ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (Смущенно.) Прости, если я не кстати.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (В волнении.) Что ты, милый мой? Что ты? Ты как никогда кстати. В особенности, сегодня, в этот вечерний час, когда меня оставили мои шумные друзья, и я, наконец, предоставлен самому себе. В последнее время это происходит не так часто.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. ( Оглядываясь вокруг.) Какой у тебя роскошный кабинет, как много в ней диковинной мебели, а люстры, люстры – что за чудо!
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Фламандский фарфор.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Какой?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Фламандский.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Это, наверно, очень дорого стоит?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Не дешево. Все, что ты видишь, покупалось на известных аукционах в лучших городах мира.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Да? Но зачем тебе это?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Если честно, не знаю.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Ты стал очень богат? Ты добился большого успеха? Твои картины продаются, твое имя в ряду известных мастеров современной живописи? Боже, как я рад за тебя, я просто вне себя от счастья! Умоляю, покажи мне свою мастерскую! Я хочу видеть твои работы, любоваться ими, и если я найду в них хоть толику моего труда, я буду прыгать, как безумный! А какова мастерская? Наверное, с потолком до неба? Правда? А помнишь тот крошечный чулан в подвале на Сретенке? Без окон и дверей. Помнишь?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Конечно, помню. Как это можно забыть?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. А того гигантского сибирского кота, который крал у нас колбасу?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. О, да!
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Чуланчик был рядом с нужником, от которого несло дерьмом на три версты. Но мы с тобой убегали к Москве-реке, гуляли там до утренней зари, любуясь высокими березами, над которыми ярко горели звезды – что твой фламандский фарфор! Как это все было чисто, молодо, свежо! Как все просилось на полотно! А после мы возвращались в свою келью, и ты громовым голосом кричал на всю улицу: «Да здравствует сей богопротивный нужник, где от тошнотворного запаха и смрада
родятся великие идеи, которые потрясут мир!» Но, полно, полно! Веди меня в мастерскую. Что ты сидишь, как истукан? Боишься, что твои картины будут подвергнуты критике? Помилуй, дружище, разве мало критики мы в свое время слышали? Кроме того, обещаю тебе, я буду объективен. Не сочти за лесть, но ты ведь знаешь, как много хорошего я сделал, чтобы ты уже никогда не писал плохо. Ну? Поднимай свое тучное тело, сам говорил, что художник должен быть легок на подъем.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Смущенно улыбаясь.) Ты совсем не изменился, все время куда-то спешишь.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Я спешу? Никак нет, мой друг. Помнишь, как сказано у Маяковского: «У меня, да и у вас, в запасе вечность». (Садится в кресло.) Ну, давай поболтаем. Времени у меня ровно столько, сколько оно может в себя вместить, то есть две-три минуты и еще бесконечность.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Хочешь что-нибудь выпить?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Не откажусь.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Идет к бару, достает бутылку и два стакана.) Это виски. Крепкий напиток, как наша водка, только еще противней.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. А пиво у тебя есть?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Конечно.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Тоже, небось, заморское?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Да. Баварское.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Давай пиво.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Возвращаясь к бару за пивом.) Как видишь, времена меняются.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Если ты о пиве, то не очень. Если же о декорациях вокруг, ты прав: видно, эпоха бедных художников уже миновала.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Может быть. Но она не стала от этого богаче.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Бедная эпоха! (Пристально глядя на него.) Дружище, ты, по-моему, что-то темнишь. Почему бы нам не совместить употребление пива с просмотром шедевров современной живописи?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Ну, шедевры – это громко сказано.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Скромность украшает мастера. Я тоже хотел таким быть, но понял, что лучше, чем есть, я не стану, а быть хуже – забава для других. Итак, в мастерскую!
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Подожди.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Что такое?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Подожди еще немного.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ (В недоумении.) Кого ждать?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Опустив голову.) Видишь ли, друг мой…
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Не вижу пока, друг мой.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Дело в том, что…
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Дело в том – что?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. ( Про себя.) Будь что будет! (Вслух.) Никакой мастерской у меня нет.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Как нет? Где же ты работаешь?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Нигде.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. ( В изумлении.) Ты хочешь мне сказать, что ты… что ты.… Да нет, ты шутишь. Скажи, что шутишь. Ну?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Уже спокойно) Я не шучу.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Да нет. Вранье. Ты меня разыгрываешь
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Нет. Нет. Я не шучу. Но, пожалуйста, не надо так сильно волноваться. Ты побледнел. У тебя вспотел лоб. И руки дрожат. Умоляю тебя, не надо ничего драматизировать!
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (Растеряно.) Поверить не могу.… Но ответь мне, наконец, прямо: ты перестал заниматься искусством?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Да.… То есть не совсем…(Опустив голову.) Право, не знаю, что и сказать.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (Уже спокойнее.) Если нечего сказать, говори правду. Говори как есть.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Хорошо. Только пообещай мне, что выслушаешь все спокойно.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Обещаю.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. За последние два десятка лет многое изменилось. Уже не та страна, не то общество. В стране разгул, вакханалия и шабаш, устроенные Желтым Дьяволом. Причем, что интересно, какую бы критическую оценку ни давали этому историки и философы – реакции никакой: люди словно лишились здравого рассудка, словно им парализовали ту часть головного мозга, которая отвечает за совесть…
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (С иронией.) Позволь мне перебить тебя. Повести временных лет в твоей интерпретации я приду послушать в следующий раз. Меня не интересует сейчас ни история, ни философия, ни уж тем более политика. Ты не хуже меня знаешь, что перечисленные дисциплины – не более чем спекуляции мысли на заданную тему. Меня сейчас интересуют не они, а ты, хотя бы потому, что через тебя я узнаю о них больше, чем через что-либо другое.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Ты отрицаешь роль общественных наук в формировании личности?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Напротив. Я хотел бы только отметить, что если они не служат человеку, значит, они его обманывают. Я, надеюсь, ясно выразил свою мысль? (Строго глядя на своего собеседника.) Еще раз повторяю, меня сейчас интересуешь только ты, потому что ты – это я. А я хотел быть Человеком, а не поклонником вонючего баварского пива. Я хочу знать, как ты жил после того, как оставил меня.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. ( Раздраженно.) Как на допросе. Не забывай, что художник – от слова «худо». Как я жил? Плохо. Худо. Соответственно своему амплуа. Я был выброшен на задворки общества. Голодал. Кое-как перебивался шабашкой.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Ничего нового. Что далее?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Тяжело вздохнув.) В полный рост передо мной встала дилемма: искусство или голодная смерть? Пойми меня правильно, трудно было сопротивляться тому давлению невежества, которое окружило меня со всех сторон, и, сжимая в тиски, вытягивала все соки. Ты умный. Ты должен знать, что борьба за жалкий кусок хлеба может свести к нулю и сатанинское самолюбие.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Как ты необычно стал говорить! Что означает давление невежества?
Разве в мое время оно было более слабым? Когда ты был мной, ведь я это ты, только на двадцать лет моложе, ты говорил об этом иначе. Вспомни, ведь ты был славным малым, готовым взяться за любое доброе дело, ввязаться в схватку с любым проявлением невежества и зла!
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Все течет, мой друг.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Это не ответ.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Прости меня. На самом деле, вопрос не так уж прост, как может показаться на первый взгляд.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Тогда давай по порядку. Итак, ты перестал заниматься искусством?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Мне надо было как-то жить. Я ушел в коммерческий бизнес, чтобы заработать денег, и с новыми силами, уже без оглядки на житейские нужды и кормежку, заниматься своим главным делом.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Хорошо, хорошо. Что далее?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Я стал заниматься торговлей лесом.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Что?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Заработать быстро и много тогда можно было только в сфере торговли.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Ничего не понимаю. Как ты, художник от бога, мог заниматься торговлей? Что это вообще такое – торговля? Зачем это? Какое это вообще имеет отношение к тебе? Вспомни, как мы относились к торгашам? Мы же их презирали! Как ты мог заниматься делом, которое презирал?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Увы, мой друг, этим занималась вся страна.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Что?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Видишь ли, это такой уклад, такое жизнеустройство, когда все должны чем-то торговать – одним словом, рынок.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Допускаю. Но почему художник должен торговать лесом, инженер бижутерией, а музыкант колбасой? Если это называется рынком, то что такое безумие? Ну, скажи мне, разве это не сумасшедший дом?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Более чем. Но творческие профессии к тому времени уже не имели значения. Значение имело одно – способность торговать, делать деньги. Оценка человеку давалась по этой способности. Обстоятельства в корне изменили мою жизнь. И не только мою. Страну поглотил тотальный рынок, где продавалось все – от пуговиц и гвоздей до танков и космических ракет. Тот, кто стоял в это время в стороне, остался ни с чем. Волна безумия охватила и меня. Я работал в день по восемнадцать часов, объехал все северные заводы, заключил десятки договоров. Уже через год на меня работали сотни людей.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. И все торговали?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Не иронизируй, друг мой. Поверь, никто туда не шел по доброй воле. Нас на рынок загнали, как скотину в загон.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (Тихо.) Кто?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. То есть?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Кто был загонщиком?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Да все мы были загонщиками и скотиной одновременно.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Так не бывает. ( Задумчиво.) Здесь должно быть какое-то разделение функций.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Может быть. Я об этом не задумывался. У меня не было времени.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Странно.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Что странно?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Странно, что тебе удалось заработать кучу денег, сбросить с плеч груз житейских проблем, но в искусство ты все-таки не вернулся. Почему?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Не знаю. Вероятно, за это время что-то во мне изменилось, словно кровь смешали с сильнодействующим ядом. Я стал попросту мутировать. Из интеллигентного человека я стал превращаться в циника, и это мне нравилось. Повторяю, так получилось,
что я стал зарабатывать слишком много денег. Все началось с этого. Не скажу, что я оборотился в своего антипода в один час. Все происходило гораздо медленнее.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (Не без иронии.) Как же это происходило – обращение Ильи-художника в Илью-торгаша?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. ( Не обращая внимания на иронический тон собеседника.) Через некоторое время, когда я начинал уже явственно сознавать, что становлюсь богатым человеком, я стал ловить на себе восторженные взгляды женщин и завистливые взгляды мужчин. Где бы я не был: в кругу родных, друзей, недругов, деловых партнеров или просто знакомых, я все время чувствовал, что мое сердце, как спелый гранат, полно сладчайшим соком всеобщего внимания, от головы до пят я был полон превосходства над всеми, кто меня окружал. Некий подголосок изнутри поминутно твердил, что, мол, это и есть то главное, что мне надо было всегда – отношение к моей особе как к идеалу, таланту, большому, авторитетному человеку: какая, мол, разница, нашептывал мне он, как ты добьешься своей цели – с помощью палитры и кисти или свалившихся с неба денег? Друг мой, я стал сходить с ума – я перестал видеть эту разницу. Возвратиться вновь в живопись? К старым холстам? К книгам? К бессонным ночам? К жизни отшельника? К грязным арбатским переходам? Как это было возможно, когда мир бросал к моим ногам все прелести жизни? Я объездил почти весь мир, отдыхал в самых фешенебельных отелях лучших городов земли, познал ласки красивейших женщин, – словом, я зажил какой-то неведомой, звонкой, счастливой и глупой жизнью тела. Тот потребительский бум, о котором сейчас всюду говорят, охватил и меня. Я покупал все: землю, дома, дачи, автомобили, яхты, самую дорогую на свете мебель – словом, все, что хотел. Я почти ежедневно менял костюмы, мой гардероб можно было оценить в несколько миллионов долларов. К тому моменту мне уже не надо было работать – удачно вложенные однажды деньги приносили колоссальную прибыль.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Все ясно. (С иронией) И картина с классическим названием «Преображение Ильи» завершена. Купили за полушку?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Обиженно.) Ну, положим, не за полушку.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Положим, за рубль. Это имеет значение?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Ну…
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Скажи, как ты сейчас относишься к людям?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Честно?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Конечно, честно. Не будешь ведь ты лгать самому себе.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Разумеется. Я их презираю.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Почему?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. В современном человеке нет ничего святого. Не гляди на меня с таким укором. Да, я изменил идеалам своей молодости, а они – нет. А знаешь, почему? Потому что у них вообще идеалов не было. Да, я предавал своих друзей, а они – нет. Потому что у них не было друзей. Да, я сделал себе, своим детям и внукам капитал, а они – нет. Но ведь я работал, как негр на плантации, а они просиживали жизнь за картишками, пивом и нескончаемыми разговорами о том, какое у них плохое правительство и какие несчастные они. Да, я лгал, изворачивался, как змея, я рычал, как загнанный зверь, я запускал когти под ребра недругов и конкурентов, а они – нет. Но ведь я был в пекле жизни, в драке, а они стояли в сторонке, в тени и прохладе, наблюдая, как мы сгораем от мук и страстей в греховном стремлении к лучшей жизни. Суета сует и всяческая суета – так говорили они. В этих ветхих, отштампованных веками словах – вся идеология большинства. Все в руках божьих, говорили они. И если так, то человеку ничего не надо. Ничего: ни музыки, ни живописи, ни литературы, ни «неба содроганья» – плевать, ни «горних ангелов полет» — ничего, кроме гречневой каши, борща и чая. Только лишившись минимума говеной потребительской корзины, они приходили к нам и говорили: « Деньги нужны, батенька. Что делать?». «Работать надо, говорили мы, тогда и деньги будут». И они соглашались с нами, – заметь, соглашались делать любую работу, трудиться денно и нощно, идти на все, – лишь бы не с пустыми руками приходить домой, не отводить глаз от тревожного взгляда жены и от детских лиц, посеревших от постоянного недоедания. Умоляю тебя, друг мой, не смотри на меня с такой укоризной. Я еще не страдаю параличом сердца. В словах моих нет ни нотки сарказма, но нет в них и жалости. Почему? Потому что я не могу понять, почему почти половина здорового, трудоспособного населения страны превратилась в попрошаек. В Москве, например, сейчас попрошайка каждый второй. Одни просят с трясущимися руками, другие – вальяжно, по-хлестаковски закинув ногу на ногу, третьи – получив свое, закроют двери твоего офиса и процедят сквозь зубы: «Ну и скупой, гнида!». Это тебе в качестве благодарности. (Резко, почти злобно.) Перестань, наконец, на меня так смотреть! Что? Что я не так говорю?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Не знаю. Вероятно, у каждого богатого человека есть свои попрошайки. Это закономерно. И все они жалуются, когда их много. Но ты, по-прежнему, говоришь не то, что я хотел бы от тебя услышать. Ты меня либо не понимаешь, либо делаешь вид, что не понимаешь.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. О, кей. Скажи мне, что ты хочешь услышать?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Я хочу услышать одно – что ты сделал со мной? Неужели те тысячи дней и ночей, которые я провел за мольбертом и книгами, прошли зря? Но я ведь был молод. Я тоже хотел жить жизнью тела: бродить по ночам со сверстниками, напиваться в стельку, орать пьяные песни, спать с красивыми женщинами. Вместо этого ты едва ли не силой загонял меня в крошечную келью около дурно пахнущего нужника, где я ночи напролет просиживал перед несговорчивым холстом. Скажи мне, знал ли ты тогда, что цель не в том, чтобы реализовать свой дар и стать Человеком, а в чем-то другом, и что та великая цель была всего лишь иллюзией заблудшей души?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Побойся бога, конечно же, не знал.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Тогда во всем, что ты говоришь, нет логики. Друг мой, из всего того, о чем я тогда мучительно думал и что я с такой завидной самоотверженностью делал, никак не следует, что через некоторое время меня поменяют на баварское пиво, на респектабельных шлюх, на деньги и на то отвратное меценатство, о котором ты говорил минуту назад. Что же было?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Ах, оставь это, милый мой! Что было, то было. Все, в конце концов, ниспослано свыше.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Выходит, мы с тобой и тогда не были хозяевами своей жизни, и стоило только появиться загонщику и махнуть на нас кнутом – мы вслед за стадом бросились в пропасть? Так?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Да. Так.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. В таком случае, за что же ты презираешь людей? Ведь ты с ними – в одной пропасти.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Верно и это.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. (Гневно.) Тогда ответь мне на самый болезненный вопрос: в кого я эволюционировал – в Человека или в Гниду?!
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (После длительной паузы.) Я не знаю.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. ( С иронией.) Ай, ай, как трудно признаться! Даже самому себе.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Опустив голову.) Почему ты меня мучаешь?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Ты сам себя мучаешь. Почему? Потому что в тебе стучит мое сердце.
Оно не так быстро «эволюционирует», как все остальное. Оно порой живет какой-то самостоятельной жизнью. Твой же случай и вовсе уникален: ты ему изменяешь, а оно тебе – нет. Вспомни, например, как оно болело, когда умерла мама. Кстати, почему ты не поехал на ее похороны?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Уже не помню. Были какие-то дела, какие-то важные сделки…
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Сделки? Их нельзя было отложить? Нет? Даже для того чтобы проститься с единственным на земле человеком, который больше жизни тебя любил?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. (Растеряно.) Да нет же.… Все не так… Я хотел, я каждый день собирался…Но…
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Но потом.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Да, я все время собирался, но что-то всегда останавливало. Поверь, я никогда об этом не забывал.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Верю, друг мой. Но после ее смерти прошло уже десять лет. Когда же ты, наконец, действительно соберешься?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Десять лет? Как время летит! ( Крестится.) Прости меня, господи!
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Не надо.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Что не надо?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Креститься не надо. (Поймав вопросительный взгляд собеседника.) Поздновато, милый. Кстати, ты помнишь, как тяжело она тебя вынашивала, и как трудно прошли роды?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Да. Она почти три месяца пролежала в больнице.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. И все три месяца находилась на грани между жизнью и смертью. Видно, бог, которому ты понапрасну крестишься, не очень хотел, чтобы ты появился на свет.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Может быть.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Но воля женщины оказалась сильнее – ты родился.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Как ты хорошо сказал!
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Как плохо ты поступил!
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Могу я исправить свою ошибку?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Думаю, что нет.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Жаль.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Вот что я еще хотел спросить у тебя? Можешь ли ты вспомнить те несколько дней после похорон в каких-либо подробностях?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Зачем это?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Я хочу знать, какие чеки ты подписывал в те дни, с какой шлюхой ты тогда развлекался?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Прошу тебя, не будь таким жестоким. Я очень тяжело пережил смерть матери. Я помню о ней всегда. Ты должен мне поверить.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Должен? Почему?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Надо соблюдать меру. Соблюдать ее во всем.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. А ты ее соблюдал?
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Я пытался.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Аминь (Вставая с кресла.) Однако я засиделся. Пора и честь знать.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Посиди еще. Я не хочу, чтобы ты уходил так.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Нет. Пора.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Пожалуйста, побудь еще. У меня такое ощущение, что ты больше не придешь. Скажи, что это не так.
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Нет, это так. Мое время уже прошло. Я ухожу с легким сердцем.
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Странно. Почему же мне так тяжело?
ПЕРВЫЙ ИЛЬЯ. Потому что ты остаешься. Всем, кто остается, тяжело, в особенности, когда от них уходят навсегда.
( Первый Илья уходит, растворяясь в глубине темной сцены)
ВТОРОЙ ИЛЬЯ. Илья! Подожди. Не будь так жесток со мной, мальчик мой! Илья! Ну, вот…. Кажется, все.
( На авансцене, в полумраке, сидит в кресле уже пожилой человек, который плачет, закрыв лицо руками.)
***
