На рубежах и поворотах
Всего яснее, кто мы есть,
Доверенные адским нотам,
Таким, как зависть, или спесь,
Иль благородны и красивы…
Всё время первое к чему?
Раз поворот – то перспективы,
Что ж вновь свернули мы во тьму…
ДОЖДЬ ПОЧТИ ПРОШЁЛ
(стихотворение в прозе)
Ветер тяжёлый, как гнёт, сгибает тополя ростом с девятиэтажный дом легко, как горбатит во дворе траву; он гнёт их с густым шумом, властно, точно обнажая развилки и перекрестья ветвей; он срывает с них ветви, и, мёртвые, лежат они на траве…
Свинцовыми полосами идёт дождь – будто лопается небесный мешок, полоса проходит, стихает.
Финал мая; объявленное штормовое предупреждение не отменяет необходимости дел; люди бегут под зонтами, спешат, перепрыгивают лужи.
На решётчатых воротах детского сада лежит осина – поваленная всем телом, переломилась над забором; ворота открыты, кнопка кода гудит, мигая красным, и отец, отгибая ветви, пробирается кое-как, думая, сумеет ли провести малыша на самокате.
Придётся, наверно, нести.
-Через главный вход можно, — говорит воспитательница, услышав о катастрофе.
Малыш пробирается к отцу, дети сгрудились в коридорчике, малыш несёт машинку, взятую из дома, и говорит:
-Доздь…
-Да, малыш, я тебе зонтик взял. Через главный вход пойдём.
Глянцевитые, красные и жёлтые тюльпаны, поблескивают под струями обычного дождя: яростные порывы ветра стихли; малыш под зонтом напоминает ходячий грибок, а через главный вход провести его, неся сумку с машинкой и таща самокат, невозможно.
-Малыш, на секундочку зонт закроем, вот так. Перескакивай.
Перешли.
Едут по двору, по лужам.
-Папа, страшно…
-Не бойся, малыш, дождь прошёл почти.
Не бойся.
Взрослому так не скажет никто.
И что делать этому взрослому, если в душе его живёт крохотный малыш?
Дождь почти прошёл, и капли, срываясь с пышной майской листвы, подтверждают это.
* * *
Совершенство потребует жертв.
Квант его обозначить сумеешь?
Жертва часто похожа на жест,
Жесты мало, коль в сущности, ценишь.
К совершенству, однако, стремясь,
Только жертвовать будешь, несчастный.
С неизвестностью чувствуя связь,
Над судьбою своею не властный.
* * *
Кристаллы ереси и мысли
Догмат о Троице растят.
Святые небосвод промыли,
Не объяснив, что значит свят.
Сколь три цветка организуют
Букет, речёт Раушенбах.
…а мещанин-торговец Зуев
Из храма выходя, никак
Догмат не понимает, даже
Не думая о нём. Дано
В небесном рассмотреть пейзаже
Троичность в Единице? Но
Увидевший вам доказательств
Не может предъявить. Их нет.
И есть – они остры, как скальпель,
И очевидны, будто свет,
Жизнь давший, что не очевиден.
Рублёва знаменитый круг
Сияньем Троицы ли вызван?
Невежеством, чей сочен луг?
Меняясь, мало изменились
Мы, люди в чём-то корневом.
И жимолости мысли милость
Жизнь кормит вечным веществом.
* * *
Беспричинно, просто так
Ничего не происходит.
По закону свет и мрак
Чередуются в природе.
То есть и соблазн, и боль
Скрывшие свои причины
Важную играют роль,
Если заглянуть в глубины
Мироздания. А как?
На ответ находит мрак.
* * *
Мечетей узбекских конструкции,
Где кобальт горят с бирюзой.
Сколь веры сияют карбункулы?
Единого вечен покой.
И храмов нутро абиссинских,
Свой, хоть православный обряд.
Из тайного мира причин, из
Веков прорастающий сад
Различных стремлений ко сути.
Объёмы пространства гнетут.
Но свет избавляет от мути
Всех, кто совершает маршрут.
* * *
С десяти стал носить очки,
Мир без них расплывался, как залит
Кислотой, и деталей почти
Не рассмотришь.
Проблема с глазами.
С десяти… Ныне под 50,
И очки частью тела, как будто,
Стали… Часто глаза не хотят
Видеть многого – много абсурда.
Часть тебя, хоть менялись очки.
Облака проплывают над миром.
Волоконца больших изучи
В настоящем, не очень-то милом.
А грядущего не рассмотреть,
На очки в том не стоит надеяться.
Без очков не заметишь и смерть,
Погостивши достаточно в зрелости.
* * *
Старой живописи жизнь –
Нежные жабо, кафтаны
Толстые – любви и тризн
Сочность, нежность и изъяны.
Улицы, дома, мосты,
Счёт ростовщиков упорный.
Сердца каждого мечты,
И евангельский, неровный
Колорит, и проч., и проч.
Старой живописи краски.
Бархатом играет ночь,
Нам рассказывая сказки.
* * *
Нубия торжественно-помпезна
В линиях строений, и в издельях.
Солнечная неуёмна бездна,
Но сокровищ много в подземельях.
До Египта далеко и… близко.
Фараоны с Нубией в союзе.
И звучит поэзия изыскано,
От созвучий слушающий в плюсе.
Надписи на стелах представляют
Прошлого разомкнутые тени.
Улицы империи сияют,
Пропуская много поколений.
Улицы империи сияли.
Жизнь была наполнена иначе,
Чем теперь. Истории скрижали
Многое, хотя не зримы, значат.
* * *
В архивах жизни инкунабул
Найдёшь ли пару, или нет?
И книг красивых кот наплакал,
Открытки больше, сам же сед.
Открытки, всякие записки,
Тетрадки с планами и проч.
Том пухлый, что тобой залистан,
Да всё не в прок.
* * *
И жить устал, и смерти я боюсь,
Хотя её пейзажи интересны.
Пейзажи, храмы, лестницы и бездны,
И зеркала, что навевают грусть.
В иных я отражусь, когда уже
Не отражаюсь, хоть и жив покуда.
Я жить устал, осознавая чудо
Обычной жизни, данное душе.
* * *
Мы мало знаем о поэзии,
И что вибрации её
Порою овощей полезнее,
И минеральных вод ещё
Не представляем. Мало знаем.
Её дыхание сродни
Прекрасному, чем наполняем,
Когда умеем, наши дни.
Как знать, и до Большого взрыва
Звучанье, может быть, её
Определяло перспективы,
И будущую жизнь ещё.
* * *
Перед входом в сад сирень,
Перед входом в детский сад.
Майский синеватый день,
Гроздьев сладкий аромат.
Завтра лето… Малыша
В сад отвёл. Иди, гляди.
И сирень так хороша,
Как сгущённый знак пути.
* * *
Глупость по-разному проявляется.
Слишком много всего в реальности,
Чтоб понимание – их сиятельство –
Уберегло от глупой банальности.
Тот портит сына, чрезмерно балуя,
Та третирует мужа-поэта.
Или, допустим, лишнюю чарку я
Выпил с давлением. Глупо это.
Скучно и грустно, как было сказано.
Глупость не лечится, не кончается.
Общество оною будто связано,
Не мудрено, что мудрец отчаялся.
* * *
Верхушки тополей под ветром
Иероглифы изобразили.
Покоя нету верхним веткам
От ветреной, хоть майской были.
Пронёсся, улетел, игравший.
Видны верхушки вензелями.
Они действительности нашей
Привет шлют славными лучами.
* * *
Энтелехия – сила,
Из которой, как ствол
Вырастет перспектива.
Сила жизни – глагол.
-Я не верю! – ответил
Разжиревший банкир.
Листьев осени – метин
Много имущий мир
Столь обширен… Поэту
Есть ли место в таком?
Энтелехия к свету
Поднимает – при том
Свет неясного свойства,
Обеспечивший жизнь.
Есть от выгоды польза,
Коль утонешь во лжи?
* * *
Отчего болит голова?
От проблем, тобой не решённых,
И от будней, распотрошённых
Жизнью, коя всегда права.
От чего болит голова?
От давления, и от мыслей.
Майский свет – неприятно мыльный.
Отливают сталью слова.
Голова болит отчего?
От витков лабиринтов яви,
Отрицать какую не вправе,
Коль извечно её торжество.
ВОСПОМИНАНЬЯ О БУДУЩЕМ
(стихотворение в прозе)
Странные воспоминания о золотоволосом мальчике, малыше томили его; как гуляли долго-долго, ходили на ВДНХ; как из одного двора в другой перемещались, точно обследуя разные детские площадки, где лучше, и как смеялся малыш…
И вплетались, точно ленты, другие воспоминания: о женщине, с которой жили очень хорошо, но до появления малыша; о весёлой, смешливой женщине, с которой стали ссориться, не сходясь во взглядах на воспитание, ращение ребёнка; о собственной жизни, какую воспринимал, как затянувшуюся полосу неудач; и о стонах от собственной невостребованности, а был он литератор, хоть печатавшийся, но не добившийся никакого положения, ничего не имевший; и тогда, около пятидесяти ему больше всего хотелось вернуться в коммуналку – в огромную колоритную коммуналку, где жил первые десять лет, к молодым папе и маме, ко взгляду из окна первого этажа, когда двор близок, к роскошно пушистому новогоднему снегу, и как везут ёлку на санках, и черно пружинят великолепные её, ароматные лапы…
Он и жил в этой коммуналке, где стены взмывали к высоченным потолкам, и старинные буфет и шкаф взирали на него суммою завитков-украшений; он и был маленьким – маленьким, неожиданно ставшим сочинять стихи – такие взрослые, что их печатали; он и мучился воспоминаниями о будущем – в котором, около пятидесяти лет, повстречал странного, черно одетого человека с тёмным и показалось птичьим лицом, и тот, глядя на него остро, сказал сквозь зубы:
-Достал ты своим нытьём. Отправляйся в детство, в коммуналку, умей писать уже там, и посмотрим, что выйдет. Но всю жизнь будут томить тебя странные воспоминанья, будут томить, сводить с ума, а про меня ты забудешь…
Он и жил в роскошной коммуналке, и стихи его уже печатались, и поражал он всех неожиданной, грустной взрослостью.
Он и жил там, переброшенный неизвестно какой силой на каналам, какие кажутся нам фантастическими; жил, не помня о странном человеке, но чётко помня золотоволосого мальчика, женщину, неудачную свою судьбу…
* * *
Рыхлое, густое небо,
Серый алюминий цвета.
Листья жизни держит нежно
Некто из глубин сюжета
Бытия: не понимаешь,
Кто таков. Сереет небо
И белеет, и не знаешь
Летнего кусочки хлеба
Будут вкусными? Не очень?
Ныне первое июня.
Скоро грянет тема ночи
Пышная, но я не юный –
Пожилой, седобородый.
Рыхлое сереет небо,
Чтобы темнота дорогой
Двинулась красивой немо.
ПАНТИКАПЕЙ
В Пантикапей плывут суда.
Он залит золотисто-белым,
Что не обманет никогда,
Красивым солнцем беспредельным.
Красивый порт, мальчишки на
Большие корабли взирают
С восторгом, и в борта волна
Ударит – весело играют
Тугие волны… Белизна
Домов и храмов, суммы линий.
И жизнь не может быть трудна,
Раз небосвод настолько синий.
* * *
Нефть ночной речной воды черна,
Золотистые узоры звёзд.
Чернота порой, как глубина
Для невидимых, небесных гнёзд.
Есть симфония библиотек –
От Александрийской до любой,
Что в себя вмещает человек,
Даже если в мире он – изгой.
Ночь регистром тайны включена:
Будто и Афины и Хива
Совместились, сумма сумм сильна,
Хоть постигнешь суть её едва.
Нефть ночной воды вольётся во
Данный алюминием рассвет.
День придёт, как света торжество,
А иначе пуст ночной сюжет.
