллионы. Это ни мотовство и ни безумие, а одно из свойств нового времени, которое, как в помойную яму, свалилось в рынок.
Но продолжу о случае с Н. Он, по-прежнему, метал в меня молнии и брызгал ядовитой кредиторской слюной. За несколько дней общения я узнал, чем больна его бабушка, где отдыхает его жена, что отец его лечится от инсульта, а троюродный дед страдает недержанием мочи. Мне это порядком надоело, и я предложил ему знакомство с одним высокопоставленным лицом, с помощью которого он быстро заработал около миллиона долларов. По крайней мере, эту цифру назвал он. Соврал, конечно, – заработал, как минимум, в пять раз больше. Но для меня это не имело значения, поскольку главную задачу я решил. Н. объявил мне, что долг можно считать погашенным, более того, он не прочь продолжать со мной сотрудничать. Я сказал, что хочу получить свою долговую расписку, на что он сказал: «Нет проблем». Мы встретились с ним у нотариальной конторы, где два месяца назад оформляли долговое обязательство. Пока он мне что-то гнусавил о «планах на будущее», я рвал на мелкие куски долговую расписку и бросал их в урну. Он глядел на меня заискивающими глазами, и вдруг неожиданно для меня сказал:
– Ник, прости меня, пожалуйста.
– За что?
– За то, что позволил себе лишнее.
– Забудь, – ответил я.
– Спасибо, ты благородный человек.
– Ммда… – ответил я.
Глупо, конечно. Но как ему еще ответить? Что вообще говорить в таких случаях людям, которым оскорбить должника – раз плюнуть, а затем так же просто, как плюнуть еще раз, извиниться перед ним?
Н. буравил меня глазами, умоляя, чтобы я открыл карты, чтобы дал ему (теперь уже бесплатно) еще связи с людьми, которые так легко делают деньги. Я пообещал, но ничего не сделал. После этой встречи он звонил еще несколько раз. Я не отвечал. Кроме того, я сделал все, чтобы та связь, которая вывела его на нужных людей, перестала функционировать. Дело в том, что, рекомендуя его, я давал гарантию, что он будет паинькой, а если – нет, то ответственность за его действия должна была лечь на меня. Степень риска была не высокой, Н. все-таки был деловым человеком, но мало ли что могло произойти в будущем? И на старуху бывает проруха, и самые опытные люди допускают промахи. Словом, я не хотел, чтобы через какое-то время мне позвонили и сказали: «Твой прокололся». Ну, его к свиньям! Нет, нет, я, конечно, не обиделся, и, разумеется, не мстил Н., но выводы свои сделал, когда он стал учить меня «порядочности» и угрожал судом и Интернетом. В отношениях «кредитор – должник» есть, на мой взгляд, грань, которую ни одна из сторон не должна переступать. Где эта грань – ведать не ведаю. Каждый должен видеть ее сам. Н. перешел ее, когда стал костерить меня словами из тюремного жаргона, обнаружив хорошее знание русского нелитературного языка. После этих спичей я лично испытываю одно желание – пойти в туалет и с мылом вымыть лицо и уши. В финансовом мире нет и, вероятно, не может быть морали, но должен быть хотя бы этикет.
В другом случае, который я изложу немного подробнее, было еще круче. Экзальтированный Кредитор поднял такой шум, что его услышали на самой Лубянке. Пришли двое, сунули мне под нос красные книжки – читай и плачь. Приветственный ритуал был выполнен так быстро, что я, как не вытягивал нос, ничего, кроме слова «контрразведка», не успел прочитать. Удивлению моему не было границ. Я, конечно, знал, что сейчас долгами занимаются все – без исключений, которые в данном случае не подтверждают, а утверждают правило. Но ко мне контрразведчики пришли в первый раз. Я хотел промычать что-то вроде «Чем я, собственно…», но, посмотрев на строгие лица гостей, понял, что вопросы здесь будут задавать они. Один из них, уставив на меня водянистые, как у питона, глаза, спросил:
– Ну?
Пока я искал нужные для ответа слова, его напарник прошелся от стены к стене, встряхивая плечами, отчего видно было, как играет под пиджаком мускулатура, а в безукоризненно выглаженных штанах надуваются, как праздничные шары, ягодицы. Затем он сел напротив и исподлобья такими же водянистыми, как у первого, глазами посмотрел на меня. Немая сцена длилась секунду или две. Я чувствовал себя не уютно – лицо покрылось восковой, взывающей к милосердию, бледностью, мелко дрожали пальцы, спина покрылась липким, как у кролика перед неумолимым взглядом питона, жалким потом. Я опустил голову и бескровными от страха губами прошептал:
– Что ну?
– Когда долги отдашь?
– Кому?
– Мармышкину.
В разгоряченной от страха и ужаса голове моей быстро пронеслось: «Мармышкин, Мартышкин, Пустышкин, Кубышкин, Ватрушкин.… Тьфу ты, господи! Хоть убей, не могу вспомнить».
– Простите, не помню, кто это, господа? – понемногу приходя в себя, спросил я. – Как называется его фирма?
– Ха! Они не помнют! – криво усмехнувшись, воскликнул мускулистый
Через минуту выяснилось следующее. Два-три месяца назад я от имени своей фирмы дал гарантию на оплату дизельного топлива, которое поставлял Мармышкин в адрес одной фирмы, где директором был один из моих партнеров. Но случилось непредвиденное. Мой партнер попал в автокатастрофу, поломал два ребра и тазобедренную кость, вследствие чего не отвечал на отчаянные звонки Мармышкина, требовавшего оплату за отгруженную продукцию. За время, пока мой партнер лечил свою тазобедренную кость, Мармышкин выиграл арбитражный суд, обратился в прокуратуру, в Управления внутренних дел всех уровней, в Конституционный суд и в газету «Завтра».
Изложив мне все это, контрразведчики положили на мой стол копию гарантийного письма и, злорадно усмехаясь, спросили:
– Ваше письмо?
Крыть было нечем.
– Да, – ответил я.
Мускулистый хрустнул пальцами, отчего на моем столе подпрыгнула зеленая, как лягушка, настольная лампа, сверху на стол посыпалась какая-то белая труха.
– Как платить будем? – спросил первый.
– Молча, – ответил я, добавив: – Ответьте, пожалуйста, только на один вопрос: почему Мармышкин всюду пишет?
– А пес его знает, – ответил первый контрразведчик.
– Писучий мужик, вот и пишет, – добавил второй.
– Вот что, уважаемый, – сказал первый контрразведчик, положив на мой стол руку, по набитым костяшкам которой можно было легко догадаться, для каких целей она используется, – ты нам зубы не заговаривай. Мы пришли не байки твои слушать. Мы, как видишь, не гнем пальцы, не угрожаем тебе. Правильно?
– Да.
– Мы на тебя не орем, не тычем тебя головой об стол. Так?
– Так.
– Мы знаем, что прямого долга перед Мармышкиным у тебя нет, и поэтому ведем себя корректно. Правильно?
– Да.
В эту минуту мускулистый встал, подошел ко мне и остановился, играя мышцами, справа от меня. Забавный был человечик. По его телу (видно было и сквозь одежду) бегали всякого рода шишки, вздутия и пупырышки, он не просто играл мускулами, а (очень точное слово) «бряцал» ими. Таких сейчас называют «качками». У меня лично эти безоглядно влюбленные в свое тело люди чаще всего вызывают смех. Впрочем, в эту минуту мне было не до смеха. Я по-настоящему струсил.
– Вы бы сели, – просипел я, повернувшись к нему.
Именно просипел, поскольку слова эти, произведенные оконеченевшим от страха горлом и помертвевшим языком, натурально, не могли обрести звучание. Гласные звуки застряли в горле, как бывает, когда съешь полтонны мороженого, а согласные, не получив для звучания достаточной дозы воздуха, сквозили сквозь зубы свистящим, как у змеи, сипом. «Осип осип, Архип охрип», – зачем-то вспомнил я и, глупо улыбнувшись, посмотрел на первого контрразведчика. Тот между тем продолжал:
– Словом, на все про все, господин хороший, даем тебе три дня на расчеты. Посмотри на календарь, сейчас вторник, мы придем к тебе еще раз в конце четверга, и если ты к этому времени не рассчитаешься, молись всем богам. Ясно?
– Исчерпывающе – ответил я, радуясь в душе, что встреча подходит к концу.
Честно говоря, я всегда радуюсь, когда эти ублюдки уходят. Первый контрразведчик ушел крадущейся (печать профессии) походкой, второй – вихляя накаченным, как баскетбольный мяч, женским задом. После них в кабинете остался стойкий запах оружейного масла вперемешку с запахами спортзала и грязных памперсов. Я настежь открыл окно – свежий весенний воздух наполнил кабинет. Я легко задышал. С языка слетали слова, причем одни и те же: «Мармышкин, Мартышкин, Пампушкин, Татушкин, Побирушкин, Кубышкин… Черт! Надо бы ему позвонить».
Полистав записную книжку, я нашел его телефон и покатился со смеху. Мармышкина звали (как бы вы думали?) Брониславом Теодоровичем. Фамилия глупая, зато имя – броня!
Я набрал его номер, представился и спросил, сколько ему задолжал мой приятель.
– Четыреста двадцать три тысячи рублей сорок девять копеек, – отчеканил тот голосом хорошо подготовившего урок школьника.
– Как это вы, – проговорил я, – хорошо все запомнили. До копейки. У вас, Бронислав Теодорович, видно, хорошая память на цифры. Видать, в школе по арифметике была пятерка.
– Круглая, – добавил он.
– Понятно, что не квадратная, – сказал я, притворно вздохнул и спросил: – Как идет бизнес?
– Вашими молитвами.
– Что? Какими еще молитвами?
– Рассчитайтесь со мной, и все будет в порядке, – не слушая меня, продолжал чеканить Мармышкин.
– Но ведь есть и другие способы взаиморасчетов.
– Какие?
– Ну, например, организовать переработку нефти. Вы ведь занимаетесь этим?
– Пробую, но ничего не получается.
– Почему?
– Не пущают.
– А если я сделаю вам протекцию?
– Куда?
– На Лобненский нефтезавод.
– Это к Сашке Блинову, что ли?
– К Сашке, к Сашке, – сказал я, донельзя довольный, что диалог с Мармышкиным пошел в нужном для меня ключе. – Позвоните ему. Скажите, что вы от меня. Ручаюсь, что не откажет.
– А если откажет?
– Не откажет.
– А все-таки?
– Не спрашивайте ничего, Бронислав Теодорович, – перейдя на просительный, мягкий баритон, сказал я. – Позвоните Блинову.
– Хорошо, – согласился он.
Не знаю, что было дальше у Мармышкина с Блиновым. Он мне не перезвонил. Кстати, кредиторы в таких случаях никогда не перезванивают. Они считают, что наши предложения (мы ведь им должны) не заслуживают благодарности, даже если они идут им на пользу. В случае с Мармышкиным я, вероятно, мог считать себя оскорбленным, если бы не относился к нему и подобным ему с изрядной долей цинизма. Впрочем, как бы то ни было, но к концу четверга контрразведчики ко мне не пришли. Путем несложных рассуждений я понял, что дела у Мармышкина в Лобне пошли на лад.
Через месяц, покончив с тазобедренной костью, вышел из больницы мой партнер и провел по своим долгам все расчеты. Вот тебе и Мармышкин! Что же касается контрразведчиков, доложу вам, что при одном воспоминании о них в моем кабинете пахнет спортзалом и вонючими памперсами. Беда. Беда. Не знаю, как от этого избавиться.
Кузнецов уехал вышибать долги у сургутских нефтяников. Самуил молчит. Обиделся, что не воспользовался его связями в самарском деле. Убили банкира Энгельгардта. Как всегда, у подъезда собственного дома пулей в грудь и контрольным выстрелом в голову. В ближнем к банку кругу ходил слух, что он педофил. Я несколько раз встречался с ним – сорокалетний крупный самец, розовые, как у деревенской девушки, щеки, глаза навыкате и толстые красные губы. В пользу увлечения им педофилией приводились следующие аргументы: холост, не имеет любовниц (любовников), под попечительством банка находятся несколько московских школ, где он бывал и трепал подростков за щеки, выкатывая глаза так, что, казалось, они вот-вот выпадут из глазниц. Если то, что о нем говорят, правда, то поделом ему. А если нет, то, конечно, жаль, в конце концов, сезон охоты на банкиров слишком затянулся, превратившись в бесконечную, несезонную забаву. Говорят, что со смертью каждого человека умирает целая эпоха. В данном случае – эпоха Энгельгардта. Педофила? Или больного импотенцией человека, который крал деньги и помогал детям, подобно герою из фильма «Берегись автомобиля!»? Где здесь правда? Надо спросить у генерал-ищейки Кузнецова. Он все знает.
Ночь провел с Татьяной. Утром она вышла из спальни в одной сорочке – голубой, словно вытканной умелым мастером из утреннего неба.
– Ты была сегодня прелестна, – сказал я.
– И ты тоже, – ответила она».
19. 05. 2007. Правило тринадцатое – сколько бы вам не рассказывал о себе Кредитор, старайтесь узнать о нем больше. Попробуйте наладить контакты с его партнерами, в особенности с его должниками, но еще лучше – с его Кредиторами. Деньги, как кровь, пребывают в постоянном движении по формуле «Кредитор – Должник – Кредитор», и так до бесконечности. На Должнике система дает сбой, движение теряет скорость или меняет направление, поскольку обнаруживается нехватка денег, как в кровеносной системе – недостаток крови. Долговые обязательства подобны комкам сворачивающейся крови, закупоривающим вены. Чем это чревато, объяснять не надо. И тогда уже не Кредитор, как физическое лицо, а сама система начинает выдавливать из вас деньги, чтобы восстановить ритм циркуляции крови в организме. Если деньги безвозвратно крадутся, систему начинает лихорадить, она по-настоящему заболевает, и обычными компрессами ей не помочь – требуется хирургическое вмешательство. Но к вам это не относится. Вы не вор. Вы должник. Вы прикладываете усилия возвратить деньги вместе со штрафными процентами за причиненный ущерб и за потерянную прибыль – этого достаточно, чтобы ваши долги числились в графе «активы» как финансовые средства, на какое-то время выпавшие из системы. И поэтому Кредитор говорит: «У меня есть деньги, они у вас». Позитив здесь в том, что «деньги есть», а негатив в том, что «они у вас» и по какому-то недоразумению на время задержались. В свою очередь, вы можете сказать, что у вас тоже есть деньги, но они у Ивана Ивановича. И он их не возвращает, потому что страдает хроническими запоями или больше жизни любит красивых девушек, и тратит на них так много, что слышно, как трещит по швам бюджет Тамбовской области. И если там из-за нехватки денег срывается посевная, то виноваты все: ваш Кредитор, вы, Иван Иванович и тамбовские красавицы, в которых Иван Иванович вкладывает не только душу, но и деньги. Как видите, деньги никуда не исчезают, а переходят из рук в руки, обретая иное качество и место. В случае с Иваном Ивановичем они воплотились в услуги красавиц, которые использовали их на наряды и квартиры, пополнив оборотный капитал тамбовских бутиков и компаний, торгующих жильем. Таким образом, система ничего не потеряла – потеряли вы и ваш Кредитор, поскольку планировали инвестировать деньги не в красавиц, а в деревообрабатывающую промышленность. Увы, бывает и так. Любовь к женщине сильнее любви к деньгам, впрочем, только не в тех случаях, когда любовь к женщине покупается за деньги.
Нет, нет, я не заговариваюсь. В моей довольно долгой и обширной практике были случаи, о которых можно писать целые романы. Один из моих кредиторов до злополучной встречи со мной женился на хозяйке большого цветочного магазина. Знакомые говорили, что он, образно говоря, «упал в шоколад». Магазин приносил сладкой парочке баснословные прибыли. И не удивительно. Согласитесь, что в действительности в наших душах незыблемо, так это любовь к цветам. Отсюда – постоянный на них спрос: относительно ровный в обычные дни и умопомрачительный, ажиотажный – в праздничные. Знакомый мой (назову его Зелотом, в силу неординарности, которую он продемонстрировал, убедившись, что кредитованные в мою фирму деньги не могут быть возвращены в срок) имел длинные, как у Чапаева, усы, желтые от постоянного курения глаза и лысую цвета яичной скорлупы голову. Так вот этот Зелот до знакомства с хозяйкой цветочного магазина занимался свиноводством. У него было хозяйство в две-три сотни голов где-то под Калугой. Прожорливые (по определению) свиньи не давали ему ни минуты покоя. Зелот денно и нощно носился по области в поисках кормов для своих кровопийц. Он сильно похудел и, вероятно, от постоянного общения со свиньями стал мутировать: у него заострились уши, провалился, приобретя округлую форму, нос, чесались пятки и нестерпимо зудел копчик. Кроме того, он стал много есть, причем без всякого разбора все, что подадут. С поставщиками кормов, вследствие дефицита оборотных средств, Зелот стал рассчитываться свиньями. Поголовье свиней стало редеть, а после того как по всему миру был объявлен «свиной» грипп, спрос на свинину резко упал, и хозяйство стало терпеть убытки. Покупать корма стало не на что, свиньи стали стремительно худеть, кабаны воротили пятачки от тощих и потому непривлекательных (в известном смысле) свиноматок. Зелот рассказывал мне, что у него было два любимчика: молодой кабан Гаврюха и свиноматка с библейским именем Юдифь. Он их любил и холил, держал у себя в теплушке и кормил тем, чем питался сам. В лучшие годы, во время опороса, Юдифь метала поросят десятками. Счастливый Зелот давал им библейские клички: Авраам, Яков, Ной, Хаим, Каин, Авель и так далее. Кстати, одного из них, появившегося на свет с черным завитком хвостика, Зелот назвал Каифой, а другого, пышнотелого, розового с властными глазками – Тиберием, третьего за внимательный не по возрасту и умный взгляд он назвал Джорджем Оруэллом – в знак уважения к автору «Скотского хозяйства». Но то было в лучшие годы. Во время «свиного» гриппа все пошло к черту. Зелот тоскливыми глазами смотрел на Гаврюху и Юдифь, обнаруживая, что «сладкая парочка» не желает спариваться. Что делать? Нажраться желудей и утопиться? Можно. Но что скажут люди?
Как всегда, в критические моменты, когда изголодавшее стадо уже готово было съесть само себя, в небе над головой свиновода Зелота загорелась новая звезда. Звезда Зелота была женщиной уже в годах, но все еще обворожительной и красивой. У нее были большие голубые глаза, аспидно-черные, как у библейской Юдифь (не путайте со свиньей) волосы. Маленький рост женщины компенсировался изяществом фигуры, а бриллиантовое колье на стареющей шее вводило в краску даже видавших виды мужчин. Они встретились в одном из баров на Пушкинской площади. Зелот сидел на высоком стуле перед стойкой бара и, опустив голову, пил какой-то противный коктейль. Женщина сидела рядом за меленьким столиком у стены с намалеванной сюрреалистической чепухой. Опытный взгляд Зелота сразу оценил стоимость бриллиантового колье и нескольких золотых колец с драгоценными камнями, призывно сверкнувшими на длинных пальцах женщины. Он подошел к ее столику и спросил:
– Можно мне вас чем-нибудь угостить?
С этого все и началось. Она была на двадцать лет старше Зелота, но еще моложава и весьма сноровиста в искусстве любви. В перерывах между любовными утехами, когда любовники, тяжело дыша, отваливались друг от друга, Зелот узнал, что его новая знакомая весьма состоятельная женщина, что, кроме цветочного магазина, у нее есть маленький банк и несколько магазинов дамского платья. К утру, старательно исполнив все ее женские прихоти, Зелот рискнул рассказать о себе. К вящему удивлению Зелота («Ангел! Ангел, ниспосланный мне свыше!»), реакция женщины была спокойной:
– Свиноферму продать, – сказала она, – вырученные деньги вложить в цветы.
Через неделю все было сделано. Свиноферму, правда, не продали, а привлекли инвестиционные деньги для развития хозяйства, создали управляющую компанию, которая приняла у бывшего хозяина все дела, и Зелот превратился в московского денди с хорошим паем в общем бизнесе своей подруги. О свиньях он напрочь забыл, и когда сторож свинофермы позвонил ему и гробовым голосом сообщил: «Хозяин, Гаврюха умер», Зелот, протяжно зевнув, спросил:
– А что Юдифь?
– Места себе не находит, – ответил сторож, – все стадо искусала, никого из кабанов близко к себе не подпускает. Так-то, хозяин. Хоть и свинья, а любит прямо как человек. Мы уже боимся, как бы она от тоски не утопилась.
– Не утопится.
– Как знать. Уж больно сильно переживает она за Гаврюху. Глаза красные, словно бес в нее вселился, визжит во все горло и ничего не жрет. Где же это видано, чтобы свинья ничего не жрала!
– Всякое бывает, – ответил Зелот. – А как новые хозяева?
– Ждем. Говорят, на днях должны быть.
Кстати говоря, обо всем этом Зелот рассказал мне во время нашей встречи в том же баре, где он познакомился со своим ангелом-хранителем. Уже в начале разговора я знал, что попроси я сейчас у него взаймы, он даст. В такого рода прогнозах я почти никогда не ошибаюсь. Не знаю, как и когда у меня появилась эта способность, но стоит мне только заговорить с человеком, посмотреть ему в глаза, задать два-три вопроса, – и я уже знаю, дадут мне взаймы или нет. В разговоре с Зелотом я только намекнул на затруднительное финансовое положение, в котором я оказался, как он резко меня перебил:
– Сколько надо? – спросил он.
Я назвал цифру.
– Завтра получишь, – сказал он. – Я только поговорю со своей. Она у меня сейчас финансовый душеприказчик. Только…
– Давай без «только, – теперь уже перебил его я. – Все будет возвращено точно в срок.
То легкомыслие, с которым мы берем взаймы, не задумываясь о последствиях, давно стало притчей во языцех. Получая займы, я, например, даже не задумываюсь всерьез о том, как я буду их возвращать. Имея богатый опыт в бизнесе, я думаю, что это произойдет как-то само собой – губительная самоуверенность! Я понимаю это, но все-таки, если мне дают деньги, я беру, потому что они мне всегда нужны, нужны именно сейчас, а до времени отдачи займа есть дни, недели, месяцы, когда можно о многом подумать всерьез, провести несколько сделок, нарастить денежную массу и без ущерба для бизнеса и репутации погасить долги. Я не принадлежу к людям, которым для того, чтобы принять решение, надо семь раз отмерить и только потом отрезать. Я принимаю решение сразу, а затем терзаю себя ложным чувством стыда, но не потому, что нарушил чьи-то планы, а потому, что мне не удалось сделать то, что я наметил в тот полумиг, когда убедил себя в том, как я буду возвращать долги. Самоуверенность эта сродни глупости. Это раньше называлось «хлестаковщиной», а сейчас – не знаю как. Правда, я не Хлестаков и арбузы из Парижа не выписываю, кроме того, в отличие от своего литературного предка, я рассчитываюсь по долгам, но уши бессмертного героя великого Гоголя из меня все-таки торчат. Впрочем, как и из многих моих коллег из нашего бизнес-сообщества.
Но продолжу свой рассказ. С Зелотом все вышло – лучше некуда. В день окончания срока кредита он позвонил мне и, услышав, что сегодня денег не будет, промычал в трубку:
– Придумай что-нибудь, Ник, иначе жена меня съест.
– Сочувствую, – ответил я. – Но ничего не могу сделать. Нужно еще два-три дня.
– Раньше никак? – продолжал мычать Зелот.
– Никак, – твердо отвечал я.
– Что же мне сказать жене, Ник? Это ведь ее деньги. Она дала их мне под честное мужское слово.
– Не знаю, друг мой. Постарайся как-то уладить с нею отношения. Два-три дня – это не срок.
– Оно-то так, – продолжал нудить Зелот. – Но наступают мартовские праздники, надо рассчитываться с поставщиками, и, если денег не хватит и она пойдет на займы, то мне не сдобровать. Ты это понимаешь?
– Да, – ответил я. – Но уверяю тебя, в два-три дня я рассчитаюсь.
– А если нет?
– Я это исключаю.
– А если все-таки нет?
Вопрос, который всегда меня ставит в тупик.
– Давай проживем эти два-три дня, – сказал я, – тогда все будет ясно.
– Значит, ты не до конца уверен? – продолжал пытать меня Зелот.
– Уверенным можно быть только… – начал было я, но он меня перебил:
– Перестань, Ник, у тебя сотни богатых друзей, попроси у них взаймы. Неужели не дадут?
– Могут и не дать.
– А ты пробовал?
– Еще нет.
– Так попробуй.
– Хорошо.
Зелот удовлетворенно вздохнул, полагая, вероятно, что дал мне дельный совет и добавил:
– Перезвони мне через пару часов.
– Хорошо, – ответил я.
Он еще что-то мычал по поводу сурового нрава жены. Но я устал и уже его не слушал. Больше всего устаешь от нытья. Запало в память только одна фраза: «Она меня скормит свиньям». Вот это по-настоящему забавно: жена, осердясь, скармливает мужа свиньям. Я уже представлял, как любимчики Зелота, Гаврюха (будь он жив, конечно), Юдифь, Авраам, Яков и Хаим, визжа на всю Калугу, пожирают труп своего бывшего хозяина. Слышно, как они аппетитно и зло хрюкают, истекая тягучей, ядовитой слюной в отместку Зелоту за то, что тот слил их бог знает кому.
Через три дня небо для меня в одно мгновение сузилось, превратившись в заношенный, рваный носок – Зелот пришел ко мне с женой. Пока они поднимались ко мне на лифте, у меня окаменело от страха лицо, я уткнулся в какую-то бумагу и сорок раз прочитал одну и ту же строчку: «Условия ипотечного кредитования «Скотиш-банка». Я прочитал эту строку еще сорок раз, теперь уже справа налево, но когда они вошли, я поднял лицо и понял, что нет худа без добра. Жена Зелота была хорошо сложенная, с красивым волевым лицом женщина, возраст которой определить в точности было невозможно: ей можно было дать как тридцать лет, так и все пятьдесят. Безукоризненное в юности, лицо женщины уже претерпело несколько пластических операций, отчего кожа была стянута к вискам и подбородку. Она была одета в легкое голубое с глубоким вырезом платье, под которым чувствовалось еще подвижное, горячее тело. Она села в кресло и, закинув ногу на ногу, спросила:
– Как дела, красавчик?
Лишь мельком поглядев на нее, я понял для себя, что делает женщину привлекательной вне зависимости от возраста – это глаза и ноги. Если с этим все в порядке, то женщина может флиртовать до скончания века. Жена Зелота сразу смекнула, что произвела на меня впечатление, и поэтому, мотнув милой головкой и бросив на меня победный взгляд, с улыбкой сказала:
– Надо же какой нахал! Посмотри на него, Зелот, он строит мне глазки.
Зелот повернул ко мне красное лицо.
– Ммда… – промычал он. – Он такой. Пофигист.
– Да? – взметнулась жена Зелота. – А он знает, что мы с пофигистами делаем?
– Знает, – буркнул Зелот, у него даже усы покрылись подагрической краснотой. – Но, судя по всему, он все ужу прошел: и Рим, и Крым.
– Протестую! – крикнул я, замахав руками. – Все совсем не так! Я только немного смущен тем, что мой офис, наконец, посетила красивая женщина. Это не комплимент, – добавил я, посмотрев на жену Зелота.
– А что? – спросила она.
– Констатация факта, – сказал я.
– А ваш долг, – спросила она, слегка покраснев, – тоже констатация факта? Или недоразумение?
– Разумеется, это констатация факта, – ответил я. – Чем вы сейчас занимаетесь?
– Не переводите разговор на другую тему.
– Хорошо.
Жена Зелота, уже другая – скрещенные на груди руки, строгое лицо и серьезный взгляд, сделавший ее на полвека старше, – подвинулась к краю кресла и спросила:
– Когда же вы вернете долг? Назовите дату.
– До конца месяца, – ответил я. – Так чем вы все-таки сейчас занимаетесь?
– Почему вам об этом надо знать?
– Не знаю. Может, смогу как-то помочь?
– Ну, что ж, извольте, – ответила она. – Готовимся к празднику, испытывая дефицит финансов для закупки цветов, и ищем подрядчика для строительства новой свинофермы.
Есть связи в этой сфере бизнеса?
– Да, – ответил я. – У меня много друзей в строительном бизнесе. Хотите, прямо сейчас позвоню.
Я набрал номер телефона одного строительного магната, переключив мобильник на громкую связь, изложил суть дела и передал трубку жене Зелота. Выяснилось, что они
давно друг друга знают. Дружили. Может быть, любили друг друга. Во всяком случае, он называл ее «ласточкой», а она его «кабанчиком». «Кабанчик» пообещал помочь с подрядной организацией, пригласил к себе. Когда? Да хоть сейчас. На вопрос «Что вы делаете у Ника?» жена Зелота ответила: «Долги вышибаем». «Не надо вышибать, – пробасил в ответ «Кабанчик». – Сам отдаст». Отдаст? Да. Только голову немного поморочит, он это любит. Лицо жены Зелота засветилось от удовольствия. Уходя, она еще раз улыбнулась мне какой-то загадочной улыбкой:
– Считай, что сегодня тебе повезло.
– Наоборот, – ответил я. – Мне сегодня очень не повезло.
Она закатила глазки, пытаясь понять, что бы это значило, и так, с закатанными глазками, переступила порог офиса. Зелот, на секунду остановившись у двери, сказал:
– Однако, ты наглец, Ник. Редкий.
Еще бы!
Отнес 100 тыс. Самуилу – помирились. Занимался обналом. Заработал гроши. Целый день звонили кредиторы. Больше всех – Гизо, обещающий в скором времени меня зарезать.
– Ты еще меня узнаешь, – говорил он с характерным грузинским акцентом. – Я вояка. У меня по локоть руки в крови. Ты думаешь, я хочу крови?
– Думаю, что нет, – отвечал я.
– Тогда почему ты меня катаешь?
Ну и далее все в такой же тональности. Положив трубку, я хотел запеть «Расцветай, под солнцем, Грузия моя-а-а!», но, вспомнив про «кровь», расхотел. Цинизм, цинизм! Мой рок, мое проклятье!»
20. 05. 2007. «Правило четырнадцатое. Самое неприятное – постоянные мысли о смерти. Успокаивая себя, вы говорите: «Вряд ли это произойдет, ведь убить меня – значит расстаться с деньгами. Причем навсегда». Я так говорил Н., на что тот отвечал: «Зато получу моральное удовлетворение». Не верьте в эти отштампованные присказки. Убийство – это не половой акт, человек, лишивший жизни себе подобного, не может испытывать удовлетворение, если, разумеется, он не конченый мерзавец. Правда, среди кредиторов есть как раз и конченые мерзавцы, и тогда опасность получить пулю в затылок становится вполне реальной. Но что с того? Людей убивают повсеместно, и не только за невозвращенные долги. Бизнес – это игра в деньги, игра, в которой обман рассматривается как прием, способ, трюк, с помощью которых одерживается победа. Там, где говорят о «честном бизнесе», во всех случаях имеют в виду честность в соблюдении правил воровского кодекса. Я уже говорил, что этот кодекс узаконен государством. Не буду повторяться. Скажу только, что все это не может не сопрягаться с постоянной опасностью быть убитым. Разумеется, государство не узаконило самосуд, но узаконило условия, из которых он следует. Здесь капкан замыкается, и вам, чтобы избавиться от него, надо отгрызть себе ногу, или ждать, когда придет охотник и выстрелит вам в голову. В любом случае, выбор всегда за вами. Бизнес – это кровопролитная война граждан за средства существования для одних и за сверхприбыли – для других. Ничего не попишешь. С кого за это спросить? С того, кто раскупорил бутылку и выпустил из нее джина, который оказался духом алчи и крови. Каждый из нас, положа руку на сердце, может сказать, что, если бы не долговая кабала, мог бы вести относительно честный бизнес и не бояться за завтрашний день. Но ведь сначала обманули нас! Нормальный человек не бросится в пропасть только из-за того, что он задолжал кому-то две-три тысячи долларов. Он бежит к друзьям и знакомым просить взаймы, возвращает долг, и получает новых кредиторов в лице тех же друзей и знакомых. И так до бесконечности. И когда снежный ком долгов переходит рамки ваших возможностей, становится по-настоящему страшно за свою жизнь, за жизнь родных и близких.
Но прежде чем так сильно испугаться, может быть, есть смысл разобраться из-за чего, собственно, пошел этот сыр-бор, и внимательно понаблюдать за теми, кому из особей человеческого рода это все нужно? Полюбуйтесь, как они входят в офис, испуганно глядя по сторонам, как проходят в переговорную, отвязано болтая толстыми, как переваренные сосиски, ногами. Один из них, развалившись на диване и, взглядом гробовщика смерив вас с головы до ног, спрашивает:
– Гога пришел?
– Нет еще, – лепечите вы. – Звонил. Будет с минуты на минуту.
И, вытянувшись, как лакей в столовой дома Ротшильдов, вы спрашиваете:
–Что будете, господа? Кофе? Чай?
Один из «господ» вытянув нос, как лис, почуявший заячий помет, спросил:
– А пиво есть?
– Есть. Баварское.
– Неси, – скомандовал лис.
Ваш секретарь уже хозяйничает на кухне. Закипает чайник. Лязгает посуда. Звенят ложечки. И вот уже с дымящим подносом она идет в переговорную. «Господин» с лисьей мордой спросит: «Как зовут тебя, кроха?». «Лара», – ответит кроха. Лисья морда, исследовав грудь девушки, громко выдохнет:
– Красивое имя.
– Не жалуюсь, – ответит девушка и отправится на кухню, демонстрируя «господам» упругие икры и овальные выпуклости ягодиц под короткой юбкой. В переговорной, чавкая, хрюкая и чмокая, «господа» стали пить чай, хрустеть печеньем и есть шоколадные конфеты. Кто-то что-то сказал, сочно выматерившись, и, как пиротехнический взрыв, раздался хохот. Но вот, слава богу, пришли «ваши» с Гогой. В переговорной наступила тишина. Через минуту-другую зовут вас. Вы становитесь у двери, опустив голову, – как преступник, готовый молча выслушать приговор «господ».
Первым заговорил гробовщик:
– Сколько тебе времени нужно, чтобы закрыть долги?
– Только называй реальные сроки, – добавила Лисья морда. – Слышь, ты, олух?
– Да, слышу, – едва-едва лопочите вы.
От панического ужаса у вас вспотели даже пятки.
Поднялся галдеж:
– Говори громче, ничего не слышно.
– Ты, что, язык от страха проглотил?
– Вот лярва!
– Уу-аа-уй!
– Брать бабло не боялся, сука, а как отдавать, так поджилки трясутся?
Кто-то из «своих» подходит к вам и, тыча вам в подбородок свиным рылом, хрипит:
– Назови срок. Что дрожишь, как испуганная лошадь?
Набрав в легкие воздуха, вы отважно сообщаете:
– Месяц.
– Месяц? – переспросил Гога.
– Да, – уже в голос отвечаете вы. – Раньше никак не получиться. Простите, господа.
А в голове все смешалось: свиное рыло, лисья морда, волчий профиль Гоги, упругие икры Лары, надменный взгляд гробовщика, чайные чашки, похожие на раздувшихся жаб.… И страх, страх, страх! Что там поджилки и вспотевшие пятки! Вы боитесь, вот-вот самопроизвольно развяжется брючный ремень и штаны упадут, и вы предстанете перед ними в одних трусах. Господи, стыд-то какой! И чтобы это не произошло, вы крепко держитесь за бляху ремня и нижайше просите:
– Можно мне пойти к себе, господа. Много работы.
– Иди, – хрюкает Свиное рыло. – Работай.
– Только не обделайся по дороге, – добавляет Лисья морда.
Стыд, стыд!
В приемной сидит Лара, надув губки и опустив голову на руки. Она все слышала. Она не смотрит на вас. Ей стыдно за вас.
21. 05. 2007. Мне не удалось сформулировать правило четырнадцатое моего кодекса. Моих двадцати семи лет, видно, мало, чтобы сформировать отношение к смерти. Но я вернусь к этому вопросу. А сейчас спать, спать!
22. 05. 2007. Как же все-таки относиться к смерти? Бояться, выкатывая в ужасе глаза? Или спокойно, как стоик, ждать, когда она придет? Чему бывать, тому не миновать? Но мы говорим о насильственной смерти – здесь тоже надо быть стоиком? Зелот рассказывал, как какой-то бандос бил в Государственной Думе одного известного депутата. Он сидел в кресле с выложенным на воротник пиджака щекастым лицом и испуганными глазами смотрел на то, как бандос, известный в криминальном мире под кличкой Гришка Кувалда, раз за разом тычет кулаками его по голове.
– Представляешь, он даже не сопротивлялся, – рассказывал Зелот. – Моргает глазками и молящим голоском просит: «Прости меня, Гриша. Сегодня же все сделаю. Прости, милый! Прости, дорогой мой. Все будет сделано, как ты просишь. Прости, прости…».
– Ну и что? Что он должен был, по-твоему, сделать? – спокойно спросил я.
– Как что! Вызвать охрану, закричать о помощи, возмутиться, швырнуть в него пепельницу, – да мало ли что! Ты ведь знаешь этого депутата – здоров, как молодой бык, ноги, как у слона, живот, как у бегемота, жрет, небось, за шестерых, водку пьет ведрами! Даже сидя в кресле, он был выше Кувалды.
– Страх? – спросил я
– Да, – ответил Зелот. – Панический, склизкий, мерзкий.
– Хм. А что ты там делал? – не без ехидства спросил я.
– Сидел у него в приемной.
– И все это видел?
– Да.
– И ничего не предпринял?
– Нет.
– Почему?
Зелот скосил глаза так, что они стали похожи на два сплетенных круга, и сказал:
– Не мое это дело.
– А чье?
– Полиции.
– Фюить… – просвистел я. – Какой же ты наивный, дружок. Если Кувалда так просто разделывается с депутатом Госдумы, то полиция у него давно уже в кармане.
– Может быть, – пробубнил Зелот, опустив голову. – Я понимаю, что, если бы депутат оказал сопротивление, он, может быть, и трех дней не прожил. Но…нельзя же так низко падать.
Я хотел, было, сказать: «А сам-то, а сам-то каков! Смотришь, как бьют человека, бурлишь и пенишься от возмущения, как вулкан, но не встал с мягкого креслица, не вошел в кабинет, не отдернул Кувалду, не встал в полный рост между палачом и его жертвой! А ныне, посмотрите на меня, вот какой я честный! Какой порядочный! Ан не хватило все-таки духа войти и хотя бы сказать: мол, прекратите это безобразие, иначе сей же час вызову охрану? Нет, конечно. Почему? Да потому что сам сидел и дрожал от страха, как мокрая курица. Не так?». Честное слово, меня прямо-таки подмывало выпалить все это ему в лицо. Но я сдержал себя. Я знаю таких людей. Их много. Время, как колосс-имиджмейкер, лепит их сейчас поточным способом. На словах они – безупречные, мужественные граждане, но стоит только делу дойти до необходимости совершить поступок с небольшой долей риска, они опускают голову и бубнят, как Зелот, не мое это дело. Страх физического насилия естественен и, наверное, поэтому неискореним. Я не думаю, что Иосиф Сталин провел бы свой «победный» 1937-й год, если бы не применял насилие к тем, кого тогда называли «врагами народа». Не думаю, что на карте планеты появились Соединенные Штаты, не используй предки нынешних американцев насилие по отношению к миллионам индейцам. Да что об этом говорить! Даже христианская цивилизация начинается с насилия – с распятия Христа. И ведь ни среди иудеев, ни среди римлян и эллинов не нашлось ни одного мужественного человека, который встал бы на пути процессии от дворца Ирода к Лысой горе, по которой шел Спаситель с крестом на спине, и не бросил в лица его палачам: «Нет, братцы! Не быть этому! Я не дам свершиться этому преступлению!». Увы, ни одного не нашлось. И причиной тому – все тот же страх перед насилием, страх перед смертью. Этот страх вынудил апостола Петра трижды отречься от Христа, а всех остальных – бежать, грохоча окаменевшими гениталиями, по закоулкам Иерусалима и прятаться, прятаться, прятаться, чтобы кара насильственной смерти не настигла и их. И козни дьявола здесь совершенно не причем, поскольку такова природа вещей, природа-матушка сама по себе – первый насильник. Она терпит человека втечение отмерянного ему срока, а потом, изуродовав его лицо и тело, закапывает в землю, чтобы не смердел и не морочил нам головы замечаниями о поправках к некоторым статьям Конституции Евросоюза и бесконечными сетованиями на колики в кишечнике. Прав Зелот, нельзя так низко падать».
23. 05. 2007. «Ничего не получается с четырнадцатым правилом Кодекса. Вчера все мысли по этому поводу перепутал Зелот рассказом о Гришке Кувалде. Сегодня от меня ушла Татьяна. Прощаясь, сказала, что нашла другого. На вопрос «Кто он?» (Ну, что за нелепый вопрос! Какая тебе разница, кто он?) она ответила:
– Мужчина. Работает в Коллегии адвокатов.
Черт! Он еще и адвокат!
Спал голодным волком, глядя в окно с желтой луной, на которую хотелось выть.
Кстати, все думают, что волки воют на луну от голода. Но если так, то какого лешего они воют на нее, нажравшись от пуза? Значит, причина в чем-то другом. Мне как-то рассказывали легенду об одинокой белой волчице. Она была красивой, с шерстью цвета лунной позолоты, независимой и гордой, в одиночку охотилась, бегала своими тропами и никого к себе не подпускала. Волчья стая, орудовавшая в том же лесу, хотела привлечь ее к себе – тщетно. Они выводили ее на злачные места охоты, оставляли ей пищу, звали ее в свои теплые, согретые телами самок, норы, играли перед нею с волчатами, – все бесполезно. Появляясь, как призрак, между деревьев, белая волчица холодно оглядывала стаю и незаметно исчезала. Вожак этой стаи однажды выследил ее и сделал попытку подмять гордую самку под собой, но встретил такое сопротивление, что вернулся в стаю едва живой. С тех пор никто из молодых волков даже не пытался приблизиться к белой волчице. Она стала наводить на них священный ужас, и, увидев ее, они останавливались и печальными глазами смотрели в ее сторону. Легенда гласит, что однажды, когда охотники выследили стаю, и начали отстреливать волков, из лесной чащобы, как белый смерч, выскочила белая волчица и бросилась на палящих из двустволок людей. Одним прыжком она свалила одного из них, прокусила руку другому, третий, не успев перезарядить ружье, бросился от нее в сторону лесной чащи. Стая метнулась в свободное от охотников пространство, и скрылась в лесу. В нескольких километрах от места события волки остановились передохнуть, и тогда вожак сказал:
– Спасибо белой волчице. Она спасла нас от гибели.
И тогда всем, наконец, стало ясно, почему белая волчица появлялась недалеко от места пристанища волков: она приглядывала за ними, и, убеждаясь, что стае не грозит опасность, уходила прочь, растворяясь в белом облаке лунного света.
– Белая волчица оберегала нас, – сказал вожак. – Она была нашим ангелом-хранителем.
После этого белую волчицу больше не видели. Но когда над высокими соснами появлялась луна, всем в стае казалось, что это она – их ангел-хранитель. Она превратилась в луну, думали волки, которая светит нам в темные ночи. Волки поднимали вверх головы и протяжно выли в знак благодарности своему ангелу-хранителю за спасение от смерти в ночь, когда их выследили охотники.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Не люблю адвокатов!
24. 05. 2007. «Целый день звонил Татьяне. Тишина – ни ответа, ни привета. Принципиальное молчание – это для исключительно тупых. Она права. Но я не только тупой, но еще и настойчивый. К вечеру купил роскошный букет цветов и дорогущую (плевать на деньги!) коробку шоколадных конфет. Поймал такси:
– На Спортивную.
– Пятьсот.
– О, кей.
Пока автомобиль проталкивался сквозь пятиэтажную пробку, похожую на большую свалку подержанных машин, думал, о чем буду говорить. Ничего путного в голову не шло. Любовь подобна четырнадцатому правилу моего кодекса – всюду засада. Откуда, например, взялся этот адвокат? Из Коллегии адвокатов. Пусть так. Но что делала там Татьяна? Ей нужен был адвокат? Зачем? Для защиты чести? Она ее потеряла сто лет назад. Достоинства? Что это вообще такое применительно к женщине? На какую
часть тела она одевается? Вчера был я. Я покупал ей цветы и автомобили (ну, не дурак?), подарил ей домашний телецентр (ну, не больной?) за тридцать тысяч долларов, открыл ей банковский счет (помните тамбовского Ивана Ивановича?) на кругленькую сумму, и вот, на тебе, лошак, благодарность – адвокат! Впрочем, дело не в деньгах – меня мучила ревность. Ведь была же, была же любовь, ласки, танцы и поцелуи – по триста тысяч раз за вечер! Какой же русский не любит красивых женщин с голубыми, как роднички, глазами! Но, выходит, любовь жила только в моем сердце, она же (ах, коварная!) только разыгрывала взаимность, искусно, как опытная вымогательница, опустошая мои банковские счета. Теперь меня, как ненужную вещь, выбрасывают в мусорный ящик, аргументируя это появлением некоего адвоката. Кто он, собственно, такой? Из евреев, на деньгах которых помешались современные бабы? Или тевтонский рыцарь с могучими плечами и накаченным торсом, снимающийся в порнофильмах? Или это мышиный жеребчик, «папик», на современном новоязе, старый, скрипучий комод, который бывает у нее в неделю раз и дарит ей кольцо с бриллиантом на неслыханную даже по нынешним меркам сумму? Вот он, гемороидально растопырив кривые, как турецкие сабли, ноги, садится, хихикая, в кресло, и шепелявит: «Приласкай меня, милая». Нет, это уже предел всему!
Но если это так, пылая от гнева, говорил я себе, то какого беса ты едешь к ней? Что ты хочешь узнать? А что если ее новый избранник – простой русский паренек, который любит ее, как небо и землю, любит и хочет взять ее в супруги, завести с нею семью и жить долго и счастливо, удовольствуясь бутербродом на завтрак и рыбной котлетой на ужин? Что если ей просто надоела твоя шальная жизнь с бесконечными тяжбами с кредиторами, с затяжными переговорами с попрошайками, с постоянной опасностью оказаться за решеткой или в любой час быть убитым наемным киллером? Эти мысли немного притушили гнев. Ревность, свернувшись в клубок, спряталась где-то в поджелудочной железе. Мне стало ее как-то неосознанно жаль, и я поднимался на ее этаж уже с другим чувством: «Ну что ж, ну что ж, умру себе бродягой». Так, кажется, у Есенина?
Татьяна встретила меня как своего. Видно, еще не отвыкла от меня или еще не привыкла к другому. При виде цветов по ее лицу пробежала легкая улыбка.
– Ты все такой же мот? – спросила она.
– Да. И это безнадежно, – ответил я.
– Как работа?
– Все так же.
– Ни минуты покоя?
– Ни секунды.
– Кредиторы?
– Они. И число им легион.
Татьяна внимательно смотрела на меня – все та же и уже не та. Все тот же обнаженный, красиво очерченный дужками бровей голубой взгляд, но с какой-то искринкой отчуждения, таящейся в глубине зрачка.
– Тебе нравится твой новый друг? – спросил я.
– Да, – ответила она, виновата опустив голову. – Не сердись на меня.
– Сколько ему лет?
– Двадцать четыре.
– Русский.
– Да. Почему ты так подробно расспрашиваешь о нем? Хочешь, я познакомлю тебя с ним? Он славный.
– Нет, – ответил я. – Не хочу.
– Ревнуешь? – спросила она.
– Немножко.
– Никогда бы не подумала, – с улыбкой сказала она. – Мне всегда казалось, что тебе это чувство не свойственно.
– Почему?
– Потому что у тебя на уме одно: деньги и еще раз деньги. Причем, деньги заемные. Разве так можно, Ник, все время жить взаймы?
Я встал и молча прошел в прихожую.
– Ты уходишь? – с ноткой беспокойства в голосе спросила она. – Я тебя обидела? Поверь, я не хотела.
Я вышел, не прощаясь, опустошенный, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух.
За торцом Татьяниного дома, у входа в грязное кафе, какие-то неряшливо одетые парни затевали ссору. Один из них с огромным, как у Фрунзика Мкртчяна, носом тыкал другого пальцем в грудь и говорил:
– Передай своему другу, что я психую! П-си-ху-ю! Понятно. Передай ему, что Гога («Опять Гога! Тьфу ты, господи, сколько же их! – подумал я»), слушай сюда, что Гога на него сильно психует. Понятно? Пси-ху-ет!
К полуночи позвонил Зелот:
– Супруга приглашает тебя завтра на ужин. Будем есть Авраама.
– Кого???
– Поросенка. Забыл, что я их всех называю библейскими именами?
– Ах, да!
– И добавила, чтобы ты, красавчик, принес завтра хоть часть долга. Ясно?
– П-и-с-ихует? – спросил я, подражая парню с носом, как у Фрунзика Мкртчяна.
– Угу.
Весь день мерзкий, как грязь на Фортунатовской.
