Про деда Притыкина

У деда Притыкина странная ( а, может, никакая и не странная) особенность: он очень любил, когда его жалели. И чего ему так это жалейство нравилось – непонятно. Может, от одиночества? Может, со здоровьем чего? Или самого рождения характер был такой – из других слезу давить?
— Конечно, — начинал он разговор таким многозначительным, таким скорбно-смиренным тоном, что слушатели, особенно те, которые слышали деда в первый раз, сразу понимали: сейчас последует та ещё… сопливая песня!
– Вам-то легче, — продолжал дед. — Колбасу, небось, каждый день молотите. А тут… — и отрешённо-огорчённо махал рукой, что означало: у него с ежедневным поеданием колбасы, а равно и других вкуснопитательных продуктов – большие и неразрешимые сложности.
— Ну и ты молоти, — советовали ему те простодушные, кто ещё не знал о вышеназванной особенности дедова характера.
— Эт на что же я её йисть-то буду? – нет, не спрашивал, а так же скорбно вопрошал он. – На одну свою пенЗию?
Таким образом, тема разговора была обозначена, и далее следовал подробнейший «разбор полётов» причин начисления ему такой мизерной пенЗии. Одновременно шли воспоминания о многолетнем каторжном труде (дед всю жизнь проработал разнорабочим на базе райпотребсоюза), Потом разговор плавно переключался на неблагодарный профсоюз, которому он регулярно, копеечка в копеечку и день в день, выплачивал членские взносы, за что был отблагодарен один-единственный раз путёвкой в санаторий почему-то для туберкулёзных больных в Гурзуфе («а начальники, гадюки жирные, кажинный годик со своими приституткими не к чахоточным ездили, а к нормальным людЯм, от которых не заразисси!»). Далее следовали воспоминания о Коммунистической Партии Советского Союза, к которой дед никогда не имел никакого отношения, но которая для него тоже ничего хорошего не сделала, а должна бы была, как к честно трудящемуся во благо Родины и всё той же партии разнорабочему («мы за неё кажинный раз голосовали – и чего?»)… Заканчивались эти критические причитания (обычно они продолжалось не менее получаса) подробнейшим разбором сегодняшнего международного положения, в последнее время почему-то акцентированным на участившееся извержение исландских вулканов, означающее, по глубокому убеждению деда, приближение всемирного конца.
-Вот! — витийствовал дед, назидательно подняв вверх кривой указательный палец с вросшим ногтем. – В наше время почемуй-та никакие вулканы не взрывались, а сейчас – кажинную неделю, как по расписанию. Увидите: скоро треснет Земля и улетим мы все в космос к идренией матери!

Ошарашенные такими грандиозными перспективами, слушатели подавленно молчали. Они были большей частью людьми пролетарского происхождения и такого же воспитания, в институтах-университетах не обучались, поэтому подобные глубокомысленные лекции производили на них неизгладимое впечатление.
Видя их изумлённые лица, дед упивался своими мудростью и величием мысли. Такая реакция окружающих была настоящим бальзамом на раны, нанесённые ему бедным и несчастным житиём-бытиём.

Впрочем, довольно часто слушатели реагировали совсем не так, как желалось тоскующему «лектору».
— Разнылся, старый мерин! – презрительно говорили ему прямо в глаза. – То колбасу ему подавай, то вулканы у него распыхтелись. Сам-то хоть соображаешь, чего говоришь?
— Я-то соображаю, — моментально каменел и темнел лицом Притыкин. – Хотя гимназиев и не кончал. Потому что всё своим умом. Где уж нам, необразованным! Мы колбасу кажинный день не молотим.
— Чего ты приканителился к нам со своей колбасой? – начинали уже вполне серьёзно раздражаться оппоненты. – Иди в магазин да купи. Сейчас любой навалом.
— Ага, — всё с тем же каменным лицом соглашался дед. – На одну только пенЗию.
— А тебе их сколько, десять подавай? Ты чего, Герой Советского Союза или лауреат какой?
— Конечно, — продолжал жать на больную струну Притыкин. – Какие мы герои? Мы всю жизнь честным трудом!
-Честным трудом, дед, только грыжу наживают, — вполне справедливо парировали оппоненты. – Надо было в своё время карьеру делать. Хотя бы по твоей профсоюзной линии. Тогда бы тоже с проститутками не по чахоточным курортам ездил, а где-нибудь в президиумах заседал. При галстуке, в шляпе и с умной мордой.
— Да какие мы карьеристы!- следовал очередной театрально-скорбный вздох. — Карьерных и без нас хватало. А мы обычный рабочий класс. Который своим трудом…
В общем, и здесь он своих собеседников, в конце концов, клал на обе лопатки. Да, этот дед — тот ещё фрукт! Его просто так, без соли, хрена и колбасы не сожрёшь!
— Вот уж послал Господь соседа! – плевались на улице. – И ноет, и ноет! Чисто грыжа! Наверно, мало наворовал на своём складе.

А в середине июля Притыкин неожиданно пропал. Сначала, конечно никто не встревожился (за колбасой стоит, тут же начали ехидничать острословы), но прошёл день, другой, неделя… Народ забеспокоился: какой он не грыжа, а всё-таки человек.
— Может, крякнул? – выдвинул смелую гипотезу Васька Исаков. – Заперся в своём дому и лежит сейчас на кровати, прокисает. А чего? Этот – может! Старый чёрт!
Народ призадумался. Васька, кончено, балабол, но логика в его рассуждениях безусловно была.
— Надо Абдуллаева вызывать, — продолжил мысль Васька. – Двери ломать.
— Да подожди ты с Абдулаем-то! – боязливо поморщились окружающие. – Может, и нет ничего такого… Может, спит просто, а мы сразу участкового.
— Ага, — хмыкнул Васька. – Спит. Целую неделю. Колбасы обожрался – и теперь давит на всю подушку. Вы хоть соображаете, чего говорите?
— Да, неделя это перебор, — вынуждены были согласиться собеседники. – И всё равно давай сначала сами посмотрим. Чего шум-то поднимать раньше времени?

Сказано-сделано: перелезли через притыкинский штакетник, подолбились в дверь и по окнам, поорали: «Дед! Ты дома?». В ответ – тишина. Всё понятно. Очень приятно.
— Говорю же вам, дундукам, крякнул! – опять начал кипятиться Васька.
— Может, уехал куда? – продолжали сомневаться уличные. Вызывать участкового никому не хотелось. Был он мужиком крикливым и ехидным, хотя и серьёзным.
— Куда он мог уехать? – стоял на своём Васька. – Сто лет никуда не ездил – и уехал! Кому он нужен-то, чтобы к кому уезжать?
Для окончательной убедительности в отсутствии в доме вздорного старикашки простучали двери и окна ещё раз – и опять всё с тем же результатом. Делать нечего. Надо звать участкового.

Абдуллаев появился после обеда, и был хмур, но по-прежнему деловит. Молча выслушал собравшуюся публику, задумчиво пожевал губами, после чего самолично простучал все двери и окна. Не получив ответа, скептически хмыкнул и уставился тяжёлым взглядом почему-то на Ваську.
— Чего? – забеспокоился тот.
— Ничего. В смысле хорошего, — констатировал Абдуллаев, после чего повернулся к собравшимся. – Ну, чего же? Делать нечего, — и заключил откровенно трагическим тоном. — Будем осуществлять проникновение в помещение.

-Да, вашим колбасником здесь и не пахнет, — констатировал он через пару минут, понимая, что вляпался в очень нехорошую историю. Несанкционированное прокурором проникновение в жилище – это такой геморрой! Это если начальство узнает, то воткнёт ему, Абдуллаеву, большой и грязный по полной служебной схеме и по самые его абдуллаевские гланды!
— Вы чего здеся? – вдруг раздался голос от порога, и все собравшиеся в большой комнате — кто суетливо, кто испуганно, кто удивлённо – оглянулись. На пороге стоял живой-здоровый дед Притыкин и подозрительно-враждебно смотрел на неожиданных гостенёчков.
— Вот он! – растерянно пробормотал Васька Исаков. – Некрякнутый! Картина Репина «Приплыли»!
— Чего вы здеся, я вас спрашиваю! – повысил голос дед, причём довольно агрессивно. Участковый смежил глаза: так он и знал! Будут последствия, будут геморрои и гланды!
— А ничего! – вдруг рявкнул Васька таким же агрессивно-наступательным тоном. – Тебя гдей-то вторую неделю черти носят, а мы думай чего хочешь! А может ты уже!
Встречная агрессия подействовала на деда неожиданно отрезвляюще. Он даже рукой махнул: дескать, потише тут. Всё понял. Вопросов больше не имею. Спасибо за соседское внимание.
— «Черти носят…» — пробурчал он примирительно. – И никакие не черти! Я к Гуньке ездил!
— К кому?
— К Гуньке! Глафире, тоись! К младшей, стало быть, сестре!
— Так у тебя и родственники есть? – удивился Васька.
— А чего ж я, безродный какой? – хмыкнул дед. – Ну, да, сестра! В деревне живёт! Открытку прислала, вот я и поехал! Чего вы?
— Ну, вот и ладушки, — просиял-пропел Абдуллаев. – Вот и разобрались. Бывайте здоровы, — и бочком-бочком начал протискиваться к двери. Но только он совершенно не угадал дедова характера.
— Извиняюсь, товарищ минцанер! – преградил ему путь Притыкин. – А кто мне порушенную дверь будет починять?
— Исаков! – тут же перевёл стрелки участковый. Он знал жизнь и знал людей.
— А чего я-то? – полез в очередную бутылку Васька. – Не, прям, мля, нашли козла отпущения! Чуть чего, сразу Васька! Не запрягли ещё!
— А кто? – сделал удивлённое лицо участковый. — Ты же всю эту бодягу заварил!
— Не буду!
— Пиши объяснительную насчёт складов!
— Опять склады! – по-бабьи всплеснул Васька руками. – Чего ты ко мне приканителился с этими складами? Не брал я ничего на твоих складах!
— Следователь разберётся, — «утешил» его Абдуллаев. — Ну?
— Чего «ну»? Не запряг ещё!
— Значит, договорились, — удовлетворённо кивнул участковый и с чувством выполненного долга покинул настоедревшее ему помещение.

Вечером собрались за уличным столом, где рубились в домино и карты, а также втихаря от жён «освежались» винишком или водочкой и вели бесконечные, ни к чему не обязывающие разговоры «за жисть». Никто из собравшихся не говорил о настоящей цели сегодняшнего сбора, но всем и без слов было ясно: ждали деда Притыкина – и он, конечно, появился. Больно-то охота одному сидеть в четырёх стенах, когда полным-полно впечатлений!
— Ну, возмутитель спокойствия, рассказывай всё по порядку! — начал Иван Степанов, степенный мужик, пользующийся уличным уважением. – Давай, как говорится, подробности.
— А чего рассказывать? – для виду покочевряжился Притыкин. – Ну, съездил, ну и чего?
— Ты никогда не говорил, что у тебя сестра есть.
— Да, вот одна и осталась. Остальные померли… — Притыкин задумчиво пожевал губами. – Она, Гунька-то, последыш.
— Кто?
— Самая младшая, с тридцать восьмого, осенняя… Когда папаню на фронт провожали, все сурьёзные были, горевали – а она плясать! «Папаня на фронт поедет, ему там ружьё дадут!». Ну, дурочка, чего с неё возьмёшь… Она всю жизнь такая весёлая и неугомонная… И жалела всех… Жалостливая прям не знаю в кого… На всех жалейки-то рази хватит? Я же говорю: дурочка… Потом замуж за Ваньку Чернухина вышла, за пьяницу-обормота, тоже, считай, пожалела, потому что кому он нужен-то… Троих родила – а Ванька, гад, возьми да помри. Тоись, не помри, конечно, как люди, а на тракторе перевернулся вусмерть насмерть… Другая бы радовалась, что от такого обормота избавилась, а эта: «Бог дал – Бог взял»… Нет, повыла, конечно, как положено. Как же без этого… А потом успокоилась: трое всё-таки на хребте-то, тут вой –не вой, а тащить их надо… Помню, как-то приехал – с фермы идёт. Ей лет тридцать было, а посмотрел – старуха старухой! Чуть не падает – а глаза весёлые! Она ж росточком с воробья, куда ей на ферму-то, бидоны таскать восьмивёдерные…
— Детей, значит, подняла? – уважительно спросил Степанов.
— А как же… Пашка с Никифором сейчас на севере нефть качают, а Лизка спилась совсем, с ней живёт…
— Сыновья помогают?
— Помогают… К себе её звали, а куда она от Лизки-то? Бросишь — совсем эта дура сопьётся… Говорю ей: ребята деньги тебе присылают, надо дом поправить, забор, сарай вон гляди разваливается… Она согласилась, нашла каких-то штукарей, деньги им отдала – а они и смылись. Будут они тебе строить, нашла дураков… Да и чего говорить? Баба, она и есть баба! Её обмануть – раз плюнуть, тем более такую малахольную…
— Ладно, — сказал он и поднялся со скамейки. – Собираться пойду. Завтра поезд в восемь.
— Куда теперь-то собрался?
— Куда ж? Назад к Гуньке, куда… Поживу пока, дом поправлю, забор… Чего ж делать-то…
И , ссутулившись, ушёл.

После его ухода мужики долго молчали. Впервые в этой тишине, в этом  н е п р о и з н е с е н и и  с л о в  не чувствовалось раздражения по отношению к всегда раздражавшему деду.
— Ехал бы уж насовсем, — сказал первым Васька. – Чего здесь одному шарахаться? Бок о бок всё повеселей. Там бы ей своей колбасой мозги парил…
Никто ему не ответил – да и что отвечать? Всё правильно – чего одному-то? Тоска тоскливая… Помрёшь – опять за Абдуллаевым надо будет идти. И вообще…