Собаку взял себе старик,
Старик, донельзя одинокий,
Взял с улицы, и к ней привык
В кратчайшие, скупые сроки.
Он сына схоронил давно,
Давным-давно с женой расстался.
А сын приходит всё равно,
Как будто тенью с ним остался.
Старик с собакой говорит,
Ей варит гречневую кашу.
Его душа всегда болит,
И боль груба, подобна камню.
Вдруг сын во сне с улыбкой встал
У двери – Мне пора, сыночек?
Случившееся осознал
Пёс, и завыл протяжно очень.
Встречает старика сынок,
И примут их пределы парка.
Пса нет. Он дико одинок.
И пса, как всех, мне страшно жалко.
* * *
Не все досматривают фильм –
Он скучен, вместе интересен,
Привычен, точно тело, им,
Банален, словно кровь, иль плесень.
Пустеет кинозал. Вон тот
Выходит, а потом вон этот.
А фильм идёт, всегда идёт –
Зимой, весной, роскошным летом,
Уводит образами нас
В осенние пределы… Дети
Заходят в зал, и свет погас,
Про страхи фильм, труды и деньги.
Он всё идёт, идёт, идёт.
Выходим все мы понемногу.
Из зала не узнать дорогу,
Какая ждёт.
* * *
Двадцатилетняя мама,
Сорокалетняя мать.
Возраста лямка упряма,
Оную не разорвать.
Мама поможет… Да, полно!
Возрастом сам до краёв
Ты переполнен. Я помню
Образы радужных снов.
Двадцатилетняя мама,
Сорокалетняя мать.
Письма и телеграммы
В прошлое не послать.
* * *
-Ты, отец? Мы вновь идём по парку,
Как хорошо в таком уютном сне.
И, словно в детстве, подобрал я палку,
Она – великолепная вполне.
Как жил я, папа? Не скажу чудесно.
А как там на планете на твоей?
Я жил тем, что писал. По сути, бездна
С фантомами и змеями страстей.
Отец мне улыбается. Молчит он.
И просыпаться явно мне пора.
Мне умирать покуда не по чину,
И жизнь моя всерьёз, а не игра.
* * *
Гортензии суммарно белые.
Гордыни чёрные тона –
А, может, поражают стрелы
Её…
Гортензии – тома
Красот в саду: они открыты,
И хочется перечитать,
Отвлечься от себя и быта,
Чуть лучше, вероятно, стать.
* * *
По виду – старшая сестра
В очках и дёргается очень,
И двое малышей. Пестра
Площадка детская, как осень.
Хотя апрель – покуда не
Дымится зеленью. Покуда
Из почек не явила чудо
Природа, серая вполне…
СТИЛИСТИКА ДОСТОЕВСКОГО
(стихотворение в прозе)
Стилистика, соответствующая уровню мысли, круто завариваемым конфликтам, и неразрешимым вопросам, которые всё равно так хочется разрешить – суть художественного письма Достоевского.
Виртуозно закрученные фразы могут быть красивы, переливаться цветами и оттенками, но, воссоздавая на бумаге окружающий мир, они не допускают взгляда за грань.
Стилистика Достоевского подчинена грандиозности решаемых задач: тут именно нужен взвихрённый язык со сдвигаемыми, наползающими друг на друга, как льдины в ледоход, пластами, где канцеляризмы вторгаются в захлёбывающиеся монологи, где придаточные, завихряясь, точно обнажают поведенческие пружины…
Иначе – не было бы такой всеобщей панорамы человеческой данности.
Стилистика Достоевского в определённом смысле идеальна, ибо подчинена идее разгадки человека, его кода, его типа.
* * *
Отец не должен рано умирать.
Как сыну без него тянуть земную
Тугую лямку? Как я существую
Всю жизнь без папы? Мне едва ли рай.
Всю взрослую без папы жизнь насквозь
Существовать пришлось, и будто ось
Того существования истёрта.
И в облаке я в детство поплыву.
Потом пойдём по парку наяву
С отцом, услышим летние аккорды.
ЛОЖНОЕ ЗАДЕРЖАНИЕ
(стихотворение в прозе)
-Вы задержаны по подозрению в краже!
Около подъезда – менты (какие они полиция!) – предъявляют бумаги.
Кадык дёрнулся под бородой, ибо жизнь этого человека – тишина.
-Какая кража? – смотрит предельно удивлённо из-за нечистых стёкол очков.
Его везут в отделение.
Его ведут по скрипящему половицами коридору, мимо скучно-казённых кабинетов, в одном из которых человек с острым, щучьим лицом задаёт ему вопросы.
И – очень легко отвечать на них, так же, как и легко предоставить проверяемое алиби, ибо во время ограбления он сидел на осточертевшей службе в библиотеке.
Мутные пелены заварившегося кошмара отпускают его; он идёт домой, хрустя снегом, думая…
Столько раз, пожизненно безденежный, представлял деньги, много денег, зная, что негде взять, неоткуда, невозможно это – представлял невозможное, нелепое: как грабит богатую квартиру, находит коробку, набитую деньгами – это он-то! Тихий книжный червяк.
Снег скрипит, и пар выходит изо рта, и мыслеформы, подобно ему, покидают круто слепленный череп, выходя из неведомых недр мозга, неизвестно как влияя на явь.
* * *
Сложность в простоте заключена
Лучевым изяществом явленья.
Так, сияние кустов сирени
Ярко подтверждает – жизнь одна.
Года минет круг – и вновь сирень,
Прежним будешь, иль другим предстанешь?
В смерть, как в тень, круг совершивши, канешь,
Чтобы осознать посмертный день.
Сложность в простоте отражена,
Гулом сфер она освящена.
* * *
Он пить с компаниею стал,
И плети ревности познал,
С любовью безответной сжился.
А после на другой женился.
Играет с малышом своим,
Сам стал уже полуседым.
Всю жизнь уложишь в пару строк,
Как тело в гроб положат в срок.
КЕНТАВРИСТИКА
Я как измятая бумага
С не получившимся стихом.
Закрутки снежного бурана
Изобразить не смог при том.
Я кентавристику считаю –
Несовместимые пласты –
Ключом ко многому… Но таю,
Коль с рифмами живу на ты.
Кентавры мчатся, и мерцает
Вода морская горячо.
Действительность порой мешает,
Горазда раздражать ещё.
Но кентавристикою можно
Загадок много объяснить –
Всё двойственно, и значит, сложно
Жить будет. Просто сложно жить.
Из бездны «я» уже не выйти.
Алхимию смешав с огнём
Стиха, я будто жил в Египте,
И вспомню невзначай о том.
А кентавристикою просто
Мир сложного истолковать.
Фантазия не сможет просо
Звёзд птицей смерти расклевать.
* * *
Родителей волшебный космос.
Быть маленьким так хорошо,
А взрослым скучно, мутно, косно.
Родителей волшебный космос
С мерцающим златым душой.
Но дети вырастают, чтобы
Сей космос вечно созидать.
Обширен он? О да, ещё бы.
И дети вырастают, чтобы
Все нити жизни продолжать.
* * *
Сливы слов созрели – фиолетов,
Густо фиолетов их окрас.
Завершится всё летящим летом:
Промелькнуло, свет его погас.
Сливы слов в строке неинтересны,
Неприятны, как обман, враньё.
Гулы сфер и блещущие бездны
Не войдут в мещанское житьё.
Сливы слов созревшие философ
Собирает, чтоб создать вино
Строф, поставив множество вопросов,
Что решить, по сути, не дано.
Бесполезно? Ну а жизнь полезна?
Старый сад ветвящихся чудес.
День всегда закончится плачевно,
Чуда – хоть и крохотного – без.
СВ. АНТОНИЙ
Блюдо на кривых паучьих ножках:
-Вот, Антоний, хочешь ли поесть?
Блуд сочится женским торсом тошным,
Пузом прёт сияющая лесть.
Скорпион отчаянья змеиного
Остро щёлкает клешнями, зол.
Как из места тихого, пустынного
В ад святой Антоний изошёл?
Мимо пролетают лимузины,
И растут особняки: Привет,
Мы есть современности картины –
Той, которой в настоящем нет.
Очереди автоматов, бомбы
Каплями по воздуху летят.
С будущего сорванные пломбы
Обнажают настоящий ад.
Молится святой – от пота мокрый.
Снова блюдо с лапками ему
Пищи много, сытной и отборной,
Предлагает, чтобы пал во тьму.
Представляете такое – вы ли
Из особняков? Иль из квартир?
Много сложно скрученного в мире,
Хоть окрест – не самый сложный мир.
* * *
Улыбка вспомнится отца,
Как совершенный символ детства.
Она, подумаешь, одна
Лишала тучи страхов дерзости.
Что папы нет давным-давно –
Не заживающая рана.
Полвека я смотрю кино,
А выходить из зала рано.
МИЛЫЙ МАЛЬЧИШКА
(стихотворение в прозе)
Между ними – бутылка коньяку и развёрнутые, блещущие фольгой шоколадки.
Мат полноватой круглолицей девицы более закручён и изощрён, чем мат крепкого, твердолобого парня.
Они отхлёбывают из горлышка, сидя на детской площадке, ограждённой сеткой, с открытыми воротцами, а пожилой отец в дальнем отсеке крутит малыша на карусели.
Мат шмякается в воздух, размазывая пустые, дешёвые истории девятнадцатилетних жизней – им нет занятней.
Приятно-янтарно играет медленно обжигающий, отдающий грецким орехом коньяк.
-Также поедем, малыш?
-Тазе, — малыш разгоняется на самокате, останавливается, оглядывается на отца.
Тот, склонившись, берёт самокат за блестящий руль, везёт малыша.
-На эту площадку пойдём?
-Дя…
Та же – за сеткой.
Теперь на скамейке сидят две старухи – обе в белых пальто, несмотря на тепло апреля, разгоревшееся солнца, пунктиры намеченной зелени.
Они седы, их лица пастозны, и говорят они о цветах сначала – верно, ждут дачного периода, потом, судя по всему, о соседях.
-Едем дальше, малыш?
Кивает, бежит к самокату.
Они исчезают в хитросплетенье дворов.
-Милый мальчишка, — говорит одна из старух.
-Да? я как-то не заметила.
* * *
Лохматый пёс, и рядом тень его,
Идущая под фонарём степенно.
Апрель ещё не справил торжество,
Оно грядёт, и это несомненно.
Жизнь без белка возможна, или нет?
Седеет дым от сигареты зыбко.
На лестнице курить – простой сюжет
Вечерний. Фонаря мила улыбка.
Собака, свет минуя, в темноту
Ушла, за ней хозяйка. Двор пустует.
И нависающую высоту
Прорежет ангела полёт: бликует
Иначе что? Красивый был полёт.
В коацервате зарожденье мерное
Белка – к пространству жизни приведёт.
А солнце в марте часто было медное.
Мысль мечется. А сигарета, как
Стихотворенье, завершилось – то есть:
Пора бы спать, сон отрицает мрак,
Златыми дугами напишет повесть.
Белок и ангел. Небо и орган.
Ничтожность человека в общей гамме
Такого мирозданья, что туман
В мозгу понятен. А желанье маме
Пожаловаться – вечный твой изъян.
ПАМЯТИ ГЕОРГИЯ ГРЕЧКО
Видел то, что большинство
Никогда увидеть не возможет.
Жизнь была щедра к нему, его
Одаривши тем, что знанье множит.
Видел землю в голубой красе,
В медленном паренье по орбите.
…братьями должны на свете все
Быть – событьем стало бы событий.
Ныне знает, как парит душа…
Ну а как земля видна оттуда
Мы узнаем, если смерти чудо
Расшифруем, будущим дыша.
* * *
На голом таланте теперь
Пробиться и не мечтай.
Царит прагматизма зверь,
Устроивший свой анти-рай.
И связи, и деньги дают
Отменный, как мёд, результат.
Опять неудачники пьют,
Свой рай посчитавши за ад.
