Факельными вспышками иные
Зажигаются стихи в мозгу.
А порой бывают головные –
Напишу, но только как смогу.
Коль огни качаются над бездной
Мало толком понятого «я»,
Вздрагиваешь, пожилой и бедный,
От неразберихи бытия.
* * *
Чары леса, чаши леса,
Поднятые к небесам.
Ленты золотого лета.
Воздух дивно невесом.
Растворяются поляны,
Как волшебные врата.
Озеро блестит поярче,
Чем прекрасная мечта.
Чаши леса изобильны,
Вины счастья полнят их.
Дуб великолепный, сильный
Сложит совершенный стих.
* * *
Снег второго июня…
Спятивший календарь
Снег белеюще-струнный
Превращающий в хмарь.
Летом снега не ждали.
Обалдело дворы
Смотрят на вертикали
С их манерой игры.
Как тепла нам хотелось!
Мокрый падает снег.
Стоиком даже зрелость
Быть не даст, человек.
НАША АТЛАНТИДА
1
Главный остров был весьма помпезен,
Пышный храм главенствовал, высок:
Белый, в небосвод как будто врезан.
Небосвод, как световой исток.
Построенья крупными кругами
Остров окружали… Чрез врата
Проплывали корабли, и гамме
Плаванья никто и никогда
Не чинил препятствий… Порт обширный.
Ярусами шла столица вверх.
Жизни дух был изначально мирный,
Каждый благороден человек.
Храмы собирали свет, питая
Оным всех: от деток до седых
Старцев, что входили, умирая
В мир, весьма известный для живых.
Ибо третий глаз открыт у всех был.
Приедаться стало нам добро.
Новые возникли храмы: вехи
Тьмы – мерцало злато, серебро.
Адские во храмах были танцы,
И людские жертвы в ход пошли.
И приятны многим стали также
Подлости смердящие кули.
Многих мудрецов предупредили
О крушенье водном, мастеров –
Чтобы лучшее они продлили,
Силы взяв не от земных миров.
Вздыбилась вода стеной живою,
Рушились постройки, всё текло.
Храмы тьмы огромною волною
Страшно накрывало, тяжело.
Корни островов дробила сила
Нет какой сильней. Стенала плоть
Всякая, и погребенье было
Водное, как смерть, не обороть.
Горстка лучших уцелела, память
О златых сберегши временах.
Гладкий океан не может плакать
О великих наших временах…
2
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Корабли отплывают, входят в порт, прибывают чужие…
Всех, впервые оказавшихся в порту, поражает город, открывающийся ярусами солнечного камня и великолепных садов; всех – без исключения.
По торговым ли делам вы здесь, ради обмена мнениями, или чтобы посетить медиатории – специально устроенные дома, где мудрецы, воспарив над красивой мозаикой пола, пребывают в иной действительности…
Впрочем, нет – у нас все умели путешествовать по лабиринтам параллельных пространств, это и стало основой нашей гибели, ибо Атлантида захлебнулась всеведением, а не водою…
Храмы вторичны: в них служат ложным сущностям; храмы для тех, кто не способен – ещё, или уже — воспарять: для молодых, и очень старых.
Но яруса сверкающего камня были точно, как были раскинутые, великолепные, ветвистые, тенистые сады, сады, поднимавшиеся террасами, звучавшие своеобразной музыкой, где собеседовали мудрецы, где встречали они гостей-философов…
Впрочем, вряд ли…
Танцы в храмах были жёстко-плотскими, не влекущими ни в какую высь, а в архитектуре главенствовала массивность и острый угол, а вовсе не плавная, закруглённая линия…
Помните Египет, какой потом назвали древним?
Его архитектура – от обыденных домов с плоскими крышами до дворцов и лабиринтов была заимствована у нас, ибо не правда, что все мы погибли в адском водовороте: некоторые мастера и мудрецы уцелели, чтобы длить нити преемственности.
Я смутно припоминаю нашу Атлантиду, ибо долго странствовал по векам, ибо много обветшавших тел сбросил.
Она точно была нашей – родной, любимой; точно была раскинута на островах, между которыми сообщение было регулярным, имело форму туризма; но столица была роскошна, помпезна, тяжеловесна, и никакой из городов не мог сравниться с нею.
Они были милы – другие города, в иных лестницы шли между стенами домов, и город карабкался в горы, другие были плоскостные, удалённые от воды, и повозки катили долго, прежде чем вы достигали предела, и въезжали…
Или колесо было изобретено позже?
Не могу сказать точно.
Но вижу порой – блеск мраморной столицы, лепную мощь небес, медиатории, храмы… вижу сумму того, что надо забыть, что забыть нельзя…
* * *
Умрёшь сегодня, может быть,
Но продолжаешь строить планы,
Гуляя в парке, на платаны
Взирая – жизни тянешь нить.
О нумизматике фанта-
зия атлантов ныне интересна.
Сияет белизной фонтан,
К небесной устремившись бездне.
Поэзия была какой
В роскошной Атлантиде? С граем
Ворона рвётся в пласт густой
Небесный, грезя отчим краем.
Умрёшь, оставшись жив: вполне
Порой такое представляешь —
Как часто видел сон во сне,
Как скручены? Не понимаешь.
* * *
Мистического элемента
Я признак в бытие искал,
Покуда дней мелькали ленты
Меж сложно выгнутых зеркал.
Нашёл бы – легче, может, стало,
Но ничего я не нашёл.
Потуга сердце истерзала,
Раз поиска тяжёл глагол.
…котельная, и мяч на крыше,
Я с лестничной площадки вид
Подобный размещаю в нише
Своих фантазий и обид.
Мистического элемента
В том никакого нет, как нет.
Но мистики мелькает лента
Дней суммою, как тьма и свет.
* * *
И боль моя, как мой сурок
Немецкого стиха,
Всегда со мной, я одинок,
Как смертная тоска.
С привычной болью говорить
Возможно ль? Или нет?
Её сумеешь полюбить
Не признанный поэт?
Тащу её… не то меня
Тащить горазда боль?
Сияла, призрачно маня,
Блистательная роль.
Обманы яви – к ним привык,
Замкнувшийся в себе.
Едва живой, почти старик,
Мечтатель, и т. п.
ПОИСКИ ПЯТНА
(стихотворение в прозе)
Камеристки сбиваются с ног; камердинеры – обычно такие важные, крупнотелые, не спешные бегут, ищут; общий дворцовый переполох отдаёт тотальной неразберихой бытия: но оной не чувствовалось во дворце, где всё было пышно и размерено, а вот теперь…
-Пятно?
-Где пятно?
-Где же оно?
О, оно должно быть всегда на месте – синеватое застывшее озерцо посреди великолепного паркета одной из не самых значительных комнат: но утром оно пропало.
Обнаружил малыш, сынок министра, явившегося на доклад, и тянул отца за руку, лепетал:
-Па, ну па, где же пятно, ты говорил оно необходимо, где же оно…
И министр доложил королю, и король, забыв всё насущное и первостепенное, бросился проверять сам, и… пятна нет!
-Где же?
Был вызван библиотекарь с помощниками – те тащили толстые тома; их пролистывали, повторяли историю пятна, соотносились с предсказания несчастий, коли исчезнет оно.
Штатная прорицательница была вызвана немедленно, её привезли в карете, но не смогли разбудить, и оставались в неведении.
Один из советников предположил, что пятно переместилось, и всполошились все – камеристки бегали, хранители музейных ценностей перемещались, толкаясь, министры – все, как один, оказавшиеся во дворце – метались.
Король плакал.
Мальчишка, обнаруживший пропажу пятна, играл с деревянной лошадкой.
Повара, интересовавшиеся меню, были выбранены, и тоже включились в поиск пятна.
Государственные бумаги были забыты, приказы не отдавались, не производилось никаких действий, кроме поисков; вызывались алхимики; прорицательницу, наконец, удалось разбудить, но ничего внятного она не сообщила – мол, пропало и пропало, испарилось, наверно.
Один из музейных хранителей предположил злой умысел – мол, некто пробрался ночью, стёр пятно, и вот…
Перекинулись на поиски злоумышленника, но первый советник допустил, что такого могло и не быть, и вообще…
Враг вступал в город, захватывал дома, выгонял людей – некому было отдавать приказы войску, и солдаты мирно дрыхли в казармах.
Деньги из казны исчезали точно сами собою: никакого досмотра, никакого контроля.
Все искали пятно.
Государство было захвачено – кроме дворца: стоит ли захватывать спятивших людей?
Чем всё кончится?
А угадайте.
НА СМЕРТЬ ВАЛЕРИЯ МУТИНА
1
Весть ветви древа русского – поэта –
Составлена из золотого света
Словес, которых сила велика,
Что чётко знает зиждитель стиха.
Что днесь не слышат люди нужной вести –
Не важно, ибо есть пространство вечности,
Скрижали духа, на каких навек
То лучшее, что создал человек
Останется, сияя письменами,
Чтоб жизнь не оказалась в чёрной яме.
2
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Славянский богатырь с наивно-добрым, в чём-то детским лицом; строитель, возводивший Саяно-Шушенскую ГЭС – Валерий Мутин, много лет боровшийся с лютым раком, мудревший от страданий, терпеливый, как античный стоик…
Его стихи – как вспышки огней в духовной ночи, густо опустившейся на реальность, как сгустки озарений… Они естественны, как трава и деревья, которые он так знал, будучи охотником много лет, отказавшись от охоты, как от пагубы… Он жил в банально-простом, деревянном доме, собеседуя с Богом и небесами, космосом и росой, рябиной и птицами, запредельным светом и всей конкретикой, созидающей земную жизнь.
Он отпускал стихи на волю, как отпускают птиц; и, кажется, самый воздух радовался, воспринимая великолепные созвучия.
Почти не замеченный столичными журналами, игнорируемый порочной тусовкой, он продолжал свой труд до последних дней – поэт, богатырь, строитель, зиждитель гармонии, творец, дарящий то, что уходит в вечность…
МИР ГАЛОГРАММА?
Трёхмерный мир, как голограмма,
Как не-конкретика всего.
Позволь! Реально плачет мама
От поведенья твоего.
В траве сидит, чернея, кошка –
Она конкретна, как и свет,
Как через двор твоя дорожка.
Какая голограмма? Бред!
Когда иллюзия – реальность,
То что же так весома боль?
И мира общая брутальность,
Что множит судьбы масс на ноль…
Предположение учёных
О голограмме, как игра.
Есть муторные вечера
На смерть болезнью обречённых.
Иль правда: видимость – покров?
Эксперимент субстанций страшных?
Порой от ощущения странных
Себя иллюзией готов
Считать, к реальности давно
Привычку грешную лелея.
Платанов пышная аллея,
Полузабытое кино…
