Мой друг Тутукутуня

— И зачем сюда припёрлись? – в очередной раз проныл Саня. – Сидели бы сейчас в парке, в тенёчке, пили бы пиво пенное с благородной водочкой, оркестр слушали, с культурными барышнями общались. Может, даже какую за сиськи подёргали. Нет, «пойдём на пляж, позагораем, искупаемся»! Ну. пришли, ну, искупались – и чего?
— Какая же ты всё-таки грыжа, Санёк, — сказал я. – И как тебя такого ещё девки любят?
— А потому что я вежливый, скромный и невероятно красивый — совершенно логично ответил он. – Не то, что некоторые.
Насчёт саниных вежливости, скромности и красоты вопрос был, конечно, спорный, но он – мой друг, поэтому я не спорю. А кроме того у него очень смешное и даже какое-то детское прозвище – Тутукутуня, потому что он самого детства обожает этого некогда очень известного, а сейчас закономерно забытого в нашей стране итальянского певца и сочинителя эстрадных песенок. Которые сегодня никому и задаром не нужны. Никому, кроме Тутукутуни. То есть, моего давнишнего друга Сани.

Уточнить же, кто эти «некоторые» я не успел, потому что к нам подошли две девицы. Нет, с виду очень даже приличные, но в очень смелых купальниках. У блондиночки под правым глазом виднелся аккуратный синяк. Наверное, с кем-нибудь поспорила, а потом случайно упала обо что-нибудь.
— Мальчики, у вас закурить не найдётся? – игриво подмигнув, спросила вторая, брюнетка. У неё синяка не было, зато имелась симпатичная свежая ссадина на правой скуле. Наверное, тоже обо что-нибудь случайно споткнулась.
— Найдётся, — буркнул Саня, моментально мрачнея. – Только не для вас. Идите отсюдова.
Странно, но девицы ничем обидным ему не ответили. Может, были действительно очень культурные, а, скорее всего, уже привыкли к здешнему пляжному хамству.
— Ты чего? – заметил я недовольно.
— Чего? – не понял тот.
— Чего на них окрысился-то? Нормальные девки.
— Ага. Проститутки позорные. Носители распространённых половых инфекций.
-С чего ты взял? Они же только закурить…
— Конечно! – раздражённо сообщил Саня. – Сначала закурить, потом выпить – а утром: батюшки-светы, радость-то какая! С конца закапало!
— Они что, на самом деле проститутки?
— Говорю же! У меня глаз — алмаз!
— Дорогие?
— Не, — и Саня пренебрежительно махнул рукой. – Дорогие – это в Москве, на Тверской или Юго-Западе. А эти — по тарифу какого-нибудь Ново-Косино или Северного Бутова.
— Я не пойму: ты их знаешь, что ли?
— Одну. Светленькую. Я с ней вместе на одних похоронах был. У неё жених – бакенщик.
-Кто?
— Бакенщик. Сам — москвич, а живёт в Лысцове, за бакенами смотрит, — и он завистливо вздохнул. – Хорошая должность! Целый день на свежем воздухе. И рыбу лопает каждый день.
— Каждый день – надоест.
— Надоест – продавай. Делов-то…

На пляже появилась группа туристов и экскурсовод: здоровенный, мордастый, неестественно весёлый и ужасно говорливый парень. Туристы же, наоборот, казались тихими, робкими, и бросали вокруг настороженные, даже затравленные взгляды. Они явно были недовольны своим появлением здесь, на пляже, потому что это общественное место вряд ли могло повысить их культурно-эстетический уровень. Когда же один из туристов, высокий, ужасно худой дядечка в шортах и очках с большими диоптриями сослепу наступил в кучу хавна и ужасно сконфузился, то это их предположение переросло в уверенность, но они, тем не менее, оказались не правы: экскурсовод знал, зачем их сюда привёл. Он уже много всех сюда водил, хотя те, бывшие, тоже этого не хотели.
— Уважаемые граждане туристы! – гаркнул он хорошо поставленным экскурсоводческим голосом так оглушительно громко, что игравший невдалеке в куличики голый младенец испугался и громко заплакал, а его мамаша, симпатичная женщина в панаме, в ответ крикнула: «Ори потише, м.дак! Ребёньчика напугал, мурло поганое!». Впрочем, эта конфузная сцена экскурсовода не смутила. Он был настоящим профессионалом своего нелёгкого экскурсоводческого дела.
— Уважаемые граждане! – повторил он уже на пол-тона тише. – Именно отсюда, с этого чудесного городского пляжа, открывается изумительный вид на расположенную на противоположном берегу старинную деревню, с которой связано одно любопытное историческое предание.
Туристы заинтересованно-дружно повернули головы к противоположному берегу: они любили исторические предания. В преданиях было что-то такое, что роднило их с теми же детскими песочными куличиками.
— Летом тысяча шестьсот девяносто шестого года Пётр Первый, возвращаясь из Азовского похода, остановился на ночлег именно там, в тогда ещё безвестной деревушке, — продолжил экскурсовод, втайне любуясь собой и гордясь своей исторической эрудированностью. — Как и положено, вокруг дома, где он ночевал, были выставлены сторожевые посты, и один из караульных, утомившись за трудный день, не выдержал и уснул. Утром начальник караула доложил Петру Алексеевичу: так, мол, и так, государь наш батюшка, один караульный уснул на посту. Как прикажешь его наказать? У Петра было хорошее настроение, поэтому он махнул рукой и сказал: « Оставь его!». С тех пор деревня так и стала называться – Астафьево. Кстати, там же, в Астафьеве, на привокзальной площади, установлена скульптурная композиция «Пётр Первый на коне» работы известного местного ваятеля Квакина Павла Соломоновича, который утонул в этой реке два года назад, пребывая в состоянии сильного алкогольного опьянения.
Туристы оживились: рассказанное о Петре, а ещё больше об утонувшем алкоголике Квакине произвело на них огромное душевное впечатление.
— Мне дед почти тоже самое рассказывал. Только про их деревню, — зевая, сказал Саня. – Тоже Петр остановился на ночлег, тоже караул выставили, и тоже часовой уснул. Начальник караула Петру утром доложил, но Пётр не как здесь, был в самом хреновом настроении… Вот с тех пор их деревня так и называется – Ипатьево.

— Петя! Петя! – послышались справа заполошные крики, и из-за щита с наглядной пропагандой и агитацией спасательного общества появилась худая сморщенная бабка с лицом, похожим на печёное яблоко. Бабка была одета по полной боевой форме: здоровенные, развевающиеся при ходьбе голубые портки, такого же цвета и объёма рубаха и бейсбольный картуз с броской надписью «АДИДАС» над козырьком. Над головой бабка держала огромный зонт, по размерам похожий на те, которые стоят над столиками в летних кафе, а на её крючковатом носу гордо блестели огромные солнцезащитные очки-«блюдца», которые сейчас уже никто не носит.
— Петя! Петя! – проорала она ещё раз. – Куда ты убежал, маленький подлец? Поймаю – надеру тебе попочку!
«Маленький подлец» на её призывы не отзывался. Бабка беспомощно оглянулась вокруг и пощкандыбала дальше.

Мимо прошёл очень пузатый дядечка. В каждой руке он нёс по полуторалитровой пластиковой бутыли «Жигулёвского», но, судя по его лицу, на котором навсегда застыло выражение значимости и служебного величия, был более озабочен, чем рад. Такие типы на пляжах тоже встречаются. Даже здесь они не могут избавиться от ощущения собственного величия. Пузо мешает, морда обязывает, пиво напрягает как компрометирующий величие атрибут.
— У нас в цеху один хмырь фрезеровщиком работал, — сказал Саня, провожая пузана взглядом. — Тутанхамоном звали, потому что на мумию был удивительно похож. Так он за пять секунд на спор три кружки пива выпивал! Представляешь, какой насос!
— Кто?
— Я ж говорю – Тутанхамон, фрезеровщик наш! Вообще-то у него фамилия — Мутный. А Тутанхамон потому, что мумия. Был.
— Что значит «был»? – не понял я. – Помер, что ли?
Зачем? – удивился Саня. — Он с завода года два как уволился. На хрен ему этот грёбаный завод, когда он – Тутанхамон? Сейчас на эстраде выступает в театре двойников. Пользуется заслуженной исторической популярностью.

По реке, демонстративно-шумно молотя лопастями, прошлёпал большой белый, стилизованный под начало прошлого века, пароход. По его борту большими тёмно-красными буквами было написано – «Иван Сусанин», что пароходную публику, совершавшую променад по палубам, совершенно не тяготило и не настраивало на тревожные предчувствия. Вероятно, публика была малообразованной и не подозревала, куда завёл поляков обозначенный по бортам угрюмый костромской мужик.
— РетрО , -уважительно произнёс Саня, разглядывая белоснежную посудину. – Сесть бы на такой пароход и укатить куда-нибудь к грипеней матери!
— Бесполезно, — сказал я , зевая. – Везде одно и то же.
— Тоже правильно, — согласился Саня. — У меня свояк в прошлом годе на таком плавал по турпутёвке от месткома. До самого Саратова доплыл, а там за борт выбросился. Прямо у пристани.
— Зачем?
— А кто его знает… Допился, наверно. Чего ещё на этом пароходе делать?
— Вытащили?
— А как же! – согласился Саня. – Ещё до воды не долетел, а с парохода уже спасательные круги начали в воду бросать. Позаботились о человеке! Их потом два дня по ходу движения вылавливали. Слишком много набросали. У нас же все с перебором, всё чересчур.
На пароходе вдруг грянула музыка, и мужской голос запел до боли знакомую песню про феличиту.
— Тутукутуня! – обрадовался Саня. – Кому не пропасть! Душевно исполняет! И ведь никак не помрёт, чёрт кудрявый!

Из-за спасательного агитационного щита выскочил прелестный карапуз. Озорно блестя чёрными глазами, он подбежал к нам и склонил набок кудрявенькую белобрысую головку.
— Чего тебе, мальчик, забавный карапуз? – ласково спросил Саня.
Мальчик не отвечал, с любопытством рассматривая нас.
— Слушай, может, это и есть тот самый Петя? – предположил Саня. Он поднялся, сложил руки рупором и прокричал: Бабка, где ты? Шлёпай сюда! Твой Петя нашёлся!
Предполагаемый Петя на такой крик задорно улыбнулся, после чего сдвинул на коленки свои синие трусы и уселся прямо перед нами, ничему нимало не смущаясь.
— Эй, старушка с зонтиком! – проорал Саня ещё сильней. — Иди сюда быстрей! Твой внучонок внаглую гадит на общественный песок! Принимай меры, старая коза!
« Старая коза», наконец, появилась из-за кустов ивняка.
— Ой, Петечка! – закудахтала она радостно. – Где же ты скрывался, маленький негодяй?
— Потом будешь выяснять где! — рявкнул Саня и ткнул пальцем в сторону кучи. – Восхитись, сколько навалил! Маленький, а серучий! Убирай теперь за ним!
— Кто? – удивилась бабка и сделала благородно-возмущенное выражение лица. – Я?
— Нет, я! – не растерялся Саня. – Твой внук – ты и убирай! А то щас моментально сдам тебя директору пляжа с уголовно вытекающими последствиями!
Угроза подействовала: бабка, обиженно пыхча, притащила откуда-то совковую лопату…

— Вот так вот, грипеня вошь! – удовлетворённо сказал Саня, опять заваливаясь на песок. – А то бегала здесь, кудахтала! Смотреть надо за дитями-то!

Около нас опять нарисовались те две прежние девки, что спрашивали закурить. Странно, но теперь фингала у блондинки не было, зато появился у брюнетки и тоже под правым глазом.
— Видения начинаются, — объяснил Саня. – Это от жары, — и на всякий случай сделал строгое лицо.
— Ребята, у вас закурить не найдётся? – спросила брюнетка.
— Нет! – сказал как отрезал Саня и, подумав, добавил, — … случайным половым связям!
— Чего? – не поняла брюнетка.
— Ничего. Иди отсюдова. Пока в памяти.
Девки не обиделись и на этот раз. А чего им, задрыгам, обижаться? Обижаться стрёмно. Запросто можно ещё фингал заработать.

Туристы расположились большим табором у самой воды и начали раздеваться. Их туристические тела были неестественно белы, и напоминали первые весенние цветы подснежники, только что вылезшие из ещё не согревшейся после зимы земли. Вероятно, график экскурсий был настолько напряжён, что загореть им никак не удавалось.
— Туристы – культурные люди! – с уважением произнёс Саня. – Другие бы сейчас в парке сидели, пиво дули да девок за сиськи щипали, а эти — нет! По такой жарище на экскурсию попёрлись! Ума-то нету!
— Да! – вдруг хлопнул он себя по коленке. – Сказать забыл! В парке же библиотека открылась! Представляешь?
Вот ещё одна странность моего друга: любит библиотеки, хотя за всю свою жизнь прочитал лишь «Муму» и пособие по энергичному сексу американского профессора Бруменфельда. Причём, если бруменфельдово пособие он трактует совершенно правильно и изучил его внимательнейшим образом «от корки до корки», то когда речь заходит о несчастной тургеневской дворняжке, всегда с жаром уверяет, что Герасим её не утопил, а бросил под паровоз.

— Петя, Петя! – послышалось почти забытое. – Маленький подлец!
— У меня тоже бабушка была, — ударился в воспоминания Саня и даже взгрустнул. – Хорошая была, жалостливая. Всё кашу мне варила, а я эти каши терпеть не мог. Бывало, отодвигаю от себя тарелку, а она мне: если не будешь жрать, я тебе эту тарелку за шиворот вылью.
У спасательного щита послышалось подозрительное шевеление, из-за него выбежал искомый карапуз Петя и, по-прежнему лучезарно улыбаясь, опять подбежал к нам.
— Тебе чего, мальчик? – подозрительно прищурившись, спросил Саня.
Петя ничего не ответил и улыбнулся ещё лучезарней.
— Или, иди к бабушке, — строго сказал Саня. – Слышишь, как она душевно надрывается?
Петя, опять ничего не отвечая и по-прежнему растягивая улыбку до ушей, начал стягивать с себя трусы.
— Ты чего, опять? – задохнулся от возмущения Саня. – Бабка! – заорал он. – Где ты? Забирай его скорее! Да что ж это делается-то!
Петина бабушка опять не заставила себя ждать.
— Чем вы его кормите-то, если он серит каждую минуту? – накинулся на неё Саня.
— Пельмешки очень любит, — застенчиво краснея, сообщила эта старая кочерга. – Целую пачку один может скушать. И компоту два стакана. Сливового.
— Оно и видно! – саркастически подытожил Саня. – Гадит как из пулемёта! Да забирай ты его быстрей! – крикнул он. – Смотри, у него уже вылазит! Ну, люди! Никакого эстетизьму!

Мы собрали вещи и пошли к трамвайной остановке. На бетонном парапете сидели, скучая, блондинка и брюнетка. На этот раз синяки под глазами были у обеих. Странно, но закурить они у нас не спросили. Накурились, наверное. А, может, рыбы объелись. У жениха-бакенщика из Северного Бутова.