ПОДУШКА СТАРИКА
Подушка старика впитала
Сны одинокие его.
Другою от того не стала,
Не изменилось вещество
Её от снов – таких тяжёлых,
В каких приходит мёртвый сын,
Жена – старик живёт один,
И, ясно, жизнь из не весёлых.
Подушка испускает в явь
Сеть эманаций смерти будто,
Их различат буфет и шкаф,
В чём кроется привет абсурда.
Старик встаёт, пьёт утром чай,
И затянувшеюся жизнью
Томится. Где же оной край?
Не знает, горе знавший жирно.
ОБЛОМКИ КАМЕННЫХ КЕНТАВРОВ
Вот мёртвая гряда камней –
Круп лошадиный, пальцы, руки.
Развала прошлого страшней
Есть нечто? Только бездна скуки.
Сначала цепенящий взгляд
Реальности, а дальше целый
Кентавров возникает сад,
Но каменный, белеют мелом,
Иль мрамором они желты.
И – ураган вихры закрутит.
Как хорошо – не видел ты
Подобной жути.
Но мёртвую гряду камней
Видал – копыта, торсы, гривы.
Оборванные перспективы
Эллады солнечной моей.
Обломки кое-где блестят
Мне неизвестной крошкой, будто
Соединиться вновь хотят,
И выйти из игры абсурда.
И мчать, и снова пить вино,
С лапифами подраться даже.
Зачем-то мне порой дано
Зреть ирреальные пейзажи.
* * *
Общечеловеческий архив –
Атлантической библиотеки тени,
Тень от зиккурата, как массив,
Византии многие ступени –
В том пространстве, где легко парят,
Неземным играя хризопразом,
Эйдосы, то созидая сад,
То пугая траурным окрасом —
Что в него вошла, а что, следа
Не оставив, сгинуло? Не знаем.
Нам юдоль – обычная среда,
Радуемся в ней и в ней страдаем.
Ибо жизнь известная не есть
Только человеческое дело:
Следствие причин, мы живы здесь,
Суть свою не зная, только тело.
* * *
Око за око – звучит жестоко,
Ограничитель на самом деле.
Вышибли коли, несчастный око,
Голову, ярости на пределе,
Не отрывай обидчику, грешный.
Кто создал грех? Я хочу разобраться.
Не матерьяльный закон, не здешний,
Какому все обречены подчиняться.
Но око за око есть ограничитель,
Хотите вы этого, не хотите…
ПОЭЗИЯ НУМИЗМАТИКИ
(стихотворение в прозе)
Папы-лисы и папы-свиньи на огромных кругляшах пиастров, штемпеля которых строфичны и многофигурны, как зашифрованные средневековые стихи.
Свадебный гульдинер Максимилиана Габсбурга, где локон Бьянки развивается, как строчка сонета; и характер Винценцо Мантуанского на шести доппиях точно явлен совершенным поэтическим текстом.
Германские князья, собеседники алхимиков, учёных мужей и поэтов обозначены штемпелями старых монет с той чёткостью, которой обладают твёрдые формы; а грубоватые изображения ромейских императоров противоречат дебрям богословских, ярко-красных, густо-поэтичных диспутов, созидая свой миф.
И ликует розовая античность – простая в монетах, как её стихи, необыкновенно сложная, как устройство моря и воздуха, великолепная, как тетрадрахма, где плывёт – вечно плывёт – корабль.
ПУНКТУАЦИЯ В ПОЭЗИИ
(стихотворение в прозе)
Пунктуация в поэзии играет более сложную роль, нежели в прозе.
Мускульная сила тире может отправить строчку на высоту, неожиданную для самого поэта, а внезапные скобки придадут поэтической мысли дополнительное оттеночное звучание.
Точка в поэзии более решительна.
Загляните в её глубины – она составлена из смысловых завихрений, а точка с запятой оригинальною нитью вплетутся в общий ковёр стихотворения.
Таким образом, богатство пунктуации работает на богатство русского стиха, увеличивая его золотоносность…
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ЭТЮДЫ
1
В харчевне сытно пахнет мясом.
Цветная мимика огня
И та покажется прекрасной,
Коль тема – угасанье дня.
Идут охотники по снегу,
С охоты медленно идут.
Тих город. Происшествий нету,
Ну, разве колдуна сожгут…
2
По брусчатке цокот лошадиный.
Суетой упорной, муравьиной
Окружён взрастающий собор.
Представленье. Площадь. Смех и слёзы.
Жизнь и смерть. Поэт «Метаморфозы»
Перевёл. Как данности укор.
3
Колесованье и сожженье,
Как бюргерские развлеченья.
На площади помост, и вот
Идут и пекарь, и торговка.
Еретиков казнили ловко.
Меняла красноморд идёт.
Но есть обычные картины.
Вина прекрасные кармины.
Младенец закричит, красив.
Сегодня длится бесконечно,
И – вместе с этим – скоротечно.
Заснул малыш, легко сопит.
ПОЭЗИЯ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ
(стихотворение в прозе)
Противоречит ли поэзии Лев Толстой?
Ни в коей мере.
Тяжелостопность его стиля строфична, как широкозвучащий, бесконечный по охвату явлений эпос.
Стопы его фраз, как стопы своеродных размеров прозы, а рифмы мыслей гораздо интереснее рифм привычных.
Выразительность последнего абзаца «Холстомера» (к примеру) с её словесной неправильностью поражает мозг, как поэтический шедевр со сдвинутым – в пользу метафизики – логическим центром.
А сама поэзия жизни так мощно вобрана толстовскими страницами, что действительно хочется видеть в евангельском слове, которое было в начале, слово поэтическое.
* * *
Самоцветов уральских
Каменные цветы
Грандиозны – ура им! –
Символам красоты.
Карта на малахите –
Карта гномов страны.
Лабиринт отследите
Путаной глубины.
Или повесть о долгом
Вызреванье дана
В знаках правильных, должных.
Старенькая деньга
Проблеснула на яшме.
Ящерки лёгкий след.
Сердолик мысли ваши
Выразит, или нет?
Чароит очарует
Чашей горных пород —
Наполненье бликует
Суммой радужных вод.
Самоцветы играют
Садом – оный века
Тщательно охраняют,
Новости созидают —
Неведомые пока.
СПИЛЕННЫЙ ТОПОЛЬ
(стихотворение в прозе)
Спилив высокий тополь во дворе, работяги-нацмены в оранжевых куртках гоняли на детской спортивной площадке мяч, и сытый чмок его гулко разлетался в мартовском воздухе…
Последние дни месяца выдались неожиданно снежными, и белый порошок мерцал среди поверженных ветвей, и круглых массивных частей ствола девственно, как в декабре.
Малыш, увидав такое разнообразно-перепутанное богатство, отставил самокат и бросился к ветвям.
-Уф как, ух ты! – восторженно приговаривал он, погружаясь в пружинистые слои веток, выбираясь из них, оттаскивая ту, или другую.
Отец шёл за ним, сам иногда натыкаясь на ветки, отбрасывая их.
Круглые стволовые спилы лежали горной грядой, и кольца на них напоминали старинную карту, природную повесть о жизни старого древа.
-Хочешь по пенькам попрыгать, малыш?
Он закивал радостно.
Отец подхватил его, поставил на один кругляш, малыш, чуть не соскользнув, перебрался на второй, перелез через него, оказался в ямке между двумя, где зеленел мох…
Отец поддерживал его.
С другой стороны мчались мальчишки – лет по семь-восемь.
-Пацаны, слабо – с качелей прямо на ветки, а?
-Лучше по пенькам, давай, — кто быстрее!
И побежали они, ловко перепрыгивая с одного бруска на другой.
Малыша, заковырявшегося на одном из спилов, обогнули, гуськом двигаясь вперёд, к детской горке.
-Всё пацаны, хорош, — крикнул один из работяг. – Разбирать будем. Чей самокат?
Пацаны брызнули в разные стороны.
-Самокат не трогайте, — крикнул отец, а малыш, скатившись с пня, уже бежал к своему, пёстрому…
-Тут ограждение… — начал было работяга, показывая на пёструю ленту, натянутую между тополиным стволом и воротцами площадки.
-Детям же интересно, — ответил отец резко.
-А вдруг что…
Малыш уже мчался по дорожке на самокате, вперёд, к другой площадке.
И отец бежал за ним.
