ЧТО ПОМНИТ КВАРТИРА
(стихотворение в прозе)
Выходил встречать отца, возвращавшегося с работы – выходил всегда, рассказывал тут же, в коридоре, о школьных своих новостях, ужинали все вместе, мама накрывала на стол; потом с отцом много говорили: о книгах, музыке, жизни вообще…
Выбегал, когда приезжали калужские родственники: сильно дружил в детстве со старшим двоюродным братом, пока разница в три года не стала весьма чувствительной; а они приезжали не часто, чаще с мамою ездил в Калугу; дядя и тётя радостным шумом наполняли квартиру, всегда привозили дачные, или лесные дары, становилось весело, и, хотя отец и не любил калужских родственников, облачко это ничем не омрачало детской его радости…
Так.
Помнит ли всех ушедших квартира, архитектура которой меняется с годами, меняется будто и её география – привычный стол с пятнистой столешницей (от лет пятнистой, конечно, да жалко, жалко расстаться) переезжает в другую комнату; пианино, чья мощная, чёрная, старинная архитектоника радовала сильно, хоть так и не выучился толком играть, исчезает; появляются новые предметы…
Помнит ли квартира траектории былого? Сохраняет ли воздух мистику движений всех умерших? Отражает ли огромное зеркало в передней – так и осталось тут – нечто важное, когда в него невозможно взглянуть?
Тайна зеркал не поддаётся расшифровке и уточнению…
Квартира наполняется машинками, конструкторами, пластиковыми динозаврами.
Малышок – его сын – протягивает детальку с полукруглым вырезом, спрашивает:
-Папа, эо куа?
Они строят дом, он получается высоким, стильно-красивым, ему самому – взрослому, пожилому, так и не выросшему ребёнку – нравятся эти дома.
-Давай вот так сделаем, малыш. И пристроим арку.
-Даай!
Из другого конструктора, где детали крепятся друг к другу при помощи не ранящих шипов, делают воротца, и хвостами динозавров играют в футбол: гоняют маленький шарик.
-Папа, эот попал!
Малыш гордо вздёргивает маленького трицератопса.
Отец улыбается.
…а была компания в восемнадцать-двадцать лет: много и часто встречались у него, выпивали, громыхали, шумели, веселились…
Отложилось ли в воздухе квартиры это биение жизни, колыханье огней, взмывы радости и провалы в тоску?
Стены не отвечают – как им и полагается.
Жизнь прошла.
Но… вот же он – малыш трёх с половиной лет, несмотря на его, отца, грядущий в конце года полувековой юбилей; вот он, наполняющий серебром детского смеха пространство комнаты; а это тащит табурет, чтобы на застеклённой лоджии залезть на него, поглядеть вниз: гуляет ли кто из детей? Нет ли?..
Значит, всё идёт дальше, и обречённость на воспоминания, это просто вариант характера: у него вот такой.
Малыш снова тянет играть, потом пойдут гулять, и гипотетическая улыбка отца отца, очень давно ушедшего, точно согревает его – отца пожилого, седобородого мальчишку, гуляющего со своим совсем уж малышом…
ЛЕПЯТСЯ ВОСПОМИНАНИЯ…
(стихотворение в прозе)
В гости к родителям пришёл коллега отца – оригинальный весьма, с собственным взглядом на диетологию, о чём много рассказывал, хотя физиком был, как отец, и был пришедший худо-заострённый, в бархатной профессорской шапочке и заношенной одежде: жил один, и в основном интересами далёкими от жизни плоти.
В какой-то момент разговора отец захотел показать ему монеты, хранившиеся в коробке из-под чертёжных инструментов, выстланной простроченным вельветом, а коробка оказалась пуста.
Отец помрачнел, ничего не говоря сыну, и продолжая разговор с коллегой.
Монеты покупали вместе, для сына в основном, и столько часов радости было проведено в клубе нумизматов! Столько познано через монеты мальчишкой…
…мальчишке было восемнадцать, он попал в весёлую компанию – впервые в жизни, и так важно было ему приглашать девушек в кафе, встречаться на свободных квартирах, закупив сухого вина и всякой закуски… Он работал в библиотеке финансового ВУЗа, он потерял интерес к монетам – равно к сочинительству, владевшему им с детства, он продал монеты – в том же клубе, где и покупались они.
-Где твои монеты? – жёстко спросил обычно такой мягкий, добрый отец, когда гость ушёл, и ответил сын также резко:
-Мне деньги нужны. Я их продал.
Был семейный скандал.
Был – и прошёл, как туча.
… массу лет спустя, когда отца давно не было среди живых, на похоронах издательницы, издававшей первые книги сильно постаревшего мальчишки – он в летнем золоте Ваганьковского кладбища, когда гроб уносили по узким, изломистым дорожкам между могил, вспомнил, как она говорила:
-Люблю бывать на даче. Но только день могу без работы, сижу, ем смородину с куста, потом гляжу в небо, а затем дочь привозит мне гранки, рукописи, и т. д.
Её уносят в ящике, и нежная июльская листва, залитая расплавленным солнцем лета, кажется просвечивающей, лёгкой, прозрачной, не смотря на огромную свою, суммарную массу.
Лепятся воспоминанья, как соты, а вместилищем оным служит мозг – бедный, несчастный мозг, перегруженный горем, блужданьями по писательским тропам, лабиринтами мерцаний, редкими взмывами озарений, годами дегтярного труда – какой воспринимался некогда, как служение, но превратился в бессмысленную рутину, ибо кому в мире денег нужны стихи? Но продолжается труд, покуда человек жив…
Много было кладбищ, похорон, и к пятидесяти даже полюбил бродить по кладбищам, точно пропитываясь странной субстанцией всеобщности, ощущая биение жизни, пульсацию судеб тех, кто ушёл – то есть присоединился к большинству…
Странно – и монеты стал покупать: сейчас их полно: не то, что в Союзе…
* * *
Мила анапская рапсодия,
Как детства чудная мелодия.
Волна зовёт, волна блестит,
Бессчётны водные пути.
Нырнуть в сияющую бездну
Так интересно – в ней исчезну
Под золотым пластом воды,
Без ощущения беды.
Дома белели, и аллеи
Встречали всех нас, зеленея.
Морскою солью воздух пах,
И не пугал ребёнка прах,
Который старика пугает,
Какой Анапу вспоминает.
* * *
Заложник скуки и кошмаров,
Стихами разгоняешь кровь.
Коль с призраками нет контактов,
Ещё не значит, что здоров.
Опять стихи стене читаешь,
Коль звёздам явно не прочесть.
Потом бессонницу встречаешь –
Уж лучше, чем кошмара весть.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Ватикан не посылал войска
Всех катаров истребить под корень.
Подлинная весть – столь высока,
Сколь её благой глагол усвоен.
От Иисуса подлинная весть
У катаров некогда хранилась.
В мире много лишних правил есть –
С ними наша жизнь соединилась.
Церковь и формальна, и пуста.
Фугеры, построив рай для бедных,
Подали пример другим – тщета
Оного. В своих остались безднах
Богачи – отсюда и пошли
Взрывы революций, что логично.
Фугерам во всех концах земли
Следовали славно и привычно –
Все делились всем, и всё цвело.
Исторического символизма
Интересна весть… И тяжело
Знать, что всё не так сложилось в жизни.
* * *
Утром клеил пластиковый короб –
Коль малыш, резвясь, его сломал,
Помогал, потом гуляли: город
По площадкам мальчик постигал.
…если знаешь, что такое гнозис,
Сколь тебе поможет это жить?
Опыта мешок всё время носишь,
Боль давно познав душевных жил.
Вечером мы встретили детишек –
Пёстрый фейерверк из сада цвёл.
Только квант энергии весь вышел
Из мальчишки. Мимо он прошёл.
Кашу съев, заснул, свернувшись в кресле.
Майской темноты раскрылся сад.
Небу, интересно, дело есть ли
До событий, дня создавших лад?
СВЕТЛОЕ И ТОМИТЕЛЬНОЕ ОЩУЩЕНИЕ
(стихотворение в прозе)
Мастерская, где делали плакаты, напоминала изнанку судьбы, учитывая, что женщина, к которой ехали, могла бы стать художницей…
Какое-то время она занималась картографией, затем дошла до плакатов, и приятель, что когда-то встречался с ней, предложил проехаться, и там добавить…
Выпивку, впрочем, взяли с собой; ехали на троллейбусе, и пыльные улицы летнего провинциального города мелькали тополями, суммой банальных пятиэтажек, иногда разбиваемый семейством частных домиков…
Потом шли дворами, один нанизывался на другой, и были они похожи, как однообразные дни.
Но – коли выпили уже – день всё же расцвечивало фейерверком, однако мастерская отрезвляла: грязное, запущенное помещенье, и женщина с внешностью пацанки валялась на продавленном топчане, пока жарилась яичница на газовой двухкомфорочной плитке…
Потом раз как-то сидели с ней в вечернем кафе на улице, уже в другой мой приезд в старый город; она держала на коленях милейшего щеночка овчарки, и поил я его из пластмассовой крышки.
Огни качались, и было много гуляющих: лето для нас сплошной праздник.
О том, что бывшая подруга умерла на улице, приятель сказал мимоходом, как-то безразлично, и…
Ничего с ней не связывало, ничего, но… вдруг почувствовал и боль за неё, и ощущение единства – всего и всех; странное ощущения, светлое и томительное одновременно.
* * *
Пельменные, где водку разливали
Под столиками, выпивши компот.
За кассою матроны это знали,
Пельмени отпуская. Кто не пьёт?
Мы согревались и в окно глядели.
Советская действительность текла.
Осенние пестревшие недели,
На фоне коих скучные дела.
И мы о метафизике болтали,
Читали разной зрелости стихи.
От яви уходили.
Ускользали
От грусти, одиночества, тоски.
Поднос кривой толкали по подставке,
А после шли к свободному столу.
На полчаса, иль час всё будет славно.
Кто двое те, сидящие в углу?
А кто угодно! Может быть – поэты,
Студенты… Просто осень за окном
Янтарного великолепна цвета,
И воздух золотисто-невесом.
* * *
Соль солнца – свет,
Игра лучей.
И в мире нет
Её важней.
Сверкает май,
Глубокий тон
Дан света – мал
Ты в нём при том.
Искусством жить
Не овладел.
Свет жаждал пить —
Да не сумел.
* * *
Ниже дна не упасть,
Коли дно – оттолкнись,
Чтобы подъёма власть
Светлой сделала жизнь.
СПРОСИТЕ У РЕЖИССЁРА
(стихотворение в прозе)
Пружинят ветви голубой ели, и малыш, становясь к ним спиной, отталкивается слегка, точно на природные качели попал, и, когда нижние лапы подпихивают его в спину, смеётся, глядит вверх.
Высока ель, и лапы её, ярусы, хитро организованные своеобразными пучками, сгустками, точно громоздятся, текут, прорастают в не зримую вертикаль, пышно включившую в себя реальность; и бледно-синее небо раннего мая с легко плывущими не крупными облачками, будто спускает нити – золотящиеся нити смысла – касающиеся сущностью своей и ели, около которой играет малыш, а отец стоит поодаль, и человека, проходящего мимо, вдруг взглянувшего на ель, увидевшего нагроможденье иголок, как подробностей жизни – яркой, такой, какой бы хотелось всем, и какая получается у единиц.
Идущий мимо всегда вне фокуса – некто, снимающий кино, сосредоточен на малыше, на закурившем от ожидания отце; вне фокуса и суммы других, не представляющих, что человечество единый организм, что также растворяются в пространстве, как близкие люди – друг в друге…
Выход с выставки, с ВДНХ, где пространства много, и павильоны отдают помпезностью Вавилона; сквожение монорельсовой дороги, с проносящимся плавным составом – лихо плывёт над деревьями, над муравьиным движеньем, с быстрым промельком разноцветных машин…
И вот некто, ждущий когда красный свет светофора сменится на зелёный, видит, как…
Чёрная автомобильная роза, микроавтобус Ритуал едет; кругло и выпукло стёкла его точно вкатываются в глаза, мелькают тёмные шторки, плотно скрывающие известное нутро, и, кажется, что автобус пуст пока, и человек непроизвольно глядит ему вслед, думая, что всё всегда заканчивается одним, хотя разным у всякого – думая тяжело, нудно, банально…
Зелёный свет открывает дорогу, можно идти…
Наигрался ли с елью, с её ветвями малыш?
Не знаю, спросите у режиссёра…
* * *
Он мал и мил, он скажет: Взять.
«Зять» слышится отцу: поднимет.
В окно на двор глядят: Гулять!
Слоятся тополя под ними –
Глядят с шестого этажа.
Ну, значит, будем собираться.
Гулянья требует душа
Ребёнка – как же не считаться?
Он – маленький тиран: сие
Святая форма тирании.
И одобряет бытие
Её законы золотые.
* * *
По заказу критского царя
Лабиринта чертежи витого
Созидает, оными горя.
Новое, создав, он скажет слово.
Будто сеть нейронная в мозгу
Будет им представлено строенье.
Царь уверен: Только я моргну,
Воссияет вмиг произведенье.
Кропотливо трудится Дедал,
И уже строительство в разгаре.
Ниточку рабочий подобрал –
Будущее даже и в кошмаре
Не увидеть: Ариадна спит.
Тренируется Тесей подросток.
Прирастает ходом лабиринт,
Коридор изогнут столь не просто.
Быкоглав Астерий, и не ждёт
Заточенья вечного и сытого.
Вьётся лабиринт. Дедал жуёт
Хлеб, сегодня поработав истово.
Будущее спутано сложней
Линий легендарного устройства.
Сочетанья множества путей
Славу дарят, крах людских затей,
Дарят свет и пустоту геройства.
