Математик Ульрих малахит
Мысли знает, и нюансы звука.
Малахит не слишком знаменит
В старой Вене, но в чести наука.
Я, библиотеку пряча от
Мира в недрах личного сознанья,
Полагал – она оплот: оплот
Верный, будто звёздные мерцанья.
Просто по дворам бродить, глядеть
На площадки детские… Пестреют.
Листья мая не отменят смерть,
Но – как улыбаются деревья!..
Ульрих – Человек без свойств – едва ль
Удивился бы дворам подобным.
В небесах огромная скрижаль
Список даст, и будет он подробным.
Список – осмыслявших нашу явь
С результатом – дорогим донельзя.
Вон малыш смеётся, оным – прав,
Ибо дела нет ему до бездны.
* * *
Слон реальности и мыши
Мысли. Не боится слон.
Памяти напружив мышцы,
Знаешь – всякий обречён.
Настоящее в окошке,
Прошлое – в твоей душе.
Кошке проще на дорожке
Жизни. Так судил уже.
Надобно судить иначе,
Мировосприятья круг
Расширяя однозначно.
Воздух звонок и упруг.
Завтра серым он предстанет,
Будет пасмурно весьма.
Листьев майский мил орнамент,
Дней же тяжелы тома.
* * *
Сколь серьёзно, иронично сколь
Явь окрестную воспринимаешь?
Жив, иль просто исполняешь роль?
Сам уже порой не понимаешь.
Тянется верёвочка ещё.
Страшен ли её обрыв? Однако
И, живя, не вижу я её –
Призрачно, миражно всё, двояко.
Жив. Не исполняю роль. Живу
С шуткой и серьёзно. Наяву.
* * *
Солнечный берег словесности,
Пасмурь обыденных дней.
Не-сочетание местности
Яви с мечтою твоей.
Слов виноградная сила,
Или пшеничная плоть.
А какова перспектива —
Ведает только Господь.
Солнечный берег прельщает,
Пасмурь не может прельстить.
Будущее поражает
Тех, кто сумеет дожить.
ПАМЯТИ Ж. ЛЕМЕТРА
1
Спектроскопическое разбеганье
Галактик – расширенье есть
Вселенной, ибо мирозданье
Звучит, как музыка и весть.
В иезуитских дебрях можно
Блестяще ум отшлифовать.
Леметра мысли блещут мощно,
Им глубиной дано сиять.
На первой мировой героем
Священник будущий предстал.
Артиллерист… И рвался с воем,
Со скрежетом тугой металл.
Путь дальше, славой перевитый.
Леметру мирозданья код
Открылся… Формулы с молитвой
Дают великолепный плод.
Священник в недрах Ватикана,
Чья академия наук
Переплетала неустанно
Науку с верой, узел туг.
Миры проносятся над нами,
И, отражаясь в нас, они
Зовут за небо с облаками,
Туда, где вечности огни.
2
До расширения гораздо
Большого взрыва вещество.
О, во вселенной нет балласта,
Чтоб сбросить, раз полёт, его.
Полёт, парение пространства.
И расширенье – из чудес,
Понять до йоты вряд ли шансы
Имеем… Вот хорал веществ,
Вот их симфонии и фрески,
И эпос эпосов звучит.
Леметром постиженье бездны
Включает строй благих молитв.
Шары большого взрыва, знаки,
И сингулярность тайных строк
Творения: ничто во мраке
Не будет: свет всегда высок.
РИМАНОВО ПРОСТРАНСТВО
В урне на площадке детской каллы
Белизной сверкают алебастра.
Мелкие в траве найдутся камни
Риманова сложного пространства.
Римана пространство будто слепок
С мыслей сущностей не представимых.
Точно ли угадано? Иль слепо
Мечешься в проулках данных мнимых?
Сумерки. Один малыш играет
С папою в песочнице. И каллы,
Белизна которых не смущает
Воздух выцветающий ни мало.
Мы у геометрии, по сути,
Все в плену. В домах зажгутся окна.
Вероятно, всякий ум пасует,
Жизни всей представивши волокна:
Чрезвычайно их многообразье.
Кто отправил в урну каллы эти?
И малыш уйдёт с отцом… Но разве
Вечер больше помыслов о свете?
Ночь – и та лишь варианты света.
Круговая панорама жизни
Будто с высшим планом сверка – сверка
Оная точна, как плач на тризне.
* * *
На ветках буквиц данный код –
Секреты имени любого
Постигнешь ли, вкушая плод
Судьбы, лелея тайны слова?
Код сложности, и вместе прост.
Нюансы бытия и быта
Организуют мерно мост
Туда, куда летит молитва.
Настолько имена сложны,
Насколько мы привыкли к оным.
Мы – смесь надежды и вины.
Надежд так много золочённых…
* * *
Самовар еловыми топили
Шишками, и дым, как счастье, пах.
Летом мы на даче, было, жили.
А от чая поднимался пар.
Лица в самоваре отражались,
Были искажёнными слегка.
Впечатленья мерно собирались
Для глобального судьбы стиха.
Только ничего не получилось.
Где теперь наш старый самовар?
Всё сложилось, как оно сложилось,
Понимаешь с грустью, ибо стар.
МАЛЫШ И МНОГОНОЖКА
(стихотворение в прозе)
Малыш, присев на асфальтированной дорожке, наблюдает за муравьём…
Тот исчезает быстро – асфальт в трещинах, и крошечная, но длинная многоножка сменяет его, привлекая малыша.
-Папа, ко эо?
Отец наклоняется.
-Многоножка, малыш. Не знаю точно, как её зовут.
Малыш тянется пальчиком, норовя прижать быстро ползущую, легко извивающуюся.
-Не надо, малышок. А вдруг она к своим деткам идёт?
Малыш отводит палец, встаёт, но тотчас заносит ногу над насекомым.
-Малыш, малыш… Ну, представь – меня бы раздавили, и ты бы меня больше никогда не увидел? Оставь её, пусть бежит по своим делам.
Малыш снова приседает, и отец наклоняется над ним.
-Смотри: красивая какая: чёрненькая с желтоватым пятном.
-Чёненькая…
Малыш срывает травку и пробует укрыть многоножку, она выворачивается дальше бежит.
Мимо них проходили, огибая, дородная старуха с палкой, шустрый парнишка-студент в наушниках, пожилой, деловитый дядька, тётки с сумками.
-Ну, пошли, малыш.
И малыш встаёт.
Он машет лапкой и говорит:
-Пока, мнооножка!
Он говорит это так серьёзно, что умиление заливает сердце пожилого отца; и умиление это связано с ощущением причастности ко всему миру – от неведомых бездн космоса до крохотной насекомой жизни.
* * *
Сети веток ловят воздух.
Рыб и птиц не перепутать.
Воздух – данность из громоздких,
И всегда, ты знаешь, тут он.
Весть ветвей – совсем не сети.
Слово всякое включает
Данность языка – до смерти
Нас язык сопровождает.
А потом? И ветви нечто
Повествуют постоянно.
Хочется пожить беспечно,
Не получится, коль манна
Пасть в небес не может…
Холод
Мая в сочетанье с солнцем.
Ветви в пользу счастья довод –
Каждая, гляди, смеётся.
ОПРИЧНИК
Пёсья голова с метлой со мной.
Царскому доверенный желанью,
Избавляю, рьяно и старанью
Подчинён, от скверны шаровой
Жизнь… Жестокость ярая нужна.
Колдуна сожжём в убогой бане.
У царя пируем, как в тумане
Будет голова моя, хмельна.
Скверну не известь, она везде.
Будем рвать и жечь такую дальше,
Даже мысль не допустив о фальши,
Заблужденьях, страхе, и т. д.
СКОЛЬКО-ТО МГНОВЕНИЙ
(стихотворение в прозе)
Колорит московских переулков настраивает на спокойно-элегический лад; тишина и каменные изломы подводят к благотворному внутреннему молчанию, когда дела все остаются за спиной, и кажутся призрачно-ирреальными, хотя, по сути, реальны на свете только они, увы…
Майская зелень, выглядывает из дворов и скверов, и Хохловский переулок всякого принимает в своё коленчатое устройство, открывая внешность каменных махин с нежностью самой истории.
Дома, имеющие лица, куда интереснее типовых коробок современности; а поворот с Хохловского проведёт мимо арки, нырнув в которую выйдешь к массивному лютеранскому храму…
Тут человеку, путешествовавшему только внутренне, представится Европа: сведённая к одному двору, и, обходя храм, любуясь им, вновь и вновь поражён будет хребтовой, стержневой его мощью…
Открыт ли?
Тут не двери, а врата, а окно-роза отправляет в средневековье – пронизанное мистицизмом, напоенное тайнами алхимии и розенкрейцерства.
Открыт; полумрак витает в кратком помещении – том, что предшествует погружению в тело собора.
Величественный и высокий, он пуст; алтарь распахнут, как световая бездна, и кафедра, покрытая резьбою, возвышается справа; небольшая скульптура Лютера возле входа сделана из красного материала – густого, как кровь.
Орган настраивают; не видно его, разумеется; но и сумбура звуков нет; хотя в перерывах между музыкальными фрагментами слышны голоса, обсуждающие профессиональные нюансы.
На немецком поют?
Сочный баритон выдаёт фрагменты, потом остановка, и снова кусочек разговора…
Человек идёт вдоль скамей, подходит к алтарю, останавливается, задирая голову: орган виден, видна органистка и солист; и вот снова: звуки растворяют свою недра, и мерцают они золотым.
Ещё один маленький орган стоит слева от алтаря, кажется детским, чуть ли не игрушечным; а фортепьяно рядом накрыто белой тканью…
Человек садится на скамью, в свежем окне напротив видна часть двора; человек сидит, вслушиваясь в себя, ощущая растворение в моменте, или слияние моментов в единый вектор движения, поднимающий его внутренний состав в запредельность; сознанье очищается, и цветовые вспышки сопровождаются ощущением бесконечности жизни.
Вновь звучит орган, но человек уже снова вовлечён в реальность, и лица дел смотрятся особенно уродливо после гаммы внутренних звучаний…
Пыльные витки асфальта, узкие переулки, группа детей – веселящихся, радостных – у входа в монастырь.
Что ж…
Со звучным хлопком шлёпается бутыль с водой: сумка впереди идущей девушки распахнута, а хозяйка в наушниках, слушает попсу, наверно; упаковка орешков плюхается на асфальт…
Человек подхватывает, бежит за девушкой, трогает её за плечо; она оборачивается недовольно, но видя протянутые ей её вещи, выдёргивает наушники, благодарит.
-Да не за что!
И вновь переулок принимает его…
Пожилая тётка выходит из-за котельной, спрашивает об определённом доме в Хохловском переулке; он объясняет, показывая…
-Заплутала немного, — улыбается…
-Бывает.
А впереди бульвар, мерцание пруда, много чудных домов, в каждом из которых хотелось бы побывать, взглянуть на бытовое устройство, оснастку жизни…
У метро многолюдно, и растворение в людской плазме не сулит ничего.
* * *
Стрекозы замирают резко,
Зигзагами опять летят.
Зелёная раскрыта бездна,
Небесный ей ответит сад.
Малинник дикий кличет в гости,
И к жертве ягодной готов,
Неся пупырчатые грозди
Носителям судеб и слов.
Река течёт, переливаясь,
Коричневатая река.
И, в сердце нежно отражаясь,
Плывут над миром облака.
* * *
Вечный двигатель – страх.
Вечный двигатель – голод.
В пользу любви бы довод! —
Да не находишь никак.
* * *
Классический доходный дом,
Он крышей в облака упёрся.
Изрядно плазма жизни в нём
Бурлила, ведомого свойства.
Он в тыща девятьсот шестом
Построен капитально. То есть
Моё десятилетье в нём
Рассказик. Даже и не повесть.
Каляевская 35 –
Тогда такой был адрес, помню.
Брожу у дома я опять,
Былого ощущая волны.
Мы в коммуналке жили здесь,
Была просторна и роскошна.
Скандалы, склоки, злоба, спесь –
Всё выдумано. Или ложно —
Все дружно жили. Старый дом
Великолепный обхожу я.
Пространства грандиозный том,
В нём жизнь воображу чужую.
Мальчишка с папой из подъез-
да выйдут – я себя узнаю.
Мне восемь, или девять есть?
Не понимаю, веря маю.
Карнизы дома. Голубей,
Как строчек нотных – предовольно.
Сегодня небо веселей
Воспоминаний: с ними больно:
Коль хороши, в них не попасть,
Обратно в детство нет дороги.
Плохие стёрлись. Ну а власть
Судьбы всего страшней в итоге.
Насуплен дом. И вместе с тем
Великолепно благодушен.
И я читаю майский текст
Листвы, давно не грезя будущим.
