Подлинность настоящего
Хочется осознать,
В будущее летящего
Острой стрелой опять.
Миг ты едва ли поймаешь,
Хвостик его ускользнёт.
Многое ль обретаешь –
Данник разных забот?
Выдумки постепенно
Надоедают свои.
В жизни окрест несомненно
Слишком мало любви.
Нету на жизнь воздействия
Мысли, и жизнь весьма
Материальна… Детство ли
Вспомнится? Или весна
Юности… Где же это?
Продолжаешь идти.
Очередное лето
Ждёт на пути.
СЕМИЛЕТНЯЯ ВОЙНА
«Переворачиванье альянсов» —
Дипломатический раскардаш.
Австрия остаётся без шансов
Удержать силезский пейзаж.
Но смириться с потерей Силезии Австрия
Не желает…
Фридрих опередил
Союзников – и в Саксонии алые
Огни вторжения засветил.
При Цорндорфе успеха битва
Не приносит… Кавалерийский наскок,
Сабли мелькают, и хрипло молитвы
Рвутся в небо, и трудно понять насколько
Кто и куда продвинулся…
Мундиры пестреют.
Захваченные орудия частью повреждены.
Осень, как прежде, окрасит деревья –
Но кровь листвы – без вины.
Пруссия разгромлена.
Взятие крепости Кольберг.
Участие русских весомо весьма.
Но в современности разместился коль ты –
Не представишь, как той войны выглядели
Осень…зима…лето…весна.
* * *
-Мир менять! — Ответил на вопрос
Первозванного – Что будем делать?
Неизвестный. Так улов возрос,
Что не верить – глупость, или дерзость.
Впрочем, нам едва ли ощутить,
Что на деле было, что фантазии.
По-другому мы не стали жить
После Иисуса разве?
Большая из сказанного часть
Им нам неизвестна.
Власть физиологии, и власть
Денег – наша бездна.
* * *
Дядя Костя Мешков часовщик,
Тётя Валя его жена…
К ним ребёнок ходить привык,
К механизмам тяга ясна.
Старый дом, и огромный дом…
Ты обходишь его опять,
Вспоминая ребёнка при том,
Каковым уже вновь не бывать.
* * *
Золотом залитая трава,
Одуванчики пока махровы.
Тополям слышны, иль нет слова,
Если жив поэт дыханьем слова?
Сплесть из одуванчиков венок?
Вычертить действительности вектор?
Жизни я допил почти вино,
Смертная меня коснулась ветка.
ДВОРЕЦ ТИРАНА
1
Из гроссбухов проросли грибы.
Скатерти сжевавшие коровы
Знать не знают о витках судьбы,
Потому упитанно-здоровы.
Документы власти на полу,
Рубчатые отпечатки через.
Тени с бледной плесенью в углу.
И проломленный белеет череп.
Жил тиран когда-то. Жил тиран.
Повилика ткётся по паркету.
Времени разносит всё таран,
И спасенья нет.
Спасенья нету.
2
(стихотворение в прозе)
Из гроссбухов проросли розоватые и синие грибы с мелко подрагивающими шляпками; а коровы, забредавшие сюда, сжевали скатерти и занавески; документы, от которых некогда зависели судьбы сотен тысяч, веерами покрывали пол, и на бумагах чернели рубчатые следы; окна шли трещинами, напоминая прозрачные географические карты; а по растрескавшимся портретам тянулась жадная повилика; ветер, гулявший по комнатам, сбивал безделушки, а плесень и тени серели в углах, и шебуршалось нечто, ворочалось…
Некогда обитавший здесь солнцеподобный не был низвергнут, он просто тихо вошёл во смерть, но грозно выплыл дракон его власти – перед тем, как сдохнуть опаливший всех ржавым огнём информации; и дворец тирана был даже не разрушен: забыт.
Только ветер гулял по этажам, только коровы, отбившиеся от стада, забредали сюда, и всё глубже, глубже дворец превращался в тень тени, уходил в серое, пыльное царство, познавая ключевую в мире силу забвения…
АНТОЛОГИЯ РЕАЛЬНОСТИ
Антология реальности включает
Города, и парки, и мосты.
Вечеринки с коньяком, иль чаем,
Детские забавы и мечты.
Каждый антологию листает
Собственною жизнью, а она –
Жизнь – как слово, или запятая
В оную томину включена.
Слово, запятая, знак вопроса –
От тебя зависит какова
Жизнь. Но тут философ смотрит косо:
Сила обстоятельств – не слова.
Случай, как закономерность, кою
Не понять. Всего велик объём.
Книжные шкафы… Любой на Трою
Так похож. Не забывай о том.
Лабиринты мысли, где Астерий
Заблуждений угрожает вам.
Будет ли искателю по вере?
Этого, увы, не знает сам.
Антология всегда и всюду
Массою страниц растворена.
Уподобить сумму оных чуду
Заставляет явь, себе верна.
* * *
Рассматривает многоножку
Малыш – асфальт, она бежит,
Как будто ведая дорожку.
Смеётся малышок, шалит,
Стремясь прижать её к асфальту.
-Не трогай! – папа говорит.
И, вверен чистому азарту,
Малыш, не трогая, глядит.
Потом: Пока! – он говорит ей,
И машет лапкою при том.
Так, детство счастья дарит ритмы,
Как май дарован всем теплом.
ПЕРЕЕЗД
(стихотворение в прозе)
Книги с полок, глядевшие на мальчишку, лежавшего на диване, снимались, упаковывались в коробки, и отец даже поругался с матерью, переживая за их судьбу.
Огромный старинный буфет вытаскивало четыре грузчика, и, казалось, сопротивлялся он, упирался, не желал покидать такие уютные пределы обжитой коммуналки.
Двор был виден близко, близко: первый этаж; а новая квартира – отдельная – находилась на шестом; и когда ездили смотреть её, дух захватывало у мальчишки от высоты и ощущения пустого пространства.
Переезжали долго – старая мебель будто наплывала на новые купленные гарнитуры, и предметы представлялись вполне живыми, а, занимая места, точно присматривались – удобно ли будет.
Книги вытаскивались из коробок, расставлялись в старом, застеклённом шкафу, потом громоздились полки в коридоре… много было книг: целая вселенная.
Мальчишка бегал к новой школе, и грусть заливала сознанье его – первая школа, располагавшаяся во дворе, что венчал собою ответвление одного из чудесных московских переулков, была знакома, а что ждёт теперь?..
Но лето ещё предстояло – с дачей, с грибными полянами и роскошными блюдами озёр, а до осени далеко…
И возили вещи, заполняли пустое пространство; и раз мальчишка ехал в кузове, глядя в щели брезента, видел мелькающий разностью город, придерживал елозящий стул; а весь переезд казался грандиозным мероприятием, определяющим дальнейшую жизнь.
Так оно и было.
Как через сорок лет вспоминается?
Шкаф и буфет – старинные, все в завитках узорной резьбы – глядят, как и глядели тогда, а детали переезда размылись в памяти, выглядят, как старые, залитые чем-то фотографии; но грусть – сентябрьская, школьная грусть – помнится чётко, как…
Но седобородому человеку уже не охота подбирать сравнение.
* * *
Ты можешь умереть в любой момент –
Порвёшься, как струна, иль в бездну канешь.
Кем жизнь настроена, как инструмент?
Плюс невозможен философский камень.
Коль ставится вопрос, ответ играть
Роль должен хоть какую. То есть можешь
В любой момент уйти. И чёрный грай
Звучит с небес совсем не так, как Моцарт.
Уйти в любой момент… А ты готов?
Из гущи жизни что припоминаешь
Ловец и собиратель пёстрых слов?
И снова ловишь, снова собираешь…
* * *
Где святые держат на руках
Образы – моделями – соборов.
Богословских не бывает споров,
Сад сплошной простёрся в небесах.
Вдруг спросонья видится сие,
Утро мая зелено лучится.
Листья многочисленны, как лица
Тех, кто канул в инобытие.
Во дворе – дорожек сумма, кот
Рыжий на одной мелькнёт…
Обычный
День слоеньем дел весьма привычный
Утром, набирая плоть, грядёт.
…где святые держат на руках
Образы – моделями – соборов –
Как там жизнь устроена: в которой
Не пугают темнота и прах?..
ДВОЕ В КАФЕ
1
Во двор войдя привычный, ты
Готические шпили видишь.
Кусты – как надписи на идиш
Невероятной красоты.
И Гаусс с Гофманом в кафе
Сидят, листая повесть знанья.
Конечно, Гофман подшофе,
Сему не надо оправданья
Ему искать… Но Гаусс так
В математическое чудо
Пристрастно верит, что и мрак
Вдруг станет цвета изумруда:
Последнее придумал Эрнст:
Ещё покуда нету мрака.
А Гофман одинок, что перст,
Фантазия грызёт, собака
Его сознанье… Гаусс не
Поддастся этакой собаке.
А диалоги их по мне,
Хотя все тезисы двояки.
Обычный двор, московский двор.
Смеркается. Муар мерцает.
И ты представил разговор
Из тех, которых не бывает.
2
(стихотворение в прозе)
Гаусс не пьёт – пьёт Гофман; пьёт традиционно, взбадривая и вздёргивая коней своих фантазий огромным количеством горячительного.
Ты, зайдя в привычный, обычный двор, вдруг увидел парение готических шпилей, начало замощённого брусчаткой переулка, прелестные ярусы оранжевой, рыжеватой черепицы, и – в одном из кафе: двое.
Гаусс повествует о гауссиане, согласно которой мир распределяется по числовым зависимостям, давая строгую и чёткую, отливающую изумрудом и золотящуюся картину, но Гофман обрывает его…
-Я вижу архивариуса, — говорит, прищурившись, Гофман. – Вот он входит: в шикарном плаще, расшитом звёздами, в островерхой шапке – с такими же серебряными мерцаниями звёздочек. Вот он садится за соседний стол…
Гаусс начинает говорить о пространстве с точки зрения математики, о размахе и объёмах космоса, в котором никогда не бывает темно, хоть мы и воспринимаем его чёрной бездной; о числовых ритмах, определивших местоположение – если не возникновение – каждого из небесных тел; но фантазии Гофмана кометами проносятся в бездне его мозга, и он, сделав ещё несколько глотков пива, прерывает собеседника, повествуя о кошмарном уродце, жалком и бедненьком, родившимся в нищей семье крестьян, которому добрая фея (ибо если она не добрая, то зачем же существует на свете?) подарила волшебные волоски, благодаря которым все свершения других приписывались ему.
Гаусс улыбается, и начинает рассуждать о траектории полёта феи…
Но Гофман, отрываясь от кружки, утверждает, что фея не будет летать сама, что её несут воздушные повозки из легчайшего ореха, запряжённые…
…облачка слоятся в выцветающем московском небе.
Обычный двор не включает в себя ничего необычного, кроме индивидуальной фантазии блуждающего рассудка – рассудка человека, возвращающегося домой со скучной службы…
