СИТУАЦИЯ
Некогда – во времена советской Атлантиды – литературная известность прорастала снизу: естественно, как трава, и мёртвые балки, наваленные официозом, не могли помещать её витальной силе.
Ещё раньше на обретение литературной известности уходили годы, и постепенность этого процесса гарантировала качество предлагаемой продукции – не заурядной в сравнении с общей массой производимых текстов.
Ситуация изменилась в начале девяностых, когда в условиях тотального слома и всеобщего сумбура группы активных, жаждущих благ известности сочинителей, выкрикивая: Нас не печатали в Союзе! бряцая полуподпольными связями с западниками, часто не славистами даже – журналистами, вовсе не смыслящими в поэзии, – ловко используя разнообразные отечественные знакомства стали захватывать издательства и издания, создавать свои, учреждать и договариваться об учреждении всевозможных потешных премий, разнообразно творя иллюзию собственной значимости.
Читатель медленно вымирал, ибо… что же читать ему было?
Филологический эксперимент, представленный рифмованными строчками, или белым стихом, не интересен никому, кроме филологов. Бесконечное ёрничанье по поводу рухнувшей империи – и всего вообще – едва ли насытит алчущую душу, а именно такая должна быть у подлинного читателя. Тотальный иронизм, конечно, мил, но юмор – это всего лишь способ примириться с окружающей действительностью: как алкоголь – в отличие от сатиры, неудобной никаким властям, и потому благополучно истаявшей на необозримых литературных полях.
Они действительно сделались необозримыми, и, если в советские времена смеялись над десятитысячной ратью членов Союза писателей, то ныне эти рати не поддаются никакому исчислению вообще.
Экспертные сообщества скомпрометированы – обслуживая определённые корпорации, например, фабрики толстых журналов, они готовы превозносить кого угодно.
В результате суммы искривлений литературная известность оказалась никак не связанной с качеством предлагаемых текстов – но только с назначенцами от властвующей тусовки. Всё искусственно: от пиара, до иллюзии читательского интереса, создаваемой хитроумными ухищрения разнообразной рекламы.
Снизу талантливому сочинителю не прорасти: коацерват миллионов текстов в интернете бурлит, не обещая новой, высокой литературы.
Учитывая гонку за выживание, в которой поголовно вынуждены участвовать бедные сограждане, литературными проблемами можно было бы пренебречь, если бы не «досадные» свойства подлинной литературы – долговечность, способность пробуждать лучшее в человеке, возможность превращать обывателя в «мыслящий тростник».
Пересмотреть бы реестры «назначенцев»! перетряхнуть бы обоймы якобы успешных!
Да некому…
Вероятно, эту работу придётся возложить на время, коли люди неспособны совершить её.
НЕПРАВОТА ВОРОНЫ
-Поэзия должна…
-Ничего она никому не должна!
Крупные виноградины отражений низвергаются в белых бортах фонтана, и сине-зеленоватая прохладная вода блестит в уютном резервуаре.
Мелкий белый камень, у самых бортов забрызганной водой, окружает четырёхугольную ёмкость.
Под роскошными ломтями сирени на белой скамейке двое.
-Я имел в виду, что обязанность поэзии вытаскивать каждого, обратившегося к ней, из низин быта, из жизни материально-косной, бесплодно-заземлённой…
-Может и так, но, думается, поэзия, в сущности, великолепная сумма сумм, и свести её к этому одну долженствованию – узость.
-Карр-карр, не до поэзии ныне, вы! – крупная с мощным клювом ворона прошествовала мимо, чтобы скрыться за кустами сирени в густой траве.
-Точно она говорит – кому нужна поэзия?
-А мне всё равно. Собственная моя потребность в оной не позволяет думать о глобальной её необходимости. Только, полагаю, даже с сверх-практичной точки зрения, если бы поэзия была лишней в мире, сама бы природа её убрала.
Детки играют около фонтана: грузят белые камешки на машинки, возят их по бортику, ловят пенные брызги, и на лицах их отражается счастье.
Мерные слои летнего неба сверкают синевою и златом.
Мир говорит с вами – поэзией детского счастья, фонтана, сирени, травы, солнца, брызг; мир читает вслух – пускай и непредставимые стихи – тысячью листьев; и ты не права, скептически настроенная ворона, пускай и крепок твой клюв, ты не права – ибо и вид твой, и важная манера ходить – тоже поэзия…
Два приятеля удаляются по дорожке, чтобы раствориться в пёстрой плазме гуляющих людей – в стихии поэзии жизни, пускай большинство представителей яви и не знает об оной.
СКВЕРНА СТЁБА
Ирония – ступень вниз после сатиры, которая, в сущности, есть мазь, наносимая тонким слоем на жаркие расчёсы общества и застарелые болячки оного; ирония приятна, ибо человек, её вовсе лишённый, невыносим. Она отчасти полезна: мешает с каменной серьёзностью концентрироваться только на себе и своих проблемах.
Но – вниз от иронии ведут ещё несколько ступеней, грязных и истоптанных, и когда вы оказываетесь на ступеньке под названием «стёб», всё меняется.
…ибо лучше иметь хоть какие-то идеалы, чем хохотать при произнесении этого слова…
…ибо лучше читать классику, постигая её глубинные слои, чем выискивать блох в книгах великих авторов…
…ибо, наконец, есть предметы, осмеяние которых свидетельствует о душевой порче.
Стёб есть ирония, размененная на ржавые, битые пятаки.
Стёб есть не знание – и не желание знать – высокого.
Стёб, по сути, скверна языка, и поддаваясь ему, литература опускается всё ниже и ниже – предлагая тоже сделать и обществу, и так не блещущему белизною снежных вершин.
ПОШЛОСТЬ И ПОНИЖЕНИЕ ПЛАНКИ
Пошлость многообразна – и непереводима с русского ни на какие языки.
Заменить индустрию кино перманентной размыленностью сериалов, мутным варевом, какое не допускает ни выпуклой лепки характеров, ни сколько бы то ни было серьёзного анализа жизненных ситуаций – пошлость.
Представлять стёб – сниженную иронию – чуть ли не последним достижением поэзии и прозы – пошлость.
О, она теперь везде и всюду; она царит на телеэкранах, брызжа слюной, изливаясь потоками тупых ток-шоу и сериалов, ложных умствований и рекламы.
Она навязывает свои – иногда сопливо-сентиментальные, порой кроваво-брутальные, или псевдоклассические, но меченые соц-артом – вкусы всем видам искусства.
Она суфлирует политикам и так называемым «звёздам», часто превращая их говорение в страшноватый воляпюк.
Она мощно вторгается в литературу, сбивая оценочную шкалу: представьте стрелка из лука, который раз за разом пускает стрелу мимо мишени, но при этом в перерывах пьёт водку из горлА и выкуривает сигаретку; а вот и спортивный обозреватель, объясняющий уважаемой публике, что искусство стрельбы из лука и заключается в том, чтобы пускать стрелы мимо мишени, но при этом глотать водку и покуривать…
…ибо превозносить поэта, сочиняющего на уровне советской стенгазеты (что легко доказать, элементарно сопоставив тексты), всё равно, что считать актёром человека, получившего известность после исполнения роли смартфона в рекламе.
…ибо объявлять смысловые игры разной степени безвкусицы новым литературным словом – пошлость.
…ибо представлять филологические эксперименты и стилизации, или кубики центона поэзией – пошлость.
О! у неё множество имён и масса голосов, и – многие из вас – знают эти имена и слышат эти голоса.
Почему же не протестуете – слышащие и понимающие?
Ведь не протестовать против пошлости – тоже пошлость, увы.
Как строить литературную карьеру на сумме связей и договорённостей.
