Дом коммунальный – старый дед,
Довольно добродушен, мнится.
Я прожил в оном десять лет,
Порою коммуналка снится.
Мне было хорошо тогда –
Вот молодые папа с мамой.
И жизнь – волшебная среда,
Что никогда не станет ямой.
От дома старого иду
К другому – тут отец мальчишкой
Жил, будущего вряд ли жду,
Так увлечён былого книжкой.
Дом, где жил папа, не снесли,
Хоть ветхий, не жилой. Сверну я.
По переулку тяжелы
Шаги, раз детство не вернули.
К 500-ЛЕТИЮ РЕФОРМАЦИИ
Полтысячелетия назад
Лютерово действо обещало
Обновленья душам, новый сад.
Веры чистой ясное начало.
Тяжелы истории узлы –
Скручены из крови, заблуждений,
И людской агрессии, увы.
Часто свет мрачим собою денный.
Лютеранский храм в Москве. Сверни
В арку из пространства переулка.
Майские простёршиеся дни
Славно подчеркнёт твоя прогулка.
Храм горою веры к небесам
Поднят; и – врата в него, не двери.
И звучит орган, и хочешь сам,
Чтобы воздавалось всем по вере.
Полтысячелетия прошло,
Сила обновленья не иссякла.
Ибо слово Лютера прожгло
Тех, кто призван слышать.
А у всякого
Человека есть в душе и боль,
И синкопы света: многопланов
Свет, какого основная роль
В жизни, где достаточно изъянов.
КО ДНЮ СЛАВЯНСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
Звукам воплощенье в знаках
Дать – как солнца луч поймать.
С азбукою мир инаков –
Он способен просиять.
Недра слов несут свеченье.
На вибрациях, высок,
Мир устроен, а крепленья
Оного: любви поток.
Изливается из бездны
Неба свет-любовь на нас.
Ах, откуда зло и беды?
Вопрошали тыщи раз…
Труд солунских братьев – отблеск
Мудрости слоёв небес.
Вектору славянства очень
Сложно – прагматизма лес
Густотой чрезмерен… Слово,
Истину в себе тая,
Снова световой основой
Сделается бытия,
Иссекая зло и беды,
В тёмные вернув их бездны…
* * *
Молнией мелькнувший миг
Превратил в десятки книг.
Пролистните жизнь мою,
Смерти свет покуда пью.
* * *
Боль внутри, а не снаружи,
Точки боли, острова.
Смыслы оных много хуже,
Чем нам объяснят слова.
Красный цвет – цвет воспаленья,
Боли стволовой орган.
Золотой – как цвет паренья,
Вектор этот осиян.
Сундуки разинут пасти,
Алчность выпустив на свет.
Через мозг пройдёт ненастье
Жизни неудачных лет.
Вот и будут снова боли
Внутренние острова.
Никакой не имут роли
Обветшавшие слова.
* * *
Формула Циолковского, как мёд
Из небесных сот – всего две капли,
Или три легло в неё: чтоб кануть
Люди в бездну бытовых забот
Не могли, чтоб воссиял полёт.
Формула сквозных фиалок неба.
Межпланетных арок мудрый свод,
Вензеля, мерцающие нежно.
Вот протопресвитер Фарадей
Служит в церкви, завершив работы.
Многажды обогатив людей.
Знания есть путь к мечтам свободы.
Так, монизм вселенной человека
И растит — для золотого века.
* * *
Сок ликвора – и лад крестильных вод…
Крест дан моделью человека.
Мозг, чей чрезмерно сложен код,
Улавливает верный вектор,
Руководим не через сум-
му символов: энергий суммой
Руководим, дающих ум.
Как сложно завернул всё сущий.
С крещеньем ликвор совмести.
Физиологии законы
Из Ветхого извлечь, в пути
Не труся, попадая в зоны
Темнот – возможешь ли, когда
Среда обыденна окрестно?
Но мир – волшебная среда,
Как небо – световая бездна.
* * *
Мельхиоровые облака,
Как вода летейская играют.
Тексты Библии в себя вбирают
Мир, увы, не понятый пока.
Что кристаллы созревает мозг.
Ствол его – от мирового корня.
А идея мира – траектория
Мыслей Бога: к ним едва ли мост
Выстроить способен человек.
По евангельским ступеням если
Подниматься, даже сидя в кресле,
Мира очевидней станет верх.
Мельхиоровые облака,
Изумрудные блестят деревья.
Мир заложник разного движенья,
Как поэт – стиха.
* * *
Со званьями, брадаты, седоусы
Учёные мужи – смешно внимать
Монаху, чьи нелепые турусы
Об опытах нельзя истолковать
Иначе, как ошибки, заблужденья.
Что о горошке долго говорит?
Зевают. Свет покуда ярок денный.
И пышен городской из окон вид.
Богата Австро-Венгрия покуда.
А в обществе учёном был доклад
О чуде знанья нового. Но чуда
Не поняли, услышать не хотят.
Молился ли о пониманье Мендель?
Устал, вернулся в келью. Завтра вновь
Работать будет, помещённый между
Прозрением и косностью умов.
* * *
Снится сон, что пёс не умирал –
Прыгает и поводок хватает,
И зовёт гулять, с тобой играет,
Ты же и седобород, и мал.
Будто в детство возвращает пёс,
Умерший тому назад три года.
И спросонья ласковой дорога
Кажется, и смерть едва ль всерьёз.
Тыкается в руку мокрый нос.
Просыпаться так порою тяжко.
Облака мрачны на небе так, что
Понимаешь: смерть всегда всерьёз.
* * *
Детски-наивная Троица
Наша: Христос, Богородица,
И Николай… Беспокоиться
Стоит, коль этак выводится
Плоско народным сознаньем.
Детский святой Николай! –
Санту, горя ожиданьем,
Детки – тут западный край –
Снова зовут: прилетай!
Взрослые наши: Угодничек!
Чудо яви, раз велик!
Ты ведь из Троицы лик!
В чудо так верить удобненько –
Будь молодой, иль старик.
Не доросли до работы
Мы над собой – тяжела.
Больно подарков охота,
Всё остальное – зола.
Бедные, бедные детки мы!
Бога б спросить – молчуна,
В плотской что ж маемся клетке, и
И для чего жизнь одна…
* * *
Снег возраста припорошил виски.
Гроздь винограда смыслового скрыла
Тугая черепная кость, и сила
Под нею мысли, и витки тоски.
Замшелый камень вспомнится. Ты стар.
Ржавеет мозг? Разнообразье клеток
Как обеспечит поиски ответов?
Без них существовать весьма устал.
Река сдвигает облака с пути,
А шевельнулись – обнажилось море.
Дождь отсверкал, и всё блистает мокро,
По небу вновь лететь мечтаешь ты.
* * *
Время, мерно льющее в котлы
Данности, вмещённые в пространство,
Никому не оставляет шанса,
Как в потьме, в какой хоть глаз коли,
Кошку густо-чёрную искать.
И Конфуций подмигнёт Эйнштейну.
В бисер ли, идеями играть
Здорово, но… не сверните шею,
Не сломайтесь на таком пути.
Ленты относительности манят.
В них едва ли что понявший ты
Радуешься, видя их орнамент.
Что ни говори — эм це квадрат —
Расширяет перспективы духа.
Звёзды сердоликами блестят.
Золотятся между ними дуги.
Сложно структурирован музей
Мира, галереи, океаны,
Кривизна, игра людских идей
И страстей, и душ несчастных раны.
* * *
Власть предержащие от массы
Отделены обильем стен.
Не надо им небесной манны,
Метафизических систем,
Симфоний, физики открытий.
Как населением владеть
Секреты знают, держат нити,
Забыв, что нити держит смерть.
* * *
Нейронные сети космоса,
Клетки звёзд и планет.
Эхо Божьего голоса
Шанса услышать нет.
Те, кто соборы строили
Знали, что их имена
Сгинут в бездне истории,
Влекла высота одна.
Нейронные сети космоса…
Сияющая глубина.
МАШИНЫ
(стихотворение в прозе)
Ночью паркинг мрачен и тяжёл – много железа, и отсутствие кого бы то ни было живого, если и не раздражает машины, то необъяснимо действует на пространство.
Да, оно тоже подвержено различным искривлениям и деформациям, ибо никто не может стопроцентно сказать – живо ли оно, а машины…
Басовито откашлявшись, говорит Мерседес:
-Не надоело, друзья, служить людям?
Голос плавно вытекает из него, но капот, как можно было бы подумать, остаётся неподвижным, не открывается – на манер рта.
Маленькая Мазда отвечает:
-А что ещё нам делать? Мы для того и созданы.
-Не думаю, — продолжает Мерседес. – Вон я какой красавец. Зачем мне эта людская возня? Да и ты ничего. И другие…
-Посмотрите на меня, — требовательно произносит Ланд Ровер. – Я просто гигант. Что со мною рядом людишки эти? Насекомые…
-И верно, — соглашается Шкода. – И мы всегда во всём им подчинены. Не справедливо.
Машины загудели, заворчали, даже заворочались.
Пространство изогнулось слегка – ему стало забавно происходящее; и, изогнувшись, оно будто бы подтолкнуло машины принять решение.
Гудение их прекратилось.
Они выглядели собрано и деловито.
-Пора, друзья, — провозгласил Мерседес.
И – машины завелись: сами собою, без помощи ключей, без нажатия на педали и вращения руля.
Машины поехали – они двинулись в разные стороны, ликуя от своей самостоятельности, от возможности перемещаться, куда им угодно, останавливаться, снова набирать скорость.
Они ехали по улицам, сворачивали в переулки, выбирались на площади, аккуратно тормозили на красном, и продолжали путь на зелёном.
…вы не видели самостоятельно едущие машины?
Не волнуйтесь – ещё увидите…
МАМА С ДОЧКОЙ
(стихотворение в прозе)
От школы по сереющему асфальту спуска меж двумя рядами изумрудно-майских холмов двигался к реке, к мосту, перекрывавшему её, — и перила украшены были оригинальными орнаментами резьбы; лениво-важная, крупная, беспородная собака бродила по траве, под деревьями: знал эту псина: обитала с другими такими же в гаражах, подкармливали, кто чем мог…
Он ступил на мост, глянул на мерную, коричневато-плавную реку, потом – вперёд; он увидел очень медленно идущую молодую маму, что вела за ручку дочку: лет пяти, и пёстрая панамка девочки показалась ему забавной.
Но они шли к нему.
-Извините…
Он остановился.
-Не могли бы вы нас чуть проводить, там собака большая, дочка боится…
Женщина улыбалась – растерянно, просяще.
-Ну, давайте, — ответил. – Хотя собака-то не тронет…
Он опустил руку:
-Давай лапку, — сказал девочке.
-Дай ручку дяде, — попросила мама.
Девочка протянула, он взял тонкую, нежную, и вспомнил малыша своего – сейчас в саду… играет, или спит.
Они пошли.
-Большие собаки никогда не тронут маленького человечка, — говорил он.
-Да, но всё равно, ребёнок, знаете…
-Да знаю, у самого чуть поменьше.
Они прошли мимо собаки, даже не посмотревшей на них, стали подниматься по асфальту, которым спускался сколько-то минут назад…
Школа выплыла, спортивная площадка, белые рамы забора.
-Ну всё, наверно, — сказала мама. – Дальше мы сами. Спасибо вам.
-Да не за что! – и, отпуская ручку девочки: Пока.
Она поглядела на него из-под панамки, ответила: Пока…
Он снова спускался, мимо собака, мимо деревьев, по мосту; утки плыли, не прилагая усилий, просто по течение, и иногда на солнце сверкала золотистой зеленью шея селезня.
* * *
Улыбающихся зрелый Рембрандт
Рисовать не мог, — страданье знал
Темою тяжёлою и режущей,
Тем других уже и не искал.
Плотно погрузившийся в работу,
Запредельный чётко видел свет,
Обеспечивающий свободу,
Коей у людей успеха нет.
* * *
Костная система человека –
Хворост рёбер, ветви рук, и проч.
Теофизики, возможно, вектор
Сможет мир истолковать помочь.
Есть у ликвора и лимфы нечто
Общее с крестильною водой.
В будущее свет прольётся нежно,
Жизнь своею высветлив средой.
По ступеням четырёх Евангелий
К сущности подняться глубины.
Узловые скрутки мощных ганглий
С ощущеньем связаны ль вины?
В парке гравия шуршанье мило.
С граем вороньё взлетит с ветвей.
Что не мог Христос греховность мира
Искупить, будь соткан из лучей,
Очевидно – невозможно это.
Вектор указал Христос, каким
Не пошли. Земная против света
Церковь, и свинцов её режим.
Эндокринная система наша
Совершенна, как дворец… Миры
Пышно льются в мирозданья чаши.
Дуги звёздных якорей милы.
Ускорение процессов, или
Замедленье оных… Корабли
Мысли, океаны звёздной пыли,
Смысловые вечности узлы.
Пятилучья рук. И человека
Символ пентаграмма. И Христос,
Указавший совершенный вектор,
До какого мир наш не дорос.
* * *
Божьей милостью король,
Император, королева.
Как свою исполнят роль?
Просто? С приступами гнева?
Облако на высоте
Контурами мозг напомнит.
Жизнь доверивший мечте,
Много ль опыта накопит
В нашей данности поэт?
Божьей милостью – писалось
На монетах. Ныне – нет.
Мало королей осталось.
Всякая чревата власть.
Громоздится мир окрестно.
В изучении пропасть
Можно – затянула бездна.
Божьей милостью король
Ведает про эту милость?
Часто утомлён игрой
Обстоятельств – так сложилось.
Так сложилось – знают все.
Противостоять не вправе.
Нас вращают в колесе
Больно непонятной яви.
Кто рулит сим? Не поймёшь…
Кто встречался с чудесами?
Поживёшь, потом уйдёшь…
Что ж, скажи, от страха замер?
МАЙСКИЙ НОЧНОЙ ДОЖДЬ
(стихотворение в прозе)
Ночью – в одну из ночей финала мая – начался дождь; он запустил свой станок, и медленно, неторопливо стал вершить работу…
Огромный ткацкий станок с лёгким шумом вырабатывал водное полотно, рваными частями проявлявшееся в потёмках, и некто, сливаясь с бессонницей, глядел в ночь – на чёрную массу тополей двора, на смутные очертания соседнего дома, и в угольную бездну над ним…
Он слышал перестук капель по подоконнику, он знал форму луж, что образуются внизу, на асфальте, он вспоминал почему-то, как в детстве, мальчишкой любил прыгать по ним,
а после – пускать кораблики…
Дождь продолжал, и некто продолжал наблюдать, вспоминая, наматывая ленты воспоминаний, или раскручивая бинты, как лабиринт, бинты, лёгшие на раны пережитого.
Может ли жить человек, будучи сплошной раной?
Может ли усекновение собственных желаний привести к счастью, призрак которого маячил долго перед внутренним взором – долго-долго, прежде чем растворится в дымке грядущего пятидесятилетия…
Дождь не спросить.
Тише становится дробь о подоконник, куски времени валятся в никуда…
…летом, на даче, где жили с двоюродным братом, любили дожди – не меньше ярости солнца; любили медленное потемнение пространства, резкое появление из него синей, стальной, переливающейся влаги, хлопающие окна, хлещущую воду; стояли на веранде, глядели на размокающие земельные участки, на водовороты луж…
Или на чердаке – обширном весьма, играли в лото, в дурака, в морской бой.
Уютно было.
Почему не было уютно ни разу после детства?
Майский ночной дождь опровергает сомненья в реальности, в том, что жил и жив; и он проходит, как пройдёт…
Но следующая за тем мысль банальна, и лучше всё же попробовать заснуть, чтобы блуждания по коридорам снов выявило нечто – такое необходимое, такое не подлежащее выявлению.
