САД
Пришла пора ленивым ливням.
И на дворе грачиный грай,
и, влагой тронутые, ивы
сливают ветви в молочай.
И старый сад, разъятый прелью,
мечтает, заманив дожди,
дожить хотя бы до апреля,
до майских праздников дожить.
Беда: чем старше сад, тем тише,
в особенности поутру,
когда холодный ветер свищет,
стирая до кости кору.
Когда-то был веселым, мудрым.
И в шпилях сосен облака
белели сахарною пудрой,
как у торговцев у лотка.
Играл и пел цветущим раем,
а ныне под трескучий гром
сад умирает, умирает
поеживаясь под дождем.
Лишь можжевельник низкорослый
прорезался сквозь бурелом.
И от него, как купоросом,
несет кладбищенским душком.
***
Все стало на места: и сад, и город,
и годы, пролетевшие эскортом,
и звезды, отгоревшие во мгле,
и первый снег, и лампа на столе,
где в пепельнице черной, как смола,
сгорела наша молодость дотла.
Все в мире, как мычанье, просто.
Я знаю, где-то есть зеленый остров,
а в нем есть дом с высоким потолком,
оранжерея, сад, бассейн с водой,
где мочится серебряной струей
атлант с упругим бицепсом и лбом.
А в доме том супруг твой корчит принца
и шлепает тебя по ягодицам,
как лошадь, чтоб сноровистей была.
Дом как дворец – балкон, террасы, залы,
по метражу, как наши Три вокзала,
но ты и здесь, увы, не весела,
поскольку нету своего угла.
ОСЕНЬ
Я хотел бы увидеть под осень
увядающий лес за рекой,
где оленьи следы меж тропинок и просек,
словно блюдца, залиты водой
с утонувшей внутри звездой.
Этот лес, эти звонкие воды,
этот шпиль патриаршей сосны,
этот луг, эти шумные броды,
как родимые пятна природы,
буду помнить до самой весны.
Ни водой, ни слезою умыться –
лишь увидеть к осенней поре,
как кленовые желтые листья
в голубом, словно смог, ноябре
осыпают сады на заре.
Я люблю, как снежинками сеет
молодая зима с тополей.
Прелесть – вид, но душу не греет.
У камина в квартире теплее
на душе от осенних дождей.
Я люблю и мороз, и метели.
Но родней этот липовый цвет,
эти вечнозеленые ели,
затянувшие ливень, как плед,
на промокший до нитки рассвет.
И на сердце покой. Бред и дикость,
но мне кажется, я не умру,
а замру, как снежинка над спелой брусникой,
а потом, как слепая дождинка,
растворюсь в полынье на ветру.
БЛОК И ЛЮБОВЬ МЕНДЕЛЕЕВА
Он был уже черней, чем омут,
и пел о гибельной весне,
когда она ушла к другому,
и в балаганной мельтешне,
пусть бесталанно, но играла
то Феклу, то мадам Маню,
и каждый вечер умирала
в дуэте с бледной инженю.
И каждый вечер рядом с рампой,
средь ряженых гостей один,
сидел, нашептывая ямбы,
ее печальный Арлекин.
Он проходил сквозь мрак и время.
И, зная жизни этой цену,
глядел, как врубелевский демон,
и видел все, что скрыла сцена.
И, как в своих пиесах ранних,
как нежной юною порой,
он звал ее то донной Анной,
то нареченною сестрой.
И уходил. И в мир опальный
от холода земной игры
он уносил в душе печальной
«черты печальные сестры».
ПРОСТИТУТКА
Средь блудных пижонов и выжиг,
как нежная лань в западне.
смирилась со всеми, чтоб выжить,
и трешь каблуками панель.
Не ведала, видно, в гордыне,
что после христовых ступней
ты станешь смиреной рабыней
и шлюхой для грязных рвачей.
Ах, в этой недоле, неволе
все было! В жару и метель,
пусть тяжко, пусть стонешь от боли,
но надо идти на панель.
И нет ни стыда, ни боязни.
Все скрыто за толщами штор.
И деньги считает отвязный
из южных краев сутенер.
Он что-то тебе отслюнявит
на жизнь, как они говорят,
и снова, как куклу, поставит
с такими же куклами в ряд.
Давно распростилась с друзьями.
И что с тобой – им все равно.
В цветном ожерелье рекламы
хохочут огни казино.
А дома, как цвет-подорожник,
рожденный три года назад,
растет малолетний безбожник,
по-волчьи потупив глаза.
***
В год зайца страшно не везло
Плели интриги. Брили наголо.
И предав друга, ремесло
в соседнем доме тихо плакало.
Стоял сентябрь на белом свете,
сплошной сентябрь и разлад.
И, выбросив клинки на ветер,
вдоль улиц кровенел закат.
И лишь душа без лжи и спеси
ходила по чужим дворам,
как несуразный недовесок
к благим деяниям Творца.
***
Город. Голод. Мир менял.
Скалит зубы криминал.
Кроешь матом, плачешь, льстишь,
а деньжат в кармане – шиш.
Ничего не говорим.
Темным пламенем горим.
***
Прощальная ласка заката
полоскою алой горит,
и запахом тмина и мяты
в вечернюю рощу манит.
Над крышей весенним набегом
в права свои входит апрель.
И дышат покоем и негой
за окнами хвоя и ель.
Как мир незнакомо приветлив
на фоне бегущих минут.
Завязываясь в петли,
вдоль веток побеги снуют.
И ветер, как платье, колышет
листву у кленовых ветвей.
И мир человечней и тише
в развалах оранжерей.
И то, что ты нынче напишешь,
что сердце невнятно споет,
хоть кто-нибудь, да услышит,
хоть кто-нибудь, да поймет.
Забудутся склоки и ругань.
Оттает гордыня, как лед.
И руку, как старому другу,
хоть кто-нибудь, да пожмет.
***
Когда не знаешь, что писать,
когда нет сил тягаться с ложью,
иди вперед по бездорожью,
доверив душу небесам.
Пусть прерван с миром диалог,
надежда обернулась прахом,
иди вперед, не зная страха,
как дервиш, не жалея ног.
Среди развалин и руин
не все во власти Люцифера,
пока есть вера в бога, вера,
что ты на свете не один.
В неведенье промчались дни,
и годы, сгорбясь, мчат галопом,
но то, о чем не знает опыт,
узнают пыльные ступни.
Не медли же. Вперед, вперед,
особых благ не ожидая!
Земля, родная ли, чужая ль,
усталым путникам не лжет.
Чтоб не стряслось – терпи и жди!
Суд человеческий не страшен,
пока над теплым лоном пашен
идут весенние дожди.
