Иностранка Маша

Воспоминание детства. Семидесятые годы (прошлого, понятно, столетия). Лужок – большая поляна между домами. Играем в расшибец. Объяснять, что это за игра, не буду. Старшее поколение знает, молодому знать не обязательно, потому что играть в неё всё  равно не станут. Не те времена. Другие игры. Другие игрушки.      

Из переулка к нам подходит Сява. Он лезет в карман рубашки, достаёт продолговатый, размером с ладонь, кусок плотной бумаги. Это фотография. На ней изображена голая тётка с огромными сиськами.     

Смотрите, милостиво разрешает Сява. Фотография переходит из рук в руки. Тётка кому нравится, кому нет. В отличие от сисек, которые нравятся всем. Толик Екопов даже пытается поколупать их ногтём. Сява сердится, обзывает Толика неприличным словом, отнимает у него фотографию и передаёт следующему.

Это кто, спрашиваем Сяву. Он мнётся, потому что и сам не знает. Но надо держать форс, поэтому признаваться в своём незнании нельзя. У Васьки спёр, отвечает уклончиво. Васька – его старший брат. Работает механиком на большом торговом корабле, который плавает (то есть, ходит. Плавает – хавно. Моряки – ходят.) за границу.

Наверно, иностранка, догадывается Сирёнька Пупок. Сирёнька среди нас самый умный. У него «четыре» по арифметике и он курит уже в затяжку, а не как мы, только для понта, набирая дым в рот. И говорит, что водку уже два раза пил. А ещё у него уши большие и на них растут волосы. То есть, не совсем волосы, а такой маленький смешной пушок, из-за которого Пупок  похож на цыплёнка.

Конечно, иностранка, хмыкает Сява. Вон какие сиськи! Ну и что, возражает Пупок. У Нюшки Огурцовой тоже сиськи, а она не то, что за границей – даже в Москве ни разу не была, столице нашей Родины. И вообще, дура.

Нашёл с кем сравнивать, брезгливо морщится Сява. Нюшку он побаивается. Как и все мы. Нюшка умеет ругаться матом и, не задумываясь, пускает в ход кулаки. Кулаки у неё такие же, как и сиськи. Почти таких же устрашающих размеров.        

Со стороны проезда имени Бонч-Бруевича (что это за… гражданин красивый Кто знает? Почему им проезда обозвали?) появляется Иван Степанович. Он идёт из распивочной, которую у нас на улице, и вообще, по всему району, называют «Чёрные мужики». Называние происходит от национальности владельца распивочной, грузина Валико. Иван Степанович тоже берёт в руки фотографию, долго и внимательно рассматривает тётку.    

Хороша Маша, наконец, говорит он. Но не наша. Потом почему-то вздыхает, отдаёт фотографию Сяве и неторопливым шагом идёт домой. Сейчас он похлебает щей и будет ругаться со своей женой, тётей Кланей. Они всегда ругаются, когда Иван Степанович заходит к «Чёрным мужикам». Тётя Кланя  начнёт грозить ему поварёшкой, а Иван Степанович говорить: « Чего ж, я после работы и освежиться не могу?». Ругаются они недолго, минут десять. Потом Иван Степанович выходит из дома в палисадник. Там, в углу, стоит  дощатая уборная. Опраставшись, Иван Степанович возвращается домой и ложится спать. Работает он на заводе, в кузнице. Хотя работа эта физически тяжёлая и грязная,  Иван Степанович её любит и является  передовиком своего кузнечного производства. Его портрет висит на заводской Доске Почёта и ему периодически дают Почётные Грамоты, которые он кнопками прикрепляет дома к стенкам и даже время от времени протирает их тряпочкой. Что говорит о его уважительном отношении к этим безмолвным свидетельствам его производственных заслуг. Тётя Кланя  мужниного уважения не разделяет, а даже наоборот: говорит, «чтобы они эти грамоты себе в ж.пы засунули», имея в виду иванстепановичево начальство, и то, что было бы гораздо лучше, если бы вместо грамот эти хитрож.пые начальники уважали Ивана Степановича деньгами. То есть, денежными премиями.     

Ещё кто будет смотреть, спрашивает Сява. Смотреть никто не хочет. Насмотрелись. Сява убирает фотографию в карман и тоже садится  играть.  

Вечереет. Весна. Май. Завтра пойдём купаться. Вода уже самое оно. Самое для купания.