Джип, в который Верочка села у подъезда дома Андрея, принадлежал службе, вызывающей у всех чувства страха и трепетной любви к Отечеству. Выше я уже упоминал, что связывало Верочку с «рыцарями плаща и кинжала». Надо сказать, что нас всех с ними что-то связывает, что-то даже такое, о чем мы не догадываемся, да и не можем догадаться, но, безусловно, хотим узнать, чтобы с той сладострастной ненавистью, которую мы все испытываем к нашему государству, поразмышлять на предмет, какое же оно, боже мой, несовершенное и как много в нем надо изменить. Да, конечно, так. Мы, как известно, имперский народ, и в любознательности нам не откажешь. Но при всем том мы стараемся держаться от них, то есть от этих «рыцарей», подальше, за версту, за сотни верст – чем черт не шутит, у них длинные руки, и заткнуть рот какому-нибудь очередному Солженицыну, да что там Солженицыну! какому-нибудь разговорившемуся Ивану Петровичу они при желании смогут в два счета.
Верочку же отношения с ними забавляли. Парни из всемогущего ведомства были веселого нрава, и все, чем надо было озадачить Верочку, подавалось с шутками и смехом, свойственной молодежи вообще, но без мата и пошлости, не свойственной молодежи. В особенности, современной. Кроме того, они распоряжались деньгами так, словно перед ними были настежь открыты кладовые всех московских банков, и платили ей ровно столько, сколько она хотела, и еще сверху, сколько не хотела, но брала. Она привыкла к деньгам. Они не вызывали в ней эмоций, которые у многих граждан сопровождаются раздвоением личности и болезнью Паркинсона. Добавлю, между прочим, что «отрабатывать» Солода Верочка начала еще в театре, после спектакля «Сорокалетняя девственница», где сыграла на сцене служанку маркизы Лючии и главную роль во время банкета. В последней части импровизированного спектакля роль главной героини ей не просто удалась – она сыграла ее с блеском. Мина оскорбленной невинности, обвинения, брошенные в лицо Солоду, самые настоящие слезы и гнев, обращенные в адрес зрителей (в нашем случае эту функцию исполняли актеры театра) – все это, акт за актом, было выполнено выше всяких похвал. И все в это поверили, в том числе и старейшины театра Мисюсь и Васюсь, не говоря уже о таком признанном мастере как граф Альмаро, долгое время игравшим с великими мастерами советской сцены. Посредственная актриса, у которой коленки дрожали перед выходом на настоящую сцену, становилась гениальной за кулисами. Зритель был низложен на обе лопатки, а Солод влюбился в нее, как юный Ромео. Впервые в жизни подписанный им чек был брошен ему в лицо, чек, за который люди могли перегрызть друг другу горло, вырвать с мясом печень жертвы, прокусить вену и выпить всю кровь, и всему миру рассказать о блестящей удаче. Почти на всех крупных биржах за акции Солода шла кровавая драка. В ней принимала участие почти половина из списка журнала Форбс, то есть богатейшие люди земли, не говоря уже об армии биржевых брокеров, маклеров, мошенников махинаторов и авантюристов всех мастей. Узнай, что выкинула с бумагой Солода женщина в Тамбовском театре, они потеряли бы дар речи, Театр стал бы притчей во языцех, а Солод посрамлен – акции его компаний упали бы, как минимум, на одну десятую процента! И это было бы катастрофой! Богатые не любят терять. Любая биржа может с треском лопнуть, если Ротшильды, вложив в нее один цент, не получат за это два. Таковы условия их игры, их жизни, в которой они могут только приобретать и приумножать. И если их акции падают, в срочном порядке собирается некий актив клана, где решается, как отвоевать потерянные позиции. Финансовая война – единственная из всех войн, которая, взяв начало, никогда не кончается. Разумеется, здесь есть свои победители и побежденные, используются все способы низвергнуть противника, все виды оружия, которые используются в настоящей войне, где проливается кровь, гибнут люди, стираются с карты планеты целые государства, и все это с одной лишь целью – приумножать и приобретать.
Солод был представителем одного из таких кланов. Он не был в нем главным, но занимал устойчивое место в обойме самых влиятельных особ. Уже известный нам по предыдущей главе Трофим был приставлен к нему как дядька, обеспечивающий, с одной стороны, безопасность и, с другой – присматривающий за тем, чтобы молодой и увлекающийся миллиардер не совершил что-либо, что не понравилось бы другим руководителям клана. С Верочкой он познакомился еще в драмтеатре, и когда разыгравшаяся там скандальная сцена завершилась, подошел к ней, извинился за Солода, поцеловал руку и произнес весьма недвусмысленную фразу:
– Ценю хорошую игру.
Полная эмоций, Верочка сначала не придала этому значения. Она вспомнила о похожем на хорька господине только по дороге в Москву и задумалась: неужели все понял? На самом деле, Трофим ничего не понял. Экзальтированных дам, пекущихся о невинности, которую они давно потеряли, он встречал часто, знал им цену и еще лучше знал, как от них избавить своего босса. И когда, после сцены в банкетном зале театра, они сели в лимузин, где Солод на одном выдохе опорожнил бутылку бренди, сказал, что тот имеет дело со сложным «матерьяльчиком» и что понадобятся еще несколько встреч, чтобы она ему отдалась, а эксцентричное поведение Верочки в тот вечер он сформулировал просто: «Девочка поднимает себе цену».
Отмечу, что Трофим был прав. Правда, только с одной стороны. Верочка была из той категории женщин, которые привыкают ко всему – в частности, как к наличию денег, так и их отсутствию. Но с Солодом дело имело иной оттенок. Поймав на крючок большую рыбину, она решила, что может вытянуть из него столько, сколько хватит на всю оставшуюся жизнь. В душе она уже объявила войну бедности, если, конечно, это слово подходит к женщине, имевшей десять тысяч долларов прихода в месяц. Но вот еще проблема: надо было как-то объясниться с откормленными жеребцами службы сыска. Они тоже не лыком шиты, и кого тут надо больше бояться – вопрос, на который у Верочки пока ответа не было. Они тоже платили, и требовали за деньги, как модно сейчас говорить, «результаты». Ко всему сказанному они вовсе не обязаны подкидывать ей потенциальных женихов. Разумеется, они не держали Верочку в каких-либо рамках, но полную свободу она могла получить только выполнив их поручение. И Верочка повела двойную игру
Соблазн, это излюбленное блюдо дьявола, с каждым часом склонял ее в пользу денег Солода. Василию она сказала, что сильно «запуталась». И это правда. Суть этой путаницы была в том, что деньги деньгами, это, безусловно, на первом месте, но он еще нравился ей как мужчина. По-юношески тонкая шея, полный детской непорочности взгляд заставляли сжиматься ее сердце. Ну и щетина – если сбрить, ему можно было дать от силы лет двадцать пять, она тоже влекла к себе какой-то неизвестной силой. Понять женщину вообще трудно, если попробовать решить вопрос, почему та или иная деталь облика любимого ей нравится больше, чем другая. Такая же щетина была у Блинкова, но у Верочки она вызывала трепетный ужас, когда тот целовал ее руку. Щетина Солода, что ни говори, была все-таки из другого материала, поскольку ее без особого труда можно было б поменять на золотой слиток Гохрана. Одним словом, путаницу в голове Верочки можно объяснить тем, что деньги вызвали чувство, то есть сначала привлекли внимание к их обладателю, а затем, возможно, чтобы не было стыдно и не считать себя шлюхой, женщина отметила в мужчине и другие отличия: шею, детский взгляд, ну и все остальное.
Не исключено, что Солод тоже играл, или, напротив, в самом деле, считал себя влюбленным, как многие мужчины, приравнивающие к любви болезненную ревность. Достаточно несколько снизить здесь «температуру отчуждения», и все станет на свои места. Для Верочки это было не новостью. Она знала и таких, знала, как их успокоить. Одного дружеского поцелуя в распаленный лоб хватало, чтобы ревнивец перестал вулканизировать и угрожать кому-либо мордобоем.
За свои двадцать четыре года она пережила больше, чем десятки ее сверстниц. Жизнь всему научит, если, конечно, у нее учиться, вдумчиво анализируя ее уроки. Ей и пяти годов не было, когда умер отец. Крепкий, сорокалетний мужик пришел вечером с работы и, не ужиная, как обычно, лег в пастель. Рассказывали, что он страдал какой-то дурной болезнью и что рано или поздно она сведет его в могилу. Полежал так весь следующий день, а вечером на немой вопрос жены, Верочкиной мамы, сказал:
– Умираю я, жена. Вели приготовить чистую одежду и гроб закажите.
Верочка стояла рядом и, плача, смотрела на исхудавшее, изъеденное болезнью лицо отца.
Она любила его так, как любить могут только дети – искренне, нежно, самозабвенно. Многие годы спустя, она часто вспоминала такой эпизод. Умирающий взял ее за маленькие ручки, и медленно, пальчик за пальчиком, сложил их в крошечные кулачки. Подержал их в руках и угасающим голосом сказал:
– Жизнь, доченька, не легкая вещь. Очень много в ней плохого и гадкого, так что держи кулачки крепче.
Когда гроб вынесли из дома и положили во дворе на табуретки, Верочка не выдержала. Она подбежала к нему и, схватив за голубоватые кружева обивки, зычным, грудным голосом закричала:
– Папа, родненький, не умирай! Открой глаза, посмотри, я крепко держу кулачки! Пожалуйста, папочка!
Это был даже не крик, а вопль. Сознание маленькой девочки, плохо представляющей, что значит смерть, не могло согласиться с тем, что лежащий в гробу, почерневший от болезни и предсмертных мук, ее отец, совсем недавно улыбчивый, добрый, красивый человек, уходит от нее навсегда и что она больше никогда его не увидит. Что значит никогда? Как это навсегда? Почему, спустя час с небольшим, папу закопают в глубокую, пахнущую отвратной сыростью яму, и на этом месте останется горка с цветами, несколько венков от организации, где он работал, и наскоро сработанный деревянный крест? И все.
– Я не хочу! Не хочу! Не хочу! – кричала она, вырывая крепко сшитую кружевную оборку с гроба и дергая покойного за обшлаг пиджака.
И все это происходило на фоне весеннего теплого дня. На небе ни облачка. Равнодушное ко всему, цвета червонного золота солнце приближалось к зениту. А в садике, где прощались с отцом Верочки, пахло васильками, ромашками, душицей и клевером, но все эти запахи перебивал колоритный аромат прекрасных роз, выращенные перед пасхальными днями ее отцом. «Не в такой бы день тебе умирать, сынок», – сказал дед Тимофей, подошел к гробу и поцеловал покойного в твердый, как мрамор, лоб. Потом поцеловал маленькую головку Верочки: «Спаси тебя, бог, сиротка». Араповцы последовали примеру деда Тихона. Люди не скрывали слез – так сильно потряс вопль маленькой девочки, охваченной горем: «Папа, родненький, не умирай!».
Когда все было закончено, к Верочке подошел Игорь, ее будущий муж, и взял ее за руку. Мама не плакала, глаза были сухие, словно кто-то вложил в глазницы две голубые ледышки – тревожные приметы нескончаемого вдовьего горя. Еще через несколько лет, Верочка тогда уже училась в старших классах, умерла мать. Если верить слухам, от той же дурной болезни, которую муж прихватил на оргии в Москве и привез домой. После школы она пробовала поступить в один из тульских вузов, получила двойку по сочинению и когда собиралась домой, встретила тогда еще помрежа тульского драмтеатра Мыскина. Он и в то время был подобен призраку, потому что был одет во все белое, и ходил, пританцовывая, словно пытался взлететь, как белоголовый гриф. Он предложил ей работу в театре на эпизодические, не требующие профессиональных навыков роли. Она согласилась. Деньги были предложены не ахти какие, но все-таки это было лучше, чем ничего. В театре, узнав о том, что пережила за семнадцать неполных лет девушка, приняли как свою. С ней возились, учили дикции, пластике и прочим азам искусства, но больше любили поговорить. В особенности, народные артисты. Эти могли говорить обо всем, но, самое страшное, так долго, что, если бы замученный слушатель застрелился, они не обратили бы на это внимания, или, хуже того, посоветовали, как на самом деле следует стреляться, чтобы зритель вам поверил. Добавлю, что искушенный театрал не поверит актеру, когда тот на самом деле застрелиться. «Слишком театрализовано, скажет он, надо бы повторить это еще раз».
Однако жить на столь скудную зарплату было все-таки тяжело. Бывали дни, недели, месяцы, когда она ограничивала себя во всем, довольствуясь скромными заработками в театре. Любой другой на ее месте протянул бы ноги, но не Верочка. Она стоически выносила голод, съедая в день по тарелке супа, сдобренной жидким картофелем и чайной ложкой томатной пасты. На десерт – одно не первой свежести, червленое яблоко, которое запивала чашкой зеленного чая. Впрочем, нет худа без добра. Жесткая диета только улучшала фигуру – она становилась хрупкой, гибкой, утонченной. Так талантливый скульптор, уже закончив натуру, продолжает ее совершенствовать, скрупулезно оттачивая каждую деталь, денно и нощно колдуя над каждым участком, каждым миллиметром творения, чтобы произведение искусства стало шедевром. Верочка была одушевленным свидетельством того, что красивая женщина, несмотря на житейские тяготы и козни судьбы, становится еще красивее, святясь изнутри, как драгоценный камень в сосуде из тонкого стекла.
Такие представительницы женского половины человечества быстро осознают себя женщинами – слишком рано становятся объектом пристального внимания окружающих. Сначала это смущает, коробит, пугает, но потом, когда они становятся старше, начинает смешить и радовать, и они смотрят на мир с тем искрящимся чувством превосходства, от которого уже смущает и коробит нас. Но мы молчим, сознавая, что красивая женщина – это чудо, и как прекрасна была бы жизнь, если бы это чудо было нашим.
Кроме того, красота Верочки была особой. Если бы ее портрет писал хороший художник, ему бы пришлось порядком помучиться, чтобы найти то выражение лица, которое отличает ее первородную красоту от любой другой. И дело не в том, что, темпераментная по натуре, она бы вертелась на стуле, как юла, а в том, что в глубине зрачка женщины светилась древняя, как артефакт, загадка. Иногда казалось, что ее глазами на вас смотрят все красивые женщины мира. Иной раз выражение глаз было таким, что нельзя было с первого раза определить, грустят они или улыбаются, хранят спокойствие или полны чувств. Но что интересно, взгляд дарил надежду, в нем не было ни отказа, ни согласия. Взгляд был полон какого-то ангельского или бесовского призыва, и силу его притягательности едва ли можно было с чем-либо сравнить. От колдовской магии этих глаз сходили с ума многие. Василий был, по выражению Верочки, «очередником». Да еще клиентом, которого надо было отработать и слить в архивы известной службы. Люди умные, а среди них были и опытные сердцееды, встречаясь с нею, отходили в сторону, накладывая на сердце некое мистическое табу, чтобы не породить в нем романтический позыв, и могли только любоваться ею, как прекрасной картиной известного мастера. Почему? Трудно судить. Да и вообще, говоря о любви к женщине, мы почти всегда ходим вокруг да около. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский – у каждого из них была своя трактовка на сей счет, и каждый из них, был, по-своему, прав. Если объединить все это в одно и не повредиться при этом рассудком, можно стать идолопоклонником женщины, и в каждой хорошенькой особи прекрасной половины человечества видеть то самое чудо, о котором я говорил чуть выше, и на этой консервативной мысли успокоить свое распаленное эго.
Между тем, пока я рассуждал о женской красоте, в квартире появилась еще одна персона. Судя по всему, важная, поскольку все вскочили с мест и бросились засвидетельствовать ей свое почтение. Это был известный в высших кругах общества человек с короткой, как крик вепря, фамилией Берг. Верочка осталась в полном одиночестве. Но не надолго. Подошел Блинков и сказал:
– Марганцевый король. Он тоже будет принимать участие в аукционе.
– В каком аукционе?
– Наберитесь терпения. Скоро все узнаете. Сейчас его вам представят. Когда он будет целовать вашу руку, склонившись с почтением верноподданного королевы, обратите внимание на три волоска, торчащие из затылка, из самой макушки.
Берга представил Солод. Верочка сделала изящный реверанс:
– Хотите выпить, господин Берг?
– О, да! – ответил тот, сверкнув выразительными серыми зрачками восточного мага.
– Чаю или что-нибудь покрепче?
– С ваших рук хоть чашу с ядом.
Блинков хлопнул в ладони:
– Человек, яду!
Из кухни высунулась голова Держиморды:
– Яду? Какого?
– Этот смертоносный напиток называется «Женские чары», – бархатным голосом сказал Берг, не отводя глаз от лица Верочки. – Есть такой?
Держиморда почесал голову:
– В настоящее время не имеется. Зато есть яды эфы и среднеазиатской гюрзы. И немного беременной матки эфиопского скорпиона. Всего несколько капель, но чтобы сыграть в ящик, хватит. Какой приготовить?
– Только «Женские чары», – прошептал Берг.
Голова Держиморды продолжала торчать из дверного проема, пока Блинков не крикнул:
– Изыди, дурак!
Когда Держиморда исчез, Блинков спросил:
– Видела волоски?
– Ну и что?
– В них вложены все его активы, марганцевые рудники, один из крупнейших русских банков и Кремниевая Долина. Говорят, если вырвать хоть один из этих волосков, можно стать богаче морского царя.
Верочка с укором посмотрела на разговорившегося Блинкова:
– Ну, вот ты и вырви.
Лицо Блинкова погрустнело:
– Я бы за милую душу, но он мне не кланяется.
– Судя по всему, Берг уже нашел этот яд, – с другого конца стола крикнул Трофим. – Солод, мальчик мой, у тебя появился соперник. Зря ты задумал сделку с марганцевыми рудниками. Берг попросит у тебя три цены, полнеба и Верочку впридачу.
Солод все время тянул бренди и счастливо улыбался.
– По цене мы еще поторгуемся, а Верочку он не получит за все богатства планеты.
– Опаньки! – вскрикнул Блинков – Господа, давайте проведем аукцион? Я даже название уже придумал: «Аукцион «Русская красавица». Королевой аукциона будет Верочка. Ведущим назначаю себя. Кто против, может выброситься в окно или выпить яду гюрзы. Решение принято единогласно. Итак…
– Постой, Блинков, – перебил его Солод. – А чем ты хочешь торговать?
– Не чем, а кем, – прохрипел Трофим, улыбнувшись в первый раз после ухода Василия. – Сказано же «Русская красавица». Такая здесь одна.
– Так ты, скотина, хочешь продать мою Верочку? – крикнул Солод. – Да я тебя сейчас убью!
– Торговать мной? – еще ничего не понимая, проговорила Верочка. – О чем вы, Блинков?
Солод, взяв в руку бутылку с бренди и расплескивая коричневую жидкость на паркет, угрожающе приблизился к Блинкову.
– Страсти накаляются, – сказал Берг, подсевший к Трофиму.
– И мне все это начинает нравится – подлость с экзотикой! Это как раз то, что делает нашу жизнь интересной и стоящей, как романы маркиза де Сада, – ответил Трофим.
– Стоп! Стоп! – подняв вверх руки, закричал Блинков. – Господа, Верочка, милая, вы меня неправильно поняли, я никого и ничего не намерен продавать. Меня выводит из себя только то, что каждый, кому не лень, тычется носом в волшебные руки нашей королевы.
– Я не королева, – попробовала прервать его Верочка.
– Ты лучше. Потерпи, Верочка, сейчас все станет на свои места, – сказал Блинков и, обращаясь ко всем, добавил: – И все это делают бесплатно, словно это не рука нашей избранницы, а бог знает что. Вот что меня возмутило! Я полагаю, что за каждое прикосновение к руке королевы все должны платить.
Солод уже стоял около него и готов был опустить бутылку с бренди на голову оратора.
– А в этом есть какая-то рациональная мысль и захватывающая завязка хорошего детективного романа, – послышался хриплый голос Трофима. – Вы не находите, Берг?
– Пожалуй, – ответил тот. – За все надо платить. А вот сколько платить, пусть определит аукцион.
– Согласен. В ином случае и Держиморда может сунуть рваный доллар и облобызать ее ручку ртом, пахнущим говядиной и мочой обезьяны.
В проеме двери появилась голова Держиморды:
– Ась?
– Изыди, Сатана!
– Слушаюсь, господин.
Трофим, снизу вверх посмотрев на Солода, сделал примирительный жест, попросив того присесть.
– Ты все слышал, мальчик мой? – спросил он.
– Да, Трофим.
– А если слышал, то оставь в покое голову этого несчастного. И давайте вспомним детство и во что-нибудь поиграем. Например, в аукцион. Не заводы же покупаем, а ручки целуем.
– Только ручки? – спросила Верочка, прицелившись взглядом в Трофима.
– Разумеется. Все лоты определяешь ты. Можешь даже дать мне, как верному псу, лизнуть кончик мизинца за миллион долларов, и еще не факт, что я откажусь. Слово за тобой, королева.
Верочка оглядела всех и, озорно блеснув глазами, сказала:
– Ну, что ж, давайте попробуем.
– Браво! Браво, королева! – воскликнул Блинков, ударив колотушкой, принесенной из кухни, по деревянной чашке. – Итак, я начинаю. Лот первый. Ручка королевы. Цена оргкомитета аукциона: пять тысяч долларов, и ручка ваша, господа участники!
– Десять тысяч, – сказал Солод.
– Участник под номером один объявил десять тысяч. Кто больше?
– Пятнадцать тысяч, – сказал Берг.
– Участник под номером два объявил пятнадцать тысяч, – кричал Блинков. – Кто больше? Пятнадцать тысяч – раз!
Солод повернулся в сторону Берга.
– Двадцать тысяч! – сказал он.
– Двадцать пять! – повысил ставку Берг.
– Тридцать! – парировал Солод.
Трофим пригнулся к уху Берга:
– Дай ему выиграть. Еще не конец.
– Есть еще предложения, господа? – спросил ведущий. – Начинаю отсчет. Тридцать тысяч – раз! Тридцать тысяч – два! Тридцать тысяч – три! Продано! Ручка королевы ваша, господин Солод. Приступайте к целованию.
Солод достал из внутреннего костюма пачку купюр и бросил в корзину:
– Отсчитай, Блинков.
– Сию минуту, сударь.
Послышался шелест пересчитываемых купюр, похожий на шум начинающегося за окном дождя.
– Ловко у вас получается. Словно всю жизнь только этим и занимались, – сказал Трофим.
– Как вы догадались? – спросил Блинков. – Я действительно, сколько себя помню, только этим и занимаюсь – считаю чужие деньги.
– Прошу не отвлекаться, – сказал Солод. – Деньги подсчитаны?
– Да. Ровно тридцать тысяч долларов. Целуйте, целуйте пальцы королевы, Солод. Кстати, имейте в виду, по правилам аукциона, деньги назад не возвращаются.
Солод снял костюм и встал на колени перед Верочкой. Она уже протянула ему руку. Солод склонился перед нею и, задерживая дыхание, надолго приникал к каждому из пальчиков.
– Ваша рука пахнет свежими яблоками, – сказал он, вставая с колен.
– А у вас колючая щетина, – ответила на комплимент Верочка.
– Следующий лот! – крикнул Блинков. – Но перед тем как его объявить, должен сделать замечание, касающееся всех участников. Священнодействие проходит в полной тишине, без всяких комментариев. Ослушаетесь, буду штрафовать. Это, в первую очередь, касается вас, господин Солод. Итак, следующий лот. Это ножка королевы аукциона. Первоначальный взнос….
– Но позвольте! – воскликнула Верочка. – Лоты объявляю я. Трофим, почему вы молчите?
Трофим, повернувшись к ней спиной, о чем-то перешептывался с Бергом.
– Помолчи, Верочка, – сказал Блинков. – Я им сейчас такую цифру заявлю, что они удавятся. И игра будет закончена.
– Ты уверен?
– Да. Я еще в молодости перечитал всего Ленина. Жадность этих людей не имеет границ. Как раз и проверите на вшивость своего приятеля. Соглашайтесь, Верочка. А нет, так забирайте свои тридцать тысяч и давайте поговорим о… Хм… О чем, например? Например, о шахтах. Или о ценах на антрацитовый уголь. Интересно?
Блинков подвинул к ней корзинку с деньгами и притворно зевнул.
– Ладно, – сказала Верочка. – Попробуйте еще.
– Лот второй – ножка королевы аукциона – дребезжащим голосом проговорил ведущий аукциона – Первоначальный взнос – восемьдесят тысяч долларов
– Плачу сто, – сказал Солод.
– Сто десять, – парировал Берг.
– Сто двадцать – включился в торги Трофим.
Наступила тишина. Солод бросил взгляд на Трофима:
– И ты, Брут? Сто пятьдесят.
Берг промолчал. Трофим выдохнул:
– Отбой.
В гостиной снова зависла тишина. Слышен был только голос Блинкова:
– Сто пятьдесят тысяч – раз! Сто пятьдесят тысяч – два! Сто пятьдесят тысяч – три. Ножка ваша, Солод.
Верочка скинула туфельку и стала смотреть на ощипанную голову Солода. Тот нежно обнял ее ножку руками и несколько раз поцеловал пальцы и изгиб стопы, едва не дойдя до колена, слегка прикрытого подолом платья.
– Не до колена! – крикнул ведущий. – До колена не согласовано. Заканчивайте, вы уже исчерпали лимит времени.
Солод поднялся, с презрением взглянул на Блинкова и спросил:
– Какой следующий лот?
Верочка и Блинков стали шептаться. Он в чем-то ее убеждал, она, мотая головой, не соглашалась. В гостиной все, кроме Верочки и Берга, курили. Дым – коромыслом. Пьяный Солод с улыбкой, как после сильной дозы наркотика, смотрел на Верочку. Однажды, бросив взгляд на Блинкова, заметил, как тот показывает на него пальцем. Верочка шлепнула его по плечу и, видно было по ставшему строгим лицу, что-то ему выговорила.
ВЕДУШИЙ. Господа, следующий лот. Мы дали ему красивое поэтическое название «Долгий поцелуй на ночь». Цена оргкомитета двести пятьдесят тысяч долларов.
СОЛОД. Триста тысяч, и закрывай свою лавочку.
БЕРГ. Вы слишком самоуверенны, Солод. Даю триста пятьдесят тысяч.
СОЛОД. (Отводя в сторону Трофима). Сколько у нас с собой наличности?
ТРОФИМ. Не знаю точно, примерно, около полумиллиона.
ВЕДУЩИЙ. Участник под номером два объявил триста пятьдесят тысяч. Триста пятьдесят тысяч – раз!
СОЛОД. Четыреста тысяч. (Трофиму). Сколько у тебя денег с собой?
ТРОФИМ. Я уже объявлял. Сто двадцать тысяч.
СОЛОД. Займешь мне. Завтра возьмешь в банке.
ТРОФИМ. Хорошо. Но, может, мы прекратим этот балаган, он становится слишком дорогим. ( Не без иронии). Даже для большой любви.
СОЛОД. Не ерничай. Сейчас будем кончать. Ты думаешь, Берг будет еще играть?
ТРОФИМ. Похоже на то.
СОЛОД. Черт!
ВЕДУЩИЙ. Участник под номером один заявил четыреста тысяч. Кто больше? Четыреста тысяч – раз!
БЕРГ. Полмиллиона.
СОЛОД. Шестьсот тысяч.
БЕРГ. Восемьсот тысяч.
ТРОФИМ. (Бергу). Берг, это подло. А где экзотика? Мне это не нравится.
БЕРГ. Потерпи, Трофим. Будет и экзотика.
ТРОФИМ. ( Солоду). Мы проиграли, мальчик мой. У нас с собой нет и семисот.
СОЛОД. Звони в банк.
ТРОФИМ. Привезут не раньше чем через час.
СОЛОД. (Ведущему). У нас есть время?
ВЕДУЩИЙ. Сколько вам надо?
СОЛОД. Около часа.
ВЕДУЩИЙ. У вас нет даже минуты. Участник под номером два объявил восемьсот тысяч. Кто больше?
СОЛОД. (Падает на колени перед Верочкой). Милая, хорошая моя, попроси его ты. Как королеву аукциона, он тебя послушает. Мне нужен всего час.
ВЕРОЧКА. (Холодно). Милый мой, хороший, ничем не могу тебе помочь. Могу только дать совет: научись проигрывать.
СОЛОД. (Ведущему). Блинков, я все равно тебя когда-нибудь убью.
БЕРГ. Ведущий, вы нарушаете правила аукциона.
ВЕДУЩИЙ. Простите. Начинаю счет. Восемьсот тысяч – раз! Восемьсот тысяч – два! Восемьсот тысяч – три! Лот продан. Поцелуй ваш, господин Берг.
(Берг подошел к Верочке и поцеловал в щечку).
ВЕДУЩИЙ. Как! И все? А где же «Долгий поцелуй на ночь», сударь?
БЕРГ. Это мое дело. (Верочке). Спасибо вам за приятно проведенное время. (И снова Блинкову). А где обещанный яд? Еще не приготовили?
БЛИНКОВ. (Хлопнув ладонями). Человек, яду!
(Входит Держиморда с маленьким пузырьком).
ДЕРЖИМОРДА. Кому?
БЛИНКОВ. (Показывая пальцем на Берга). Ему
БЕРГ. (Трофиму). Хотели экзотику? Извольте. ( Пьет яд). Тьфу, какая гадость!
БЛИНКОВ. А закусить? Огурчиков, грибочков. Или нигерийских орешков. Говорят, кисленькие.
БЕРГ. Не надо. (Целует руку Верочки, прощается со всеми и уходит).
ВЕРОЧКА. Почему он не умер?
ДЕРЖИМОРДА. ( Пожимая плечами). Не знаю. По идее, должен. Мы смешали два сильнодействующих яда, смерть должна наступить немедленно. Правда, мы добавили в раствор несколько капель мочи эскимоса. Возможно, они как-то нейтрализовали действие яда. Странно.
После этих слов в гостиной раздался оглушительный хохот. Трофим упал на диван и от приступа смеха поднял вверх короткие ноги, зашевелив ими, как агонизирующий таракан. Солод смеялся беззвучно, закрыв слезящиеся от смеха глаза. Смех Блинкова был похож на кашель больного туберкулезом.
ДЕРЖИМОРДА. Гы… Смешно. (Уходит).
ВЕРОЧКА. (Улыбаясь). Какой интересный мужчина! Сколько ему лет?
БЛИНКОВ. Три тыщи. Не меньше.
ТРОФИМ. А который сейчас час?
БЛИНКОВ. Скоро утро.
ТРОФИМ. Надо немного поспать.
Через несколько минут стало тихо, со стола все было убрано, Трофим ушел спать в лимузин. Прибрали все и в столовой. Над домом висела полная, светлоокая, как подснежник, луна. На улице горели фонари, обвиваясь тонким туманом, как нежной женской шелковой шалью. Вокруг дома медленно плыли тени секьюрити – молодые крепкие мужчины, несущие круглосуточную вахту, чтобы ничто не нарушило сладкий сон их хозяев.
Когда Солод и Верочка остались одни, он смотрел на нее, как на божество. В мерцающем лунном свете, проникавшим в спальню сквозь кружевную тюль, женщина с открытой длиной шеей, превратившаяся в мифологический образ, казалась ему существом не из этого мира и не из этого времени. Таких красавиц дарили друг другу олимпийские боги, их слали в дар и в качестве уважения цари и султаны, великие завоеватели и богатейшие люди земли, и эта женщина была лучшим изумрудом в богатейшей коллекции их щедрых даров. Солод смотрел и не верил, что Верочка – живое существо, женщина с красивым лицом и соблазнительным телом – средоточием жизни, центром природы, откуда пошла сама жизнь. И как это далеко было от жизни богатого денди конца двадцатого века, владеющего всем, что только есть на земле и ее недрах! Это была жизнь в совершенно иной ипостаси, в которой женщина-мать, женщина-любовница значат для бренного мира больше, чем все богатства планеты. Будучи ребенком, школьником, студентом, он об этом много читал, но никогда не думал, что такое бывает и, что главное, такое может произойти с ним.
Он сел в кресло, отложил бокал с бренди и, как зачарованный, не отводил глаз от ее шеи и плеч. Онемев от почти мистического восторга, он не мог произнести ни слова. Мысли, одна за другой, лихорадочно, как в кипящем котле, вспыхивали в его воспаленном мозгу и тут же гасли, чтобы уступить другим, пылавшим, как факелы в подземелье. В это время полная луна, поднялась над крышей противоположного дома, вспыхнула синусоидой в распятьях антенн и спальня залилась ярким светом. Все было видно, словно в окна уже пробился рассвет. И когда с утонченной аристократической паузой Верочка повернула к нему лицо, он мог только выдохнуть:
– Кто ты, милая?
– Я женщина, – ответила Верочка. – Простая русская баба. Иди ко мне и все узнаешь.
