ВОСКРЕСЕНИЕ ИЛИ О ЗОМБИ С ЮМОРОМ
Чувствуя приближение смерти, господин NN сказал жене: «Милая, не переедай, иначе очень скоро последуешь за мной». «Ах, милый! – ответила она. – Я просто не знаю, что с собой делать! Вчера я съела три пакета попкорна, дюжину пончиков и столько же бигмаков. И, представь себя, захотелось еще! Приготовила себе яичницу с беконом, съела все это с батоном хлеба, и только после этого немного успокоила взбесившийся желудок». «Ешь шоколад, – посоветовал ей умирающий муж. – Говорят, перебивает аппетит». «Меня от него мутит, – сказала она. – Как беременную». «Тогда обратись к диетологам. Может, что-нибудь дельное посоветуют, хотя все они известные мошенники и шарлатаны».
Итак, господи NN умер. Его, как положено, хоронят. Процессия, венки, лабухи, музыка, слезы и прочее. Во время похорон говорят благопристойные речи. Она плачет. Искренне. Женщины любят поплакать. В особенности, на людях. Разумеется, льет дождь, поскольку природа, по мнению писателей, тоже переживает, когда кто-то из нас дает дуба, в чем можно было бы усомниться и даже с кем-нибудь по этому поводу поспорить. Но, впрочем, не обязательно. В конце концов, писатель преследует все-таки благую цель – выдавить из нас как можно больше слез, и потому сгущает тучи над похоронной процессией – в прямом и переносном смысле. Почему в прямом? Потому что дождь на самом деле шел, а почему в переносном – здесь чуть подробнее. Убитая горем вдова во время похорон узнала, что ее муж был добропорядочным семьянином, блестяще образованным человеком и отзывчивым другом. Но больше всех ее удивил руководитель фирмы, где служил супруг. Со слезами на глазах он произнес такую пронзительную по эмоциональному накалу речь, что процессия уже не плакала – рыдала, а небо, оглоушив присутствовавших громом, пролило столько воды, что хватило бы залить целый город. «Говорят, незаменимых людей нет, – сказал он, протирая глаза от выступивших слез. – Но вот гляжу я на покойного и думаю, кого назначить на освободившееся место начальника отдела спортодежды? И, честное слово, не найду подходящей кандидатуры. Простите меня, коллеги. Нет теперь NN, ушел он от нас в лучший из миров, и я не знаю, как быть со спортодеждой. Пропал отдел, потому что только NN знал, как им руководить. Простите меня, что не к месту говорю о житейских делах, но что делать? Беда, как известно, одна не ходит». Вдову душили слезы. Еще ниже опустив голову, она подумала: « Ах, как же не справедлив был супруг к своему боссу, когда называл его куском говядины и свиньей!».
Но главные события начинаются потом, поскольку, умирая, мы как бы еще существуем, то есть мы не совсем умираем – какая-то часть, частичка, или того меньше, какая-нибудь глупая молекула, отколовшись от нашего несравненного образа, остается и что-то делает. Я говорю не о душе. Она, как известно, бессмертна, но пребывает в небесах и, как пастушка, бегает там по весенним лугам и полям. Вместе с кудрявыми ангелочками, которые осыпают ее улыбками, поцелуями, цветным серпантином и живыми полевыми цветами. Пастушка смеется, она счастлива, и ей, конечно, не до нас – она живет в лучшем из миров, где вкушает сладчайший морс бессмертия и любовь отца нашего небесного.
Я о другом. О той самой глупой молекуле, которая все же остается здесь и пробует что-то делать, как-то вмешаться в нашу жизнь. Говорят, если ее сильно раздразнить, она может приобрести облик покойного и зайти куда-нибудь поужинать. Или у Триумфальной Арки выкурить кубинскую сигару. Во всяком случае, что-то вроде этого произошло по рассказам скорбящей вдовы. Она говорила, что все время чувствует мужа, что он где-то здесь бродит и ей кажется, что через мгновение откроет дверь, войдет и, широко улыбнувшись, скажет: «А вот и я!».
– Иной раз и спать ложиться боюсь, – говорит она, – вся дрожу, свет не выключаю, ворочаюсь в постели до утра. Прошлой ночью слышала шаги у двери – сердце таки замерло. Потом, слышу, соседка открыла дверь, отошло сердце – к ней кто-то на ночь пришел. А у нее тоже муж умер. Иван Астралябьев. Примерно, около года назад. Недавно поднимаюсь по лестнице к себе и, честное слово, слышу голос мужа: «Это ты, Астралябьев? Какого беса ты здесь делаешь?» Оглядываюсь по сторонам – никого. К соседке с некоторых пор повадились ходить разные граждане. Когда мой-то был жив,
ничего не боялась, а сейчас боюсь, потому что мужики то у меня под дверью топчутся, то у нее. И так каждую ночь. Ох, натерпелась я, моченьки нет, кусок в горле застревает.
– Сказки все это, – говорят ей соседи. – Вы поменьше фильмов про оживших мертвяков смотрите, и книжки всякие про них не читайте. Тогда и спать будете, как младенец, и аппетит к вам вернется.
Сказки сказками, но в квартире вдовы стали происходить удивительные, если не сказать странные, вещи. Однажды в ванной ни с того, ни с сего резко запахло одеколоном «Шипр». Только этим одеколоном пользовался после бритья ее супруг. «Ну и ну! – подумала вдова. – Месяц как похоронили, а запах остался». Но это еще ягодки. Посмотрев в зеркало, она в ужасе вскрикнула – дверца шкафчика, где хранился парфюм, была настежь открыта, а на стеклянной полочке лежала кисточка для бритья с влажной пеной и бритвенный прибор. И запах стоял такой, словно кто-то здесь недавно брился. Вдова метнулась вон из ванной. Дверь за ее спиной громко хлопнула:
– Черт, побриться спокойно не дадут!
Это был голос мужа.
– Дорогой, это ты? – едва выговорила вдова.
– Я.
– Но ведь ты…
– Что я? Умер? Да, умер. Ну и что с этого? Подумаешь, большое дело – умер! Все умирают. Надо было проводить, как следует, чтобы умер так умер, мир праху, земля пухом и перьями и прочее. А вы что делаете?
– Что? – спросила, приходя в себя, вдова, – что мы сделали не так?
– Ты не помнишь речь этого эксплуататора во время похорон? Что он обо мне говорил? Добрый, умный, образованный и – что меня больше всего взбесило! – незаменимый! Я уже месяц не могу найти себе покоя, ворочаюсь в гробу, не могу уснуть.
– Почему, милый?
– Потому что все вранье! – крикнул покойный муж. – Он уже на второй день назначил на мое место эту скотину Сударикова. А что он знает в спортодежде?
Работает без году неделю – ни богу свечка, ни черту кочерга. Вот теперь-то точно пропал отдел! Пропала спортодежда!
– Но, дорогой мой, тебе-то что? Пропала – и бог с нею! Какое тебе до этого дело?
За дверью молчанье. Слышно только, как плещется в умывальнике вода. Покойник, видно, покончив с бритьем, похлопал себя по щекам, пробубнил под нос «Любви все возрасты покорны…», и открыл дверь:
– А дело мое такое – я должен восстановить справедливость, – сказал муж, проходя мимо опешившей вдовы. – Я уже у него, то есть у босса, разок был. Вчера. Страху навел – до конца жизни будет помнить. Увидев меня, упал как подкошенный. Потом открыл один глазок: «Вы?». Я говорю: «Нет, архангел Гавриил? Какого черта, спрашиваю, назначил Сударикова руководить спортодеждой? А?». А он мне: «Но вы ведь покойник. Как вы здесь оказались?». Я ему: «А вы, господин начальник, думаете, что раз человек скончался, то можете на него крест положить? Заблуждаетесь! Крест, он пусть крестом и останется, пусть торчит себе и малодушных граждан пугает. Покойникам тоже не безразлично, что вы здесь творите без них. А ждать, когда вы сыграете в ящик, чтобы высказать вам все в лицо, долго. Вот мы время от времени и появляемся здесь, чтоб навести порядок. Ясно?». Гляжу на него – весь белый, руки трясутся, губы обмякли, носик заострился и торчит колышком. Натянул на себя одеяло, дурень, а ноги торчат – худосочные синие, как баклажаны. Смех!». «Не бойтесь, говорю, я не убивать вас пришел». Он садится на подушку и, открыв второй глаз, спрашивает: «Вы зомби?». Я ему сердито, басом (ну, ты знаешь, как я это делаю, милая): «Если хотите, да! И не такой безобидный, как вам кажется. И пришел я вот зачем. Завтра же снимешь Сударикова – не нужен он в спортодежде, пусть сидит на кабелях, там у него, может, лучше получится, или, на худой конец, переведи на пластиковые окна. Вобщем, сам решай, какой хренью ему руководить. А из моего отдела гони! Ясно?». «Ясно, говорит он, но как быть со спортодеждой? Кого бы вы туда порекомендовали?». «Засядько Виктора Ивановича, говорю ему, он, по крайней мере, не завалит работу». Это мой заместитель, человек трезвый и не замученный женой. Одним словом, он пообещал мне, что завтра все сделает. Вот я сейчас и пойду к нему это проверить, а между делом к тебе заскочил – побриться, помыться, привести себя в порядок. На обратном пути забегу рассказать, чем все кончилось.
Вернулся к полуночи.
Вдова на крыльях полетела из гостиной в прихожую.
– Ну, как? Все обошлось?
– Еще бы! – не без гордости ответил муж. – Я ведь вчера его предупредил – не сделаешь, как советую, каждую ночь буду приходить. Если, конечно, кладбищенский сторож не начнет подсматривать. Так-то, девушка. Он даже два приказа мне показал: один об увольнении Сударикова, на кабельную продукцию его перекинул, а другой о назначении Засядько в мой отдел.
Он прошел в гостиную, сел в кресло, она напротив – руки на коленках, а взгляд – нежный, любящий, боготворящий – на живого так никогда не смотрела!
Он взял ее руку и с грустью в голосе сказал
– Ночью инспектировал твой холодильник – как всегда, битком набит попкорном, бигмаками и пончиками. А ведь я тебе перед смертью говорил: милая, не переедай. Умрешь от обжорства. На сегодня все.
В прихожей вдова всплакнула и, забыв, что он покойник, крепко обняла и страстно поцеловала в холодные губы.
– Когда ты еще придешь? – спросила она.
– Не знаю, милая. Как получится, – ответил он.
Она заперла дверь. В коридоре жалобно пропел ветер, сквозь который еще раз звонко прозвучал голос мужа:
– Астралябьев, черт, ты опять здесь!
