СУММА СУММ
Культура – сумма сумм, включающая в себя иллюзии и мифы.
Утверждать, что только ими она и живёт, всё равно, что поймать одну краску спектра, но в отличие от строгой и стройной архитектуры науки, печально жёстко контролируемой неизбежностью правды, гуманитарное пространство допускает игру смыслами – с последующим уточнением их, выяснением наиважнейшего.
Неверно, что в споре рождается истина: в споре рождается ссора, а истина – в тишине; но форма диалогизма может способствовать уточнению некоторых нюансов истины.
Арки культуры составлены из бессчётного количество кирпичиков – и сверх-аккуратные голландские поля тюльпанов говорят о национальных особенностях не меньше, чем колорит Вермеера, хотя и не являются, в отличие от холстов последнего, шедеврами.
Дачные наши – в недавнем прошлом, да, вероятно, и в сегодняшнем – будки-сортиры говорят не столько о бытовой расхлябанности русских, сколько о пренебрежении ими многими бытовыми подробностями – ради сосредоточенности на чём-то основном.
И правда – нам не интересно делать гайки с утра до вечера, ибо душа жаждет подвига, свершенья, открытья, а сознанье не может подсказать, как их совершить.
…ибо подвиг порою бывает просто преступлением, совершённым в экстатический момент, а иные открытия оборачиваются катастрофой.
Но всё, ложащееся строительным материалом в арки культуры, дано в пределах осмысления, дешифровки, и всё делается для дальнейшего, пускай и жить в ту пору прекрасную… Слишком расхожая цитата.
Цитатность – ещё один феномен старых, настоянных на многом, в том числе и на том, на чём не стоило бы настаивать, — культур; но страсть к цитированию не есть отказ от собственной мысли, скорее желание сверить свои размышления с признанной линией авторитетного ума.
Впрочем, всё почтенные умы проходили проверку скепсисом, и не все выдерживали таковой.
Ветка тополя, тихо и мягко трогающее оконное стекло, становится поэтической строчкой, чтобы, раскручиваясь далее, стихотворение вошла в космос культуры – может быть, всего конкретного графомана, а в лучшем случае – коли речь идёт о поэте – целого ряда людей.
Ибо перекрыть каналы культуры нельзя, как нельзя сбить Луну, ибо каждое художественное действие имеет последствия, и хотя дело патрофикации, о коем писал старый русский философ Николай Фёдоров, ныне столь же далеко от нас, как регулярные туристические полёты на ту же Луну, но оно живёт уже – в незримых полях культуры, может быть, в ноосфере.
Симфония науки, искусства и богословской веры сегодня покажется абсурдной – такие, противоречащие друг другу полюса! – и, тем не менее, именно в суммах и заложена зерно будущего, корень перспективы, и чем неожиданнее слагаемые, тем значимее может оказаться сумма.
ГОСУДАРСТВО И ЛИТЕРАТУРА
Государство – Левиафан – литература…
Левиафан не может обходиться без литературы, как без воды, хотя и не всегда осознаёт это.
Сколько интеллектуальных и полемических копий было сломано о советскую форму организации литературы!
И многие ломались неспроста, верно – и цензура ужасна, и засилье официоза давит живую траву творчества, и многомиллионные тиражи всевозможных производственных «опупей» иначе, как понятием «жуть» не определить.
И тем не менее…
Литература, как самосознание народа, должна, как это ни парадоксально, доводиться до народа именно государственными средствами, иначе она превращается в пустую забаву, в удовлетворение бесконечных амбиций всевозможных групп и группочек пишущих людей, а её атомизированное, разодранное мелкими страстишками поле уже не то, что на народное самосознание не тянет, а и развлечением отдаёт самого дурного пошиба.
…ибо, если нет социального осознания важности литературы, то кто же по доброй воле читать станет? Вон сколько всего вокруг – выбирай – не хочу.
И выбираем.
Детективы вместо художественности, шоу-бизнес вместо поэзии, а суммы рекламных слоганов, так и вертящиеся в любой голове, скоро драматургию заменят: драматургия торговли, так сказать.
Разумеется, Левиафан тяжёл, неповоротлив, и, втягивая воду жизни, вместе с нею может уничтожить и многих обитателей оной воды; но, увы, другого варианта нет – либо корректировка советских форм организации литературной жизни, либо отсутствие перспектив для самой литературы, и дальнейшее вырождение её в игру, в псевдоинтеллектуальное месиво филологических умствований, в забаву – когда забавляться больше ничем.
Никакие премиальные процессы – с награждением книг, практически не имеющих читательской судьбы – тут не помогут: так, батут бесполезен для человека на костылях.
А то, что представляет литературой сегодня литературная тусовка, объявившая себя официозом, увы, именно, что на костылях, причём хромает на обе ноги…
Это при наличии отменных, золотоносных пластов поэзии, созидаемых в провинции – дикороссами, по точному определению Юрия Беликова; это при наличии подлинно художественной прозы, так редко пробивающейся на страницы центральной печати, но вынужденной ютиться в интернете, либо всё в тех же провинциальных изданиях.
Тут уместна параллель с советским образованием: сколько издержек!
Но стержень-то, суть, как оказалось четверть века спустя, делали его лучшим в мире, и вместо развала нужна была всего лишь коррекция: убрать обществоведение, подправить программы истории и той же литературы…
…ибо без самосознания – а если не литература, то что же является таковым? – народ превращается в жадный электорат, лихорадочно мечущийся ради наживы и развлечений – и такой электорат обратится, в конце концов, в глобального охотника за самим Левиафаном, никак не желающим очнуться от приятного купания в собственном величии.
