Он знал, что разлад между ними рано или поздно произойдет, что ему вежливо покажут на дверь, но и предположить не мог, что финальная сцена их трехлетнего «субботнего романа» пройдет столь одиозно и глупо. Ее поведение сегодня, вслух говорил себе он, возвращаясь домой, перешло все рамки, и что он никогда ей этого не простит. Он шел по тротуару. Мимо сновали люди. Они с улыбкой оглядывались на него, как на безумца, говорившего с самим собой. Лицо его было бледным, глаза горели лихорадочным блеском. Он не обращал ни на кого внимания. Единственное, что он хотел, это как можно быстрее прийти домой, запереться на ключ и подумать, что будет делать дальше.
Примерно за час до скандальной сцены над городом прошел дождь. Над крышами домов медленно ползли серые облака. Светили тусклые звёзды – как марцефаль на старой одежде, брошенной в мусорные контейнеры. Он мог бы проехать на троллейбусе, чтобы быстрее оказаться у себя, но отбросил эту мысль, подумав, что троллейбус надо будет ждать. Сколько ждать? Бог знает. Можно было бы взять такси, но для этого надо выйти на обочину проезжей части дороги, вытянуть руку и, подобно заводной кукле, опускать и поднимать её при виде автомобиля с шашечками. Не исключено, что такси притормозит через минуту, но если вы сторгуетесь по цене, сядете в кресло, то водитель непременно с вами заговорит. Ехать всего три-четыре сотни метров, но – надо же, какой любознательный! – он обязательно о чем-нибудь спросит. Например, местный вы или приезжий? Какое ему до этого дело? Никакого. Спросит, чтобы спросить. Из вежливости ответите, но получите другой вопрос: «Давно в Москве?» И так до конца, пока не сунете ему сторублевку и не выскочите из автосалона, пахнущего приторным, как в общественном туалете, освежителем воздуха. Тошно. Всё в этом городе тошно. Я не знаю города, говорил он, где люди так откровенно презирали бы друг друга, где себялюбие – мелкое, мещанское, с запахом ветхих коммуналок – так откровенно проявлялось у людей, перебивающихся с хлеба на квас. Такие же себялюбцы и те, кто прожигает жизнь в дорогих ресторанах в обществе воров и респектабельных шлюх. Те и другие, нищие и богатые, любят говорить о патриотизме, ругать либералов, которых винят во всех бедах страны. Общий дискурс сводится к диалогу между лузером и успешным менеджером: первые приняли реформы в стране, как шанс разбогатеть, и будут мечтать об этом до конца жизни, вторые, добившись финансовых успехов, предпримут всё, чтобы сохранить свой статус-кво, и чтобы условия, которые дали им возможность выбраться из грязи в князи, утвердились навсегда. Великий шанс, соблазн насквозь лживого рынка стал притягательным магнитом для всех – для запойного алкоголика, живущего на пенсию по инвалидности, и хозяина крупного банка. И когда нищие говорят, что реформаторы обманули общество, то за праведным гневом нельзя не расслышать нотки искреннего разочарования в том, что им не удалось реализовать свой шанс.
Любая, даже разогретая на честной идее риторика, от лукавого – бедные всегда будут обвинять богатых в своём плачевном положение, поскольку абсолютно уверены в том, что последние стали богатыми за их счёт. Поменяйте их местами – ничего не изменится. Время и место не меняет внутренней сути людей, а страсти по совершенству, придуманные великими идеалистами и романтиками прошлого, давно стали музейными архетипами. У каждого человека сейчас своё понимание совершенства, и поэтому судить о нём нет никакого смысла.
Перед домом он зашел в магазин, взял бутылку водки и несколько пачек сигарет.
— Может, возьмете что-нибудь на закуску? – спросила продавщица.
— Не ваше дело, – отрезал он.
Дома ему стало еще хуже. Словно улица, по которой он шел, ступая по грязным лужам, как-то разгоняла тоску. Как никогда раньше, он почувствовал бессмысленность жизни, помещенной в его хлюпкое, нездоровое, стареющее тело. Он сидел на тахте, пристроенной сбоку к письменному столу, и смотрел в окно. Он не знал, что делать, больше того – не знал, о чем подумать. Перед глазами стояло молодое лицо женщины с большими голубыми глазами и чувственным алым ртом. Почти каждую субботу он приходил к этой женщине с цветами, подарками и сладостями. С некоторых пор он стал мерять жизнь по субботам. Всю неделю он ходил на работу, строго исполнял распоряжения руководства компании, сидел за рабочим столом допоздна, и только в пятницу, за день до вожделенной субботы, уходил рано, чтобы подготовится к встрече с любимой. Это были лучшие часы его жизни. Он подолгу мылся, тщательно брился, мерил сорочки (каждую неделю на встречу он приходил в новой), подбирал к сорочке галстук и запонки. Несмотря на то что ему уже исполнилось полных пятьдесят лет, он чувствовал себя юношей, которому предстоит первое свидание с дамой сердца. Она была моложе почти на 25 лет. Поначалу это его смущало. Намеками, полунамеками, кстати (а чаще некстати) он говорил ей о разнице в возрасте, о том, что она годится ему в дочери, что это его всерьёз тревожит и ему бывает стыдно. Говоря об этом, он робко заглядывал ей в глаза, пытаясь угадать, какой будет реакция. Она пропускала всё мимо ушей, давая понять, что это не имеет значения. Он радовался, как дитя, хотя не мог не догадаться, что она не говорит всей правды. Вероятно, на то были свои причины, думал он. В конце концов, у каждого человека есть свои секреты, о которых никто не должен знать, и если вы действительно любите, то пусть обладатель секретов сам решит, открывать их или похоронить в памяти до конца жизни. За три последних года отношения между ними сформировались в некий записной график. У нее для него был субботний вечер. Этот распорядок никто не нарушал, исключая редкие случаи, когда болел он или чувствовала недомогание она.
Повторю еще раз, что он, человек в возрасте и уже получивший в свой срок положенные ему «мильон терзаний», знал, что его безоблачному счастью придет конец. Он не думал, когда это случится, но несколько недель назад, когда в «свои субботние часы» он встретил у неё мужчину, под сердцем что-то торкнулось – ожидание беды становилось явью. Незнакомец был высок, ухожен, красив и, как потом выяснилось, при больших деньгах. Она представила его старым другом. Из вежливости гость еще немного побыл и ушел. Две последующие встречи прошли как всегда, но он чувствовал, что до часа, который он с тревогой ждет, остались считанные дни.
Именно это сегодня и произошло.
-Я полюбила другого, – сказала она, вяло растягивая слова. – Прости меня, так уж случилось. Но… но мы можем оставаться друзьями. Если, конечно, у тебя будет на то желание.
Опешив от услышанного, он несколько секунд молча смотрел на неё. Потом, тяжело вздохнув, спросил:
— Ты в этом уверена?
— Да, – ответила она.
Заикаясь и путая падежи, он начал говорить о том, что она знает, как он к ней относится, что не мыслит своей жизни без неё и что чувство, которое он испытывает уже несколько лет, нельзя так просто, как ненужную вещь, выбросить и забыть.
(«Очень сожалею, перебила она, но я говорю правду – я действительно полюбила другого». «Ты говоришь о человеке, которого я в прошлый раз здесь встретил?» «Да». «Почему ты мне не говорила о нём раньше?» – спросил он. «Были проблемы, – ответила она, – но, повторяю, мы можем оставаться друзьями». «Где он сейчас?» «В спальне». «А вот это, пожалуй, подло! – крикнул он, бросив взгляд на полуоткрытую дверь в спальню». «Почему? – спросила она – Я ведь…»).
Он не дослушал её, встал, накинул плащ и вышел, громко хлопнув дверью.
Этот диалог он проговорил про себя несколько сотен раз. Ему казалось, что для него всё кончилось, что у часов, отстукивающих его жизнь, нет стрелок, что время для него застыло, как холодный метал на дне брошенной доменной печи.
Лицо продолжало гореть от гнева. Он хватался за голову, прикладывал к пылающему лбу холодный компресс, глотал обезболивающие таблетки, запивая водкой, – всё было тщетно, боль не стихала, тело гудело от болезненной усталости, тошнотворный комок ненависти к ней, к себе и ко всему миру подкатывал к горлу, затрудняя дыхание. В кипящей мешанине мыслей он искал, точней, надеялся найти хоть одну, чтобы выстроить хрупкий логический ряд, который приведет его к тому, что случившееся следует воспринять как данность. Это уже другое – не беда, а данность. Как в физике, закон тяготения, как закон количественных изменений в качественные в философии – всё это сущности одного ряда. Жизнь, смерть, ненависть и любовь также предметны, как старые ели в парке, которые умирают, чтобы уступить место для жизни молодым деревьям. Речь идет о законе воспроизводства жизни – почему же человека так мучает отчуждение от мира, ведь это тоже данность, с которой нельзя не считаться, если ты еще не потерял рассудок.
Ближе к рассвету градус безумия при мысли о естественности его страдания пошел на понижение. Он открыл окно. Холодный ночной воздух обвеял его пышущее жаром лицо. В загустевших сумерках поздней осени трепетали огни фонарей. В лоскутах фиолетовых облаков мелькал бледный месяц. Чуть ниже – широкий проспект с гирляндами разноцветных лампочек по обочинам. Редкие автомобили. Одинокие прохожие. Тишина, прерываемая сигналами автомашин.
Он сел за письменный стол, включил лампу, достал лист бумаги и записал:
«Вчера всё стало на свои места. Не сознавая того, вы открыли мне свой секрет. Не представляете, как я благодарен вам за то, что узнал правду, что высвободился от иллюзий и что мне больше не надо мучить себя и принуждать вас играть не свойственную вам роль. Я ловлю себя на мысли, что вы могли бы, наверное, рассказать об этом раньше, но решили отложить на более поздний срок. Тому были причины? Вероятно, веские. В первое время я думал, что разобью себе голову об стену, что, охваченный нестерпимой мукой разлуки, не проживу и дня. Я и сейчас едва сдерживаю себя, чтобы не выброситься в окно, но даю слово, что не сделаю этого. И не потому, что боюсь смерти. Причина в другом – моё самоубийство заставит вас думать, что вы поспешили со своим приговором, что вы совершили роковую ошибку, что игру можно было продолжить, с расчетом, что в любом случае со временем всё разрешилось бы разумным компромиссом. Поверьте, ничто никогда и нигде не разрешалось компромиссом – его придумали шарлатаны от большой или малой политики. Миром всегда правили грязные дельцы и полуграмотные шаманы. О каком компромиссе (да еще разумном) они могут говорить, если легко могут уничтожить полпланеты только за то, что получили на один доллар меньше, чем их конкуренты? Компромисс – это ловушка, в которую попадает зазевавшийся торгаш, едва только поверит в честность намерений этих мерзавцев. Если рассматривать это понятие как стремление к согласию, равные права и симметрию в отношениях, то компромисс для них – это смерть, поскольку всё, что я перечислил выше, противоречит их грязным идеям. Если провести аналогии со спортивными соревнованиями, компромисс – это ничья, когда позарез нужна победа.
В частных отношениях следует говорить не о компромиссе, а терпимости, наши отношения до основания прогрыз червь безверия, но мы, по-вашему, если вы мне предлагаете руку дружбы, должны притерпеться к этому и жить, как с некой безапелляционной данностью. Но в чём её суть? Может ли она заменить то, что между нами было? Вы предлагаете мне играть в спектакле, который разыгрываете уже несколько лет? Зачем? Вы от меня устали? Слишком много сил потратили на любовь? Но почему вы думаете, что на дружбу, я имею в виду настоящую, а не суррогатную дружбу, уходит меньше сил, чем на любовь? На самом деле между дружбой и любовью очень маленькая разница. Дружба – это редкий дар, а настоящий друг – счастливый случай. Подумайте об этом. Только сделайте это вне сцены, без зрителей, суфлеров и закулисы. Пройдите в свою театральную уборную, сядьте на стул перед зеркалом и задайте себе вопрос, много ли в вашей жизни было настоящих друзей? Пальцев одной руки будет мало, чтобы вывести их число. Люди, бахвалящиеся большим количеством друзей, на самом деле не имеют ни одного. Настоящая дружба требует от нас самоотверженности, преданности и жертвенности, она, как огня, боится корысти и лжи. Дружба не допускает предательства, и, если это происходит, то она превращается в своего антипода – вражду. Я говорю это не затем, чтобы уколоть вас. Но подумайте, если вы предали меня будучи моей возлюбленной, то почему вы не поступите так в качестве друга? На мой взгляд, вы не до конца обдумали своё предложение. Большинство женщин предлагает «дружбу», когда хотят расстаться с бывшим любовником, который уже не годится на эту роль. Но для этого есть тысячи других способов – без театральных жестов и, главное, без «мужчины в спальне», который за несколько недель из старого друга превратился в молодого любовника. Женщины в таких случаях должны вести себя более осторожно. В конце концов вы могли сказать мне всё это по телефону. Я бы правильно вас понял. Вы полагаете, что я всё равно бы пришел к вам и устроил сцену? Заблуждаетесь. Я знал, что расставание наше – дело времени, но, не будучи провидцем, не мог угадать, когда это произойдет. Поверьте, это не противоречит логике. Логике противоречит союз, заключенный молодой красивой женщиной и пожилым мужчиной, которому надо больше думать о душе. Моя вина – я заливаюсь краской стыда, когда думаю об этом, – в том, что я мало говорил о неестественности связавших нас отношений. Каюсь, надо было быть более настойчивым».
Утром он пошел на почту и отправил письмо заказной бандеролью. Через два дня он написал еще одно:
«Вы не ответили на моё письмо. Допускаю, что вам некогда заниматься мной, весь день вы на службе, а вечера проводите с новым другом. Каждый день вы находите в нем новые черты, ловите каждое его слово, сладко засыпаете в объятиях сильных молодых рук. Вы потеряли голову? Это следовало предположить в первую очередь – женщины живут любовью. Охваченные этим чувством, с прямолинейностью и горячностью фанатичек они отбрасывают в сторону любую помеху, даже если помехой будет целый мир. Нет ничего более эгоистичного, чем любовь. Но это не минус, а плюс. Во всяком случае, на первом этапе, когда костер только разгорается. Я много наблюдал эволюцию любви воочию на примере своих друзей и близких знакомых. Я был человеком разговорчивым, но в то же время предупредительным, чтобы не выглядеть назойливой мухой. Правда, страхи мои не имели под собой почвы. Влюбленные пары рассматривали весь мир как забаву, а друзей как лицедеев (в хорошем смысле), которые должны их веселить. Ну почему не уделить им два-три часа своей жизни? Ведь всё только начинается. Даже сейчас, когда они находятся на верху блаженства, они думают, что это не самое лучшее из тех щедрот, которыми одарила их судьба – самое лучшее впереди, поскольку у каждой из этих пар еще очень много времени впереди и еще больше не растраченной энергии. Но расслабляться, в строгом смысле, нельзя и при этом. Жизнь не так быстротечна, как об этом говорят и пишут. В двадцать четыре года она представляется как бесконечно долгий путь, который еще предстоит пройти. В этом возрасте она еще кажется кладовой из загадок, секретов и тайн. Ведь никто не знает, что произойдет завтра, через год, через десять, двадцать лет, с кем будет встречаться, протянут ли ему руку помощи в трудную минуту, будет ли успешен карьерный рост и чем наконец обернется судьба – улыбкой Джоконды или хищным оскалом Сатира. Не верьте колдунам и гадалкам. Всё, что они говорят, вздор. Если не сказать хуже. Знать о будущем невозможно, но верить в то, что судьба и через много лет будет к вам благосклонна, нужно. Вера укрепляет характер и обуславливает порядок и последовательность действий, необходимых для достижения цели.
Вы поступили со мной сурово, но здраво. Не без погрешностей, конечно, но кто в двадцать четыре года думает об этикете, когда на кону куда более серьезный вопрос с гарантированной суммой выигрыша? В жизни выигрывает тот, кто делает правильный выбор. Для женщины это самый важный вопрос. Вы его сделали и – слава богу. Я за вас искренне рад. Это не дежурная фраза. Поверьте, не все мужчины – конченные ревнивцы. Двадцать пять лет разницы в возрасте могут перевести отношения между мужчиной и женщиной, решивших расстаться друг с другом, в совершенно иную плоскость. Я имею в виду ни дружбу, ни компромисс, а здравый смысл, который остужает ревнивое эго. Но что бы я ни говорил о себе и о своём более удачливом сопернике, замечу следующее: молодость, бесспорно, имеет больше шансов, чтоб предпочли именно её, но естественное преимущество не должно быть единственным, надо обладать еще кое-чем, чтобы быть достойным мужем и отцом – я знал женщин, которые после брака с молодым негодяем готовы были выйти замуж за самого чёрта. Не всё то золото, что блестит. Будьте бдительнее, чтобы через год после горячих ласк и заверений в вечной любви не оказаться на улице с грудным ребенком в ветхой коляске. Простите меня, на свете нет силы, которая могла бы заставить меня забыть вас».
Она не ответила и на второе письмо. Его это нисколько не смутило. Он стал писать по одному письму каждые два дня. Он был уверен, что рано или поздно она откликнется.
«Пробую угадать ваши мысли. С любовью покончила я, дружбу не приемлет он – что же ему от меня надо? Какая вы всё-таки наивная! Любовь, дружба и прочее – неужели всё кружится в этом замкнутом мире, обложенном старыми понятиями и набившими оскомину догмами? Словно кто-то у вас во дворе нарубил дров и сказал: «Пользуйтесь». Спасибо, конечно, но мы можем прикупить и угля. Или керосину. Чтобы согреться. Не следует уподоблять отношения дровам. Мы слишком разные, нас не сузишь, не втиснешь в трафареты, привычные для ленивой мысли. Мы нашли свои души не на улице – они ниспосланы нам свыше. Это не догма, а тайна, которую никто до сих пор не открыл. Современный Содом считает, что бог морочит всем голову. Его ортодоксы рассовали бога по углам соборов и церквей и сказали: «Виси здесь». Чтоб не мешал.
Я не знаю вашего избранника, но судя по первому впечатлению – маленькие бегающие глазки и дрожащие руки, – я бы не доверил ему свой бумажник. На мой взгляд, он из большого хора современной «золотой» молодежи, чувства и мысли которой устремлены к Содому. Во мне говорит не обида. Такие типы мне не интересны – они привязаны к кошельку, как малые дети к груди кормилицы. Без денег они – никто. Прохудившийся кошелек и нули на банковской карте вызывают в них ненависть ко всему миру. В такие часы они чем-то похожи на маленького злобного мальчика, которому родители не купили велосипед. (Он демонстративно отказывается от еды, приносит из школы двойки и раз за разом повторяет: «Мне не повезло с родителями»).
Они считают, что весь мир всё время должен для них что-то делать. В особенности, женщины, которым они позволяют себя любить. Я знал мужчин, у которых были сотни телефонных номеров, принадлежащих их любовницам – гарем в записной книжке. В общем списке были и представительницы Содома – этого современного кластера извращений, ставшего дьявольским знамением новой эпохи. Женщины здесь (почти без исключений) одного типа, они слеплены по стандартной психологии стяжательства, свального греха и грязных расчетов. Секс для них примерно то же что поужинать. Денег они не считают (я использую это словосочетание в значение «денег у них очень много», и они их не просто считают, а занимаются этим чаще, чем сексом). Деньги и секс в Содоме не противоречат друг другу – они срослись в некое уродливое однородное тело, поскольку и первое, и второе приносят удовольствие, ради которого они живут. Ваш избранник, на мой взгляд, одной крови с ними. Они всегда найдут время поужинать с ним, если, конечно, это время не занято другим, более важным субъектом. Если у него не будет на этот момент денег, чтоб оплатить дорогой ресторан (в дешевые они не ходят), то это не беда. Дело в том, что ваш друг – обладатель красивого, сексапильного тела, которое в Содоме продуцируется в капитал. Стоимость женского тела здесь выше, но и мужское (с учетом почти полного отсутствия разницы между полами) ценится высоко, тем более что оно сейчас стало предметом безопасного соблазна для представителей обоих полов. Тело в Содоме – это товар, обладающий меновой стоимостью. Его можно покупать и продавать. Так называемые гламурные тусовки походят на аукционы, где торгуют картинами, предметами архаики, нижним бельём знаменитостей, кредитами, крупными контрактами, банками, телеканалами, друг другом, спонсорами, любовниками, поэтами и шутами. Эммануил Кант говорил, что есть ценности, которые не имеют стоимостного эквивалента и не могут быть предметом мены. В Содоме думают с точностью до наоборот: всё покупается и продаётся. Порядочность, честность и прочие традиционные ценности у здешних завсегдатаев отсутствуют.
Известно, что дьявол считал разум худшим из всех человеческих пороков. Эту фразу можно начертать большими буквами и прибить к воротам перед входом в Содом. Тем не менее одну из граней разума (я имею в виду расчетливость) здесь приветствуют. Старожилы Содома преклоняются перед теми, кто считает быстрее, чем они. Преклоняются и в то же время испытывают перед ними страх. Здесь идет игра (или война) всех против всех, незаметная за маскарадной расцветкой тусовок. Они называют её гибридной. Речь идет о войне, имеющей тысячи форм, видов и оттенков. С легкой руки журналистов термин попал в современный язык. Мало кто знает, что это слово родилось в Содоме. Всё самое богомерзкое и лживое рождается в этом топком болоте безнравственности. Суть лукавства в случае со словами «гибридная война» в том, что термин надо расшифровать. Если он подразумевает информационную, продуктовую, технологическую войну, войну «памятников, музеев, архивов, культур и литератур», то это современников не пугают – пусть воюют. Другое дело, когда война связана с использованием армии и гибелью людей. В Содоме стремятся не допустить её. Но не всегда получается. Отношения в обществе время от времени доходят до такого накала, что остудить их можно только с помощью авиаударов, погромов и террористических актов. Информация с театра военных действий, усеченная и куцая, проникает в средства массовой информации, вызывая бурю эмоций и протестные акции. Частенько протестные акции предпринимают виновники кровопролития – они встраиваются в гибридный сценарий, чтобы получить народную (!) поддержку для эскалации кровавой бойни.
Я пишу об этом, поскольку знаю, что вы интересуетесь политикой. У вас живой, редкий для женщины, пытливый ум. Боюсь, что в вашем лице я потерял не только любимую женщину, но и прекрасную собеседницу.
Примите это письмо как суждение на тему. Я не думаю (или не хочу думать), что ваш друг относится к сообществу, которое я коротко описал выше. Больше того, я буду искренне рад, если данная мной характеристика окажется ошибочной».
«Прошла неделя. Я всё жду, что мне позвонят из службы скорой доставки почты и сообщат, что на моё имя пришло письмо. Жду каждый день. До полуночи. Потом ложусь и тщетно пытаюсь заснуть. От частого курения ноет сердце. Раньше я считал, сколько пачек выкурил за день – одну, две, три… Сейчас потерял счет. Да и не особенно важно.
Во дворе всё та же нескончаемая поздняя осень. Сырость. Слякоть. Ветер в створках окна вымучивает унылую песню. Парковая аллея по дороге к метро завалена желтой листвой. Тянет прелью. У подъезда стайки галок облепили рябину, вытянувшуюся в полный рост. На ветках ни листочка, зато остались кисточки с пурпурными ягодами. Из-за угла выскочила рыжая с белым нагрудником дворняга. Присев на задние лапки, стала внимательно за мной наблюдать. Глаза карие, зрелые, алый трепещущий язык. В морозные дни она находит какие-то потайные лазы в подвал и отогревается у теплотрассы. В прошлом году таких рыжих с белыми пятнами во дворе бегала целая дюжина. Если не больше. В то время еще щенята, они каким-то образом выцарапали проход из подвала во двор и начали выползать на свет. Испуганные галки с криками улетали в парк. Щенята, потыкавшись мокрыми носиками в мерзлую землю, возвращались назад, толкаясь на шатких лапках в узком проходе, попискивая и переползая через своих братьев и сестер. Холод стоял нестерпимый. Сердобольные соседи оставляли у выхода остатки еды, хлеб, кости. Кто-то принес кринку с молоком. Щенята выползали из подвала, ели, лакали свежее молоко, а потом с белыми мордочками уползали обратно. Через несколько дней проход зацементировали. Соседи рассказывали, что перед тем как закрыть дыру, жэковцы закачали в него кипяченную воду. Что стало с кутяшами, не знаю. Судя по всему, в живых остался только этот – рыжий с белым нагрудником. Я его изредка подкармливаю рыбой и колбасой. Если не забываю зайти в магазин».
«Чувствую, что во мне что-то ломается. Никогда не было так тяжело. Я помню наши встречи. Первые случайные касания и первый поцелуй. Но вы не ответили на него. Как сейчас не отвечаете на письма. Я начинаю понимать, что наша первая встреча должна быть последней – зачем надо было ломать комедию целых три года? Выходит, всё было игрой? Не пытайтесь разубедить меня. Я знаю об этом точно. Но… как зритель с галерки, с театрального ложе или партера я кричу вам: «Браво!». Ни в одном театре мира самая великая актриса не сумела бы сыграть эту роль так гениально, как вы. Я приходил к вам сто раз, и только в сто первый понял, что хожу в театр. В театр одной актрисы, в которой я играл роль партнера и одновременно единственного зрителя. Сценарий писался по ходу пьесы. В итоге получилось сто самых разных версий одного сюжета. Гениальность в вариативности! Это вам ни Островский, ни Чехов, ни Булгаков, где нельзя выходить за рамки сюжета и боже вас сохрани изменить авторский текст! В вашем театре можно было всё. Говорят, искусство для настоящих художников имеет больше значения, чем жизнь. Да что там жизнь! Они играют и после смерти. Гроб с телом покойника (покойницы) для проведения процедуры прощания устанавливается на сцене – это их последняя роль, в которой жизнь и искусство обретают абсолютное единство в смерти.
Но кто они рядом с вами, дорогая моя? Вам достаточно услышать звонок в дверь, и всё в квартире – гостиная, спальня, кухня, коридор, прихожая и лоджия – превращаются в большую, передвижную сцену. Если великими актерам, чтобы добиться единства жизни и искусства, требуется «полная гибель всерьёз», то вам нужна не смерть, а жизнь. Величие таланта тем больше впечатляет, чем больше он импровизирует, и не по мотивам булгаковских или чеховских пьес, а по мотивам житейских буден, которые актриса делает великим произведением. Пусть у этого произведения только один зритель, но мир не знает более благодарного любителя сцены, а разыгранный спектакль тем и прекрасен, что никому неизвестен.
Всё это на самом деле прекрасно, но есть одна проблема: дело в том, что даже такие спектакли имеют конец. Разбитая усталостью, вы идете в свою театральную уборную, закуриваете и усталыми глазами смотрите на свое отражение в зеркале. Ваш единственный зритель – он уже в плаще и шляпе, в руке у него зонт – топчется на пороге. Он пришел прощаться. «Вы были прекрасны!» – говорит он. «Спасибо, дорогой», – отвечаете вы и подставляете щеку для поцелуя. Он выходит во двор и открывает зонт. Моросит дождь. Он останавливается, застегивает плащ до последней пуговицы, поправляет кашне и, прищурившись, смотрит вверх сквозь голые ветви каштана, отчего небо трескается на множество самых разных по форме кусков. Кругом уныло и серо, а в душе два противоречивых чувства: он не может до конца понять, где он был – в театре или на рандеву с любимой женщиной».
«Ваше молчание меня пугает. Но, право, мне страшно не за себя, а за вас. Сейчас это модно – не обращать внимания на притязания тех, отношения с которыми больше не представляют интереса. Так верхи относятся к низам, богатые к бедным, успешные менеджеры к лузерам, мужчины к женщинам (и наоборот). Замечу, кстати, многие изощренные формы цинизма, исходящие из Содома, когда-то придуманы рафинированной интеллигенцией. Молчание в ответ на некорректное поведение было эталоном воспитанности и внутренней культуры. Настоящие интеллигенты не опускались до низкой свары, до склочничества и базарной перепалки, считая, что это ниже их достоинства. Отсутствие ответа – тоже ответ, полагали они. Но это относилось к хамству, низкопробной лжи, балаганным сплетням. Они шли по жизни с высоко поднятой головой, не обращая внимания на клевету, хулу и козни – словом, на всё, что разрушает культуру и этикет общения. Далеко не всегда, но частенько этот способ отдернуть зарвавшегося хама давал позитивные результаты. Люди, наткнувшись на стену молчания, вели себя по-разному: одни пытались проломить её головой, другие поворачивали вспять, а третьи переоценивали свои действия с соответствующими извинениями за допущенные ошибки.
Содом принял на вооружение и это оружие, но если интеллигенция использовало его в воспитательных целях, то содомиты с той лишь целью, чтобы огородить себя от массы полулюдей. Если верхи обходят фигурой умолчания протесты низов, то рано или поздно температура протеста пойдет на спад. Молчание – не только золото, но еще инструмент в большой политике. Как внешней, так и внутренней. Молчание формирует отчуждение, территорию пустого пространства между государствами, классами и людьми. Люди могут забыть друг о друге, но, когда возникнет необходимость напомнить о себе, когда наступит время собирать камни, может быть поздно – некому, а, главное, незачем будет их собирать. На игнор отвечают той же монетой.
Я понимаю, как глупо выглядит то, что я сейчас делаю и говорю. Но мне не стыдно – я любил вас и продолжаю любить сейчас. Придет час, и я перестану напоминать вам о себе. Но душу саднит от горячего пепла отчуждения. Я не понимаю, что же все-таки случилось с вами? Вы полюбили другого? Это не ответ, потому что меня вы никогда не любили. Вы следуете правилам Содома – эта зараза гуляет сейчас повсюду? Не хочется верить. Но в любом случае не надо отмахиваться от меня – я люблю вас без надежд и каких бы то ни было шансов на взаимность: если нет любви сейчас, то её не было в прошлом и не будет в будущем. Любовь не имеет градаций во времени и к ней не применимы законы физики».
Не знаю, как об этом судить, но именно это письмо оказалось последним. Через несколько дней к нему пришел тот самый незнакомец («мужчина в спальне») и передал пачку писем.
— Это вам, – сказал он, – попросили вернуть.
— Это мои?
— Да. Простите, мне надо идти.
Когда незнакомец ушел, он запер дверь, прошел на кухню и бросил письма в мусоропровод.
