Любовь и сентябрь
Наушники потянешь из кармана:
зацепится и выпадет билетик –
троллейбусный, счастливый!
Мой ангел, это очень странно
и чудно – пролетело лето:
с мороженым на ужин сливы.
Легко счастливым!
Так просто быть игрушечным, безвольным
ребёнком на витрине в «Детском мире»,
чтобы девчонке, пятилетней Ире
тебя купили…
Мы наготовим тыквенного супа…
Тебя я слышу в музыке, без шуток…
А впрочем, нас не спросят и не купят
с витрины переполненных маршруток.
Какая глупость! Мой невроз любовный –
чего мы стоим?
***
Знаешь, можно обо всём
написать стихи:
как везёт и не везёт,
как шаги легки
у безудержных годов
жизнь тому назад…
Знаешь, я ведь не готов
о таком писать.
Просто искренности нет
в кружеве словес.
Просто не сошёлся свет
клином в голове:
«Что за бред? Что ты несёшь?
Да и не звучит!»
Знаешь, мы об этом всём
лучше помолчим.
Так сказал, не так сказал:
как ты ни крути –
не соврут тебе глаза…
Не соврут?.. Прости,
никому и никогда
не узнать ответ.
Знаешь, в этом вся беда –
искренности нет.
***
Клён горит и солнце греет.
Воскресенье.
Не музей, не галерея –
парк осенний.
Он прекрасен и несносен,
не причёсан.
Осень, повторяешь, осень…
Осень! Осень!
Почему я к красоте косноязычен?
Не собрать и предложения простого.
Мы уедем на обычной
электричке
от пространства золотого,
золотого!
***
Мы идём по дебрям октября,
по земной спирали.
Лучик тёплый мой, люблю тебя!
Губы – саперави!
Всё, как прежде: жухлая листва,
но над нами блещет
светом цвет. По меньшей мере, два
взгляда есть на вещи.
Мы идём по осени – виток –
будто бы впервые.
Я люблю и пальцев холодок,
и глаза – живые!
Остаётся жизнь у нас внутри
и мелькает мимо.
Вот и стали, – тихо говорим, –
друг для друга – миром.
Дни победы или поражения (триптих)
1.
Жители моего города
проводят время всё так же
и, проводив,
умирают
всё так же.
В моём городе, по сути,
ничего не изменилось,
с началом войны.
Только новости стали интереснее.
Всё это так далеко.
Третья Мировая
когда-нибудь закончится,
оставив после себя
нищету,
горе,
гнев,
смерть,
разруху,
богатство.
Где-то
новый день победы или
день скорби
отметят
в календаре.
Будет написано
много книг,
много статей,
много картин,
много фильмов снимут
талантливые люди.
И мы снова поймём,
что среди нас
есть герои и предатели.
Как будто мы не знаем об этом сейчас
в своём равнодушном городе.
Как будто это кого-то вернёт из мёртвых.
Как будто каждый из нас никогда не умрёт.
И будет смотреть,
и читать,
и слушать,
и плакать,
и радоваться,
так ничему и не научившись.
Если кто-то
ещё
вообще
будет.
2.
Ну, сколько можно хвастаться
пирогами с грибной начинкой
яростных атомов?!
Когда люди
из разбомбленных домов
стали кровавой кашей
для беззубо шамкающих ртов
мнимой свободы,
мнимой справедливости,
мнимой правды…
О, сэр-сударь-пан-месье-герр-
кто-там-еще-остался,
не хотите ли стаканчик власти?
3.
Спите, солдаты.
С открытыми ртами.
Сопите по-детски.
Не сегодня,
наверное,
не сегодня придёт
Ангел Смерти –
случайно
убитый ребёнок.
Абсурд
Абсурдом выпущен закон
и в Петербурге нарочитом,
где с проводов свисают чьи-то
кроссовки на соплях шнурков…
Детали, мелочи, штрихи
нас примиряют с энтропией.
Я – пыль и о межзвёздной пыли
пишу ненужные стихи.
Я позабыл в прекрасной лжи
домов и улиц Петербурга,
что жизнь безумна и абсурдна,
что куст рябиновый плешив.
Что он на холоде живёт
в кровоподтёках горьких ягод,
и не выдумывает выгод,
и смыслов никаких не ждёт.
***
В ноябре,
в прямоугольнике окна
– я,
ободранные деревья:
берёзы,
липы,
тополя,
рябиновые рубины, —
в необозримом коконе неба.
Вечный мир.
Но я слышу,
как поднимается лифт за дверью.
Это время
везёт мою смерть.
Или жизнь?
***
Думаешь прожить ещё лет сто,
но в одну из неизвестных дат
земляным укроешься пластом,
чтобы время смерти переждать.
Что потом? – рассудит страшный сдвиг
тектонических огромных плит:
так возникнет новый материк,
на поверхность выйдет новый вид.
Он тебя добудет как руду,
и в печах заставит пламенеть;
в дар животворящему труду
трубы душу выкачают – нефть.
***
Керамический гранит да ламинат.
Ад условности загружен в банкомат.
Кто расплатится всей жизнью за кредит?
Ламинат да керамический гранит.
Хочешь, яблочко пластмассовое съешь.
Человек я или глиняная вещь –
я не знаю, как расплачиваться тут.
Нас с тобой за неуплату заберут.
Нас оценят, пересмотрят каталог,
нас измерят, словно пол и потолок.
Так что все заботы в жизни: ты да я,
да о чём-то сокровенном болтовня.
***
Красный огонёк зарядки
в комнате ночной –
одеяла в беспорядке.
Заполночь стихает шёпот.
Слышишь, за стеной
ходит и вздыхает кто-то.
Расшумелся телевизор,
ноутбук в сети,
и, незримый, на карнизе
ангел наш сидит.
То мгновения, то вечность:
нежностью внутри
красный огонёк, как свечка,
по ночам горит.
***
С работы выходя в ночи,
не разглядишь ночей.
Я говорю себе – молчи,
не спрашивай, зачем
горит и плавится звезда
в морозной полумгле.
Везде найдёт нас красота
на маленькой Земле.
И ты внутри себя молчишь
и топаешь домой.
И ветром снег сдувает с крыш.
А знаешь, Боже мой,
ведь так легко, тепло храня
под шарфом, где-то здесь
найти и потерять меня:
в словах, в снегу, в звезде!
Задача
Почему же мне так беспокойно?
Нет угла в эллипсоидном доме.
Только в звёздное, дикое небо
голубая не заперта дверь.
Но потеряны координаты.
Я попробую вычислить снова:
буду время вести по абсциссе
и любовь – по оси ординат.
Проворочавшись в мыслях полночи,
я задачу решу и забудусь…
Но не вспомню решения утром
и продолжу по кругу гадать –
почему же мне так беспокойно
в этом мартовском сером тумане
от отсутствия места и неба,
от воды маслянистой в Неве?
***
Я не могу прочесть в своей душе
оставленных кому-то писем…
Мой друг, ну хватит нам хандрить уже!
Ты так же метеозависим?
Ты так же просыпаешься и вдруг,
расслышав птичью трель апреля,
единой фразой видишь Петербург,
расстёгнутый на все деревья?
А если – нет? Сомнение возьмёт,
что существует наша встреча,
что для тебя в моей душе письмо…
Я научусь душевной речи!
***
Поспорить с банальным –
какое клише!
Стихи распинали
слова-неглиже.
И высились горы.
Но кажется мне:
жемчужины в море
хранятся на дне.
Со штампов, как с башни
в искусство нырок!
Забит в рукопашной
вчерашний урок
о том, что заботы
забыты на дне
и пот или опыт
банальны вдвойне.
***
Пойдём на улицу, где утки с кряканьем
гуляют по замёрзшему пруду,
где самолёт не крестиком, а якорем
цепляется за высоту.
Не составляя руководств пошаговых,
печаль исходим вдоль и поперёк.
Мы оба чувствуем, как бьётся жаркого
живого сердца мягкий говорок!
Температурный маятник качается.
Что говорить? – болезненный комок…
Хотя дорога вовсе не кончается,
мы возвращаемся домой.
Домой? Куда? Опять в нутро квартирное,
где семьи переваривает быт?
Домой! туда, где всё-таки «прости меня»
живое сердце сердцу говорит.
Ангел
Голубые обои и мебель
кучевых облаков.
Смотрит ангел в лоскутное небо,
выходя на балкон.
Тучи скрученных улиц и зданий –
над его головой.
Я балкон этот выдумал, знаю,
а́нгела своего…
Майской зеленью дождик припустит –
ливень вешней травы!
Ах, о чём эти строчки – о грусти?
О любви, о любви!
Лето
Лето, лето – выдох жаркий!
Что читали мы об этом? –
жизнь наматывают Парки
тонкой ниткой. Белым светом.
И, в клубок один запутан,
летний день летит без цели.
И несут нас по маршрутам
растолстевшие газели.
Лето, лето! Быстротечно.
Вдоль по ниточке мгновений
едем – вечность до конечной –
в переполненной вселенной.
***
Войны блуждающий осколок…
А вдруг мы не спасём
берёзовые альвеолы
и нежный чернозём?
Речная кожа вся в мурашках…
Мне кажется порой:
родился я в живой рубашке
с озоновой дырой.
***
Я ведь знаю ответ, и сейчас же пойму,
если кто-нибудь скажет: «Послушай!
Всё на свете моём недоступно уму,
я – лишь точка, мгновение, случай!» –
что случайностей нет. И в судьбе даровой
всё не так уж нелепо и странно.
Я не стану зерном и зелёной травой
и вином полусладким не стану.
Я ведь знаю ответ, что не будет меня
ни в земле, ни на небе, ни где-то.
Что же делать сейчас? От сквозного огня
моё время пылает с рассвета…
Узнаешь – краснотал, в белых кистях сирень,
Как красиво, о! кто бы ты ни был! –
обжигает пускай догорающий день,
я скажу это слово: «Спасибо!»
***
В иллюминатор самолёта
смотри: Земля – ковёр.
О, солнечная позолота!
Недомогание, зевота
и пустяковый разговор.
Земные вещи крепко сбиты:
всей тяжестью летят.
От твёрдой почвы до орбиты
живая, сложная работа…
Уже посадка, говорят.
Спускаешься к началу неба
у взлётной полосы.
Слепят лучи и ветер треплет,
спит самолёт – усталый лебедь.
И тикают часы.
***
Чесночный зубчик на зубок –
и сладко-горький брызнет сок.
Но утверждать я не возьмусь,
что это чьей-то жизни вкус.
Не буду обобщать за всех,
что горечь – страх, что сладость – смех.
Не раскусить мне, чуть скривясь,
неощущаемую связь.
Сырую веру, крайность мер
я стану пробовать на нерв.
Но не вмещает голова,
что жизнь права и смерть права.
Выходит – как ни рассуждай –
не существует пустота…
Заплачет человек, не бог –
чесночный зубчик на зубок.
Не про войну
Враки – сверху, шутки – снизу,
вести-жести, ну и ну!
Твердолобый телевизор
рассказал мне про войну.
Где-то люди, где-то звери,
где-то ангельский хорал…
Почему хочу я верить,
что никто не умирал?
Гроза
Хриплый рокот всё шире. И воздух кипит,
не вдохнуть – из термометра ртуть.
Глыбы пара – лавина! Небесный гранит!
Гром, распарывающий духоту!
Словно в шкуре звериной дрожишь у костра,
слышишь – сердится облако-бог:
старше рода людского обузданный страх
и языческий детский восторг.
Из каких же глубин, механизмов, основ
сшито тёмной души полотно?
Отголосок ответа мерцает внутри.
Вспоминай, вспоминай – говори!
***
Июлем одухотворённый,
шумит лесной массив,
болтает языками клёнов,
дубов, берёз, осин.
И дышит маревом топлёным.
А мы на самом солнцепёке
в траве густой лежим
и чувствуем – неподалёку
совсем иная жизнь.
Под небом, жарким и высоким.
Всех нас объединяет случай,
поверхностная мысль
в животрепещущий, болючий,
непостижимый мир.
Прекрасный, одинокий, лучший…
***
Не грусти, моя любовь, душа моя,
о прошедшем выходном.
Вот: звезда на люстре – та же самая,
что моргает за окном!
Всё у нас получится и сбудется.
Трудности – не навсегда.
Вот: планета под ногами крутится,
улыбается звезда!
