ЛИТЕРАТУРА И ЖИЗНЬ

Утверждать, что литература разнообразнее и многообразнее жизни можно только в том случае, если код жизни не ясен.
Теория абиогенеза, синтетическая теория эволюции, структурная геология, нейрофизиология и так далее довольно стройно объясняют возникновение и развитие жизни, оставляя открытым вопрос, нажимал ли кто-нибудь кнопку «пуск», или жизнь – всего лишь следствие подходящих условий.
Дебри психики, не подвластные психологии, которую посчитать наукой можно с большой натяжкой, тем не менее, реальны – каждый знает по себе.
И литераторы знают, вероятно, это лучше не-литераторов, поскольку сами не могут объяснить происхождение своих фантазий, а нейрофизиологам это не особенно интересно.
Тем не менее, как это ни банально, при отсутствии жизни, никакая литература не возможна, несмотря на жертвенность многих поэтов, и их готовность поставить поэзию на первое место.
Мир сотворён был словом?
Но под тем словом имеется в виду идея мира, глобальный макро-план, в зародыше содержащий всё дальнейшее – в том числе нынешнее, в чём варимся мы, как в котле.
Реальность литературы столь же подлинна, как и реальность твоего соседа, стрельнувшего поутру папиросу, и Чичиковы и Ноздрёвы вполне уютно обитают среди нас.
Попытки рассмотреть литературу, как альтернативную действительность соблазнительны, однако, могут привести к скорбному дому, где бывший поэт будет кидаться на стены и произносить рифмованную абракадабру.
Тем не менее, связь литературы и жизни очевидна, и не востребованность (если по гамбургскому счёту) литературы нигде свидетельствует о чрезмерной физиологичности человека, о страхе смерти, вшифрованном изначально в мозг, а никакой роман, и никакая поэма не ответят вам на вопрос, что будет с нами после: предлагая при том веера ответов, что едва ли способны удовлетворить сознанье.
Представим на миг мир без прозы и поэзии, мир сугубо прагматический, мир, где «Скромное предложение» Джонатана Свифта давно воплощено, и мозги детей бедняков служат деликатесом для толстосумов.
Мир этот – не говоря о его пространной несправедливости (где, правда, и когда был выстроен справедливый социум?) – будет захлёбываться в крови и деньгах, в дряни траурных эмоций и триумфах раздутых эгоизмов.
Да, литература не остановила ни одной войны, но сумма людей, шедших воевать и читавших при этом Данте и Гёте, чувствовали нечто иное, чем те, кто не брали в руки книг, и переживания первых сильно отличались от переживаний вторых.
Длительность литературы, способность её быть своеобразным организмом, сохраняющим лучшее, что в ней накоплено, делает перспективы более светлыми; и, хотя мы не можем представить даже литературы Атлантиды, да что там, чётко не знаем, была ли она, уже первые шедевры Древнего Египта гармонизировали пространство.
В этом, вероятно, и заключается её цель – гармонизация пространства: пусть это долгий процесс, пусть не заметен он большинству, но без него полёт человечества в проран утилитаризма был бы куда скорейшим фактом.
В этом же и заключается взаимодействие литературы и жизни.
А кто из них первичен, ответ, увы, очевиден.