ЖАРЯ КАРТОШКУ
1
Скворчит картошка. Я себя
Жидовствующим представляю.
Картошка жарится, стреляя,
И сумрачна моя судьба.
Я книги стал читать – привёз
Их многознатец, чернокнижник.
Я думать стал. И вместе – выжил,
Хоть лютовавшие всерьёз
Под ноготь жаждали известь
Всех, воспылавших сутью знанья.
Картошка жарится. Страданья
В былом. Важна о небе весть:
О сферах, о планетах весть.
О Троице нет информации.
С дремучестью всегда смиряться
Досадно, коли светоч есть.
О! светоч сложен, и его
Несут суммарно только книги.
Жидовствующих слышу крики,
Раз пытка правит торжество.
Я в современности живу,
Себе сейчас картошку жарю.
Былое вспоминаю жадно,
Мной прожитое наяву.
2
СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ
Схарию видели многие, но не я – чернокнижник он, многознатец, прибыв в обозе княжеском, имел с собой книги – дороже драгоценных каменьев, столь любимых священноначалием.
Книги – огромные, красивые, как райские сады, начинённые плотно знанием — привлекли многих: не ведающих ещё последствий, ибо православие, правящее вечное торжество на Руси, не позволяло излишнего интереса.
Замечу в скобках – есть две точки зрения на православие: оно поднимало всех, кто готов был подняться, имея внутреннее ядро; и – оно задавило на семьсот лет всякое движение в нашей отчизне: я, жарящий себе картошку в современности, на кухне квартиры советского кирпичного дома, не знаю, какую избрать верной…
Я, как и многие, причастные к сумме сумм: к тайне, открываемой книгами, вовсе не срамил православный культ, как напишут впоследствии, много веков спустя одержимые бесом патриотизма (О! мы видели его! с шипастой спинкой и мордочкой, напоминавшей раздавленную ногой брюкву), я постигал — мерно, очень сложно, с мучительным высвобождением мозга из-под каменно-чёрного спуда догм, сущность мира – ту, сияющую твердью, имущую и небесный, и все возможные цвета, включая не существующие в нашем мире, — ту, в которую крохами всыпалось православие, столь страшно раскрывшееся по отношению к нам: жидовствующим, антитринитариям, желавшим знания, поверившим блистательному Схарии, как верят тени, мелькнувшей от случайного света в ночи…
…я, жарящий картошку скучным субботним вечером на старой, московской, уютной кухне, слыша скворчание её, слышу крики моих терзаемых товарищей, трудами архиепископа Геннадия, чтившего православие суммарной силой культа-обряда, загнанных под пытку, отправленных на казнь, я знаю, что смерти их пролились кровью в густоту цемента истории, что всё было…
Вы думаете не напрасно?
А оно – это всё — страшное, потешное, скоморошье, аскезно-алмазное, татарско-дикое, жидовствующее – разливается нынешней явью, болтает по мобильным, позволяет жиреть банкам (чья флорентийская истина забыта), пускает своих детей исполнять роли фигляров в ночных клубах…
Всё — всегда тяжело.
И ныне жидовствующий просто садится есть картошку, продолжая мысленный путь тропами реинкарнации…
* * *
Софист Геронт в реченьях скор,
Богов, пестрея словом, ловко
Ниспровергает. Разговор
С ним вряд ли от судьбы страховка.
Что циник грязен и убог –
Так правда такова ж по сути.
Мир мифов, что колонны, строг,
Свободен от житейской мути.
Грек напевает: синева
И чернота сияет моря.
И славно песенки слова
Слагаются, водичке вторя.
Белеют храмы и дома,
И школ учёных много. Только
Жизнь проще и вкусней сама,
От слов немного будет толка.
Однако – ценятся слова.
Поэт прославлен полубогом.
Всё смешано: игра, молва,
Всё живо под небесным сводом.
* * *
Кошка и котята возле
Клумбы нежатся на солнце.
Свет июньский счастья подле.
Из подвальчика — оконце,
Ибо клумба рядом с домом.
Как его увидит кошка?
Или многое знакомым
В нём дано, не то – немножко.
Настоящее смертельно,
Что животные не знают.
И котята беззатейно,
Нежно, здорово играют.
* * *
Созополя проулки были
Таинственнее прочих тайн.
И долго с мамою бродили,
Я радовался бурно так…
А море нежной синевою
Влекло, прозрачна глубина.
Воспоминания со мною
Всегда – моя ли в том вина?
В Несебре так своеобычны
Дома — хотелось бы пожить.
И к морю все пути логичны,
Которое не переплыть.
А в Пловдиве нутро смутило
Старинной церкви – золотой
Мерцает мрак. Что в детстве было,
Как будто было не с тобой.
Как по Софии мы гуляли,
Дед Боря гидом был тогда,
Его судьба сложна. В начале
Война гражданская: среда
Едва пригодная для жизни.
Бежал, в Болгарии осел.
Он много помнил…
Солнце жирно
Блестело. Я же был пострел.
О Пейо Яворове слышал,
Однако, Вазова читал.
И рифмы – суммы сладких вишен
Любил, и слов литой хорал.
Софии площади и храмы,
Массивный университет.
Трамваи едут. Листья рады
Тому, что лёгок летний свет.
Музеи, здания, кварталы,
Кафе на улицах и проч.
Поскольку помнится не мало,
Душе грозит едва ли ночь.
И магазином «Нумизмат» я
Был очарован – нумизмат.
Монеты покупала мама,
Был любоваться ими рад.
Цветы Болгарии и краски.
Роскошен Рильский монастырь.
Поездки яркие, как сказки
Жизнь открывают, будто ширь.
* * *
Цветы исполнят дивный вальс,
Роз аромат усилит оный.
Из области златой, бездонной
Для всех раскрывшийся для нас.
Тут гладиолусы струят
Свои торжественные знаки.
И хризантемы-зодиаки
Суть жизни объяснить хотят.
Тут георгины световой
Игрою лепестков прельщают.
И медленно над головой
Соцветья жизни проплывают.
И кружится роскошный вальс,
Собой действительность меняя.
Такая разная для нас,
И с болью всё равно – родная.
* * *
Акула облака открыла –
Но зубы зыбкие – на дом
Пасть, улыбнулась кошка мила,
Потом Чеширским став котом.
Перемещения мгновенны,
За ними и не уследить.
Порою только перемены
И помогают людям жить.
* * *
Каков источник истории?
Зарождение жизни самой
Вычерчивает траектории
Сложности мировой.
Если всё время войны,
Ужели источник Бог?
Отчаиваться не достойно
Хоть краток всякого срок.
Отчаяние логично —
Кровь адским садом цвела.
И гудели напрасно, хоть зычно
Всеобщности колокола.
* * *
Судно старое ржавое,
Сумма людей плывёт.
Мировоззрение правое
Покоя им не даёт.
Мы коммунизм построим
На судне… Постойте, но
Это левачество… Кто им
Путь указал? Смешно
Строить на судне нечто.
Есть профессор меж них.
-Главное – человечно, —
Он утверждает — стих
Жизни писать своей, и
Есть между ними торгаш.
-Землю меняют евреи, —
Скажет, смотря на пейзаж.
Бомж из карманов тырит
У пассажиров других.
Плыли каналами – шири
Вод не узнав мировых.
Есть капитан молчаливый,
Он и выводит их
Судно под злые порывы
Ветра из штормовых.
Он — капитан – смеётся:
-До коммунизма ль вам,
Если исчезло солнце,
И шторм воздаст по делам?
Да, не построить рая
Даже на судне нам,
Ни всерьёз, ни играя –
И это драма всех драм.
* * *
Реклама отражается в окне
Больницы, цвет причудливо двоится.
Почти что перелистана страница
Дня, в общем заурядного вполне.
И вот под вечер впечатленье на
Прогулке от увиденной картины
Игрою светлой зелени, кармина
Подкрасит славно панораму дня.
* * *
Паутину, с бабушкой и грая,
Плёл малыш меж стулом и столом.
За окошком плыли волны грая,
Но совсем не страшные при том.
Славная сплеталась паутина,
Радовался малышок, бела.
Сколь ясна для радости причина,
Сколь улыбка мальчика светла.
* * *
С отцом о встрече после смерти
Его рассказы сочинял.
Раскрылись панорамы тверди,
Отец домой пришёл. Не ждал.
И ждал его всё время, ибо
Так рано умер, совершив
Едва ль, как все, подобный выбор.
Тоска – привычный твой мотив.
Что рассказать могу я папа?
Он улыбается в ответ.
Я видел всё оттуда, лапа.
Я просыпаюсь. Зимний свет.
И видя папу в старом кресле,
Я начинаю говорить
Взахлёб, остановиться если,
Порвётся ощущений нить.
Мне папа точно отвечает,
Хотя вопросы так сложны.
Я засыпаю. Отступает
Мир грусти, боли и вины.
МЕТАФИЗИКА РУССКОГО ПЬЯНСТВА
(стихотворение в прозе)
Гроздья российского пьянства, набухающие слёзной тоской и отчаянием, распускающиеся плодами ярого веселья, истового хохота, абсурдных движений.
Свинец похмелья страшнее порою свинца пулевого; некая грань перейдена, страдая, опустошённый, как вывернутый мешок, не поймёт человек — жив ли он.
Сосед звонит в дверь: не бритый, опух: Пойдём за добавкой? И ползут, охая, куря сквозь дурноту, и возвращаются, криво режут колбасу, разливают огненное жидкое счастье по рюмкам, оживают, философствуют, уходя в метафизические дебри.
Студенты тащат сумки, набитые пойлом. Двери комнат общежития открываются то и дело: Корень, давай к нам, у нас коньяк есть!- Ого! Разбогатели? – Есть мальца. Пьяные смешки девиц и юношеские выкрики; кто-то весь в ауре зыбкости читает стихи, стоя у открытого окна. 16 этаж, небесная бездна.
Живая метафизика русского пьянства: душа жаждет подвига, жизнь низовая, пусть и сытая, скучна; поэт, ныряющий в запой от неудач, не встретится там с банкиром, махнувшим рукой на бесконечные нули обогащения.
Алмазы загораются прямо в воздухе, и изумрудами сыплет время, мешая их с рубинами –пылающими, как письмена на вечном пиру Валтазара.
ВЗЛЁТЫ БАЛЕТА
Выписывает умными телами
Рисунок собственной судьбы балет.
Созреют звуки в оркестровой яме,
Дав музыки-гармонии сюжет.
Тела легко взлетают и кружатся,
Вращаются вокруг своей оси.
Сколь в действе тайна мира отражаться
Возможет?
Декораций же огни
Меняются, и вспыхивают ярко.
Не балерины мнится – мотыльки,
Порхают и не приземлятся явно.
Близки должны быть мотылькам стихи.
Злодей тяжёл, конечно, но балетом
Представлен оный сказочно-легко.
Воздушно всё в роскошном царстве этом,
От жизни чрезвычайно далеко.
Зато и взлёт душевный гарантирован,
Когда довольно развита душа.
И оттого балет и нужен миру и
Пришедшим: тема взлёта хороша.
* * *
Поэзии райский раствор
Амброзии много лучше,
Питательней… И кагор
Причастия частный случай
Поэзии, коль поймёшь
Её в расширенном смысле.
Время не сможет нож
Найти на поэзию, числа
Тоже не могут. Раствор
Райский, глубокий, чудный.
Даже, коль жизнь – коридор
Трудный.
ОДИНОЧЕСТВО ЭТИХ ДНЕЙ
(стихотворение в прозе)
Снег на дорожке кладбища был изорван люто, ибо на похоронах дяди людей было много, очень много: провинциальный учитель, добрый, общительный человек; и тётушке, никогда не представлявшей, что переживёт его, стало плохо – прыскали водой, подносили аммиак…
Гроб плыл на плечах людей над крестами, где теснились могилы, теснились, и яма черно глядела, как подземный циклоп.
И долго длились поминки – шумные, пьяные, с избытком еды, с массою воспоминаний; и шли люди, и шли, а племянник, опьянев, бродил по квартире, вспоминая чудные узлы детства, говорил с двоюродными братьями, глядел в окно, где в иглах инея мерцали фонари над катком, на котором когда-то дядя учил кататься на коньках.
Потом он решил пожить у тётушки неделю, у братьев своя жизнь, одному надо возвращаться в Обнинск, а он, племянник, мог вполне побыть с нею, внезапно, грозово ставшею столь одинокой.
На второй день утром сказала: Гена ночью приходил, просил цветы рассадить.
Он замер, предчувствуя страшное, жуткое, но – не произошло ничего, дальше всё длилось обыденно.
-Закиснешь ты со мною, — улыбалась тётушка.
Разговаривали, вспоминали.
Он шёл гулять, точно наматывая не кольца пути, а витки детства: дача, ощущение счастья, поездки к морю… И сияли воспоминания все под стать снегу, синеющему сугробами.
Смотрели вечерами с тётушкой телевизор, мерцавший синим; раз племянник пил водку, пьянел, и счастье разливалось в груди, не смотря на ситуацию.
Что ж? время проходило.
К девяти дням приехали братья, собирались родственники, и тётушка, будто ставшая тенью себя, ожила чуть-чуть, хлопотала, готовила, накрывала столы, и племянник, связанный с нею одиночеством этих дней, точно терялся среди многочисленных разных людей.
* * *
Протовремя – до Большого взрыва,
Всё пространство – абсолютный дух.
Улица моя есть перспектива,
Где летает тополиный пух.
Сжато всё до точки – дальше мощно
Разлетелось бурно вещество.
По дворам пройтись красивым можно.
Зелень лета – жизни торжество.
Взрыв. Леметра точные расчёты.
Сложность яви. Жизни простота.
Бытовые мелкие заботы,
И судеб обыденных тщета.
Протовремя ни часы, ни мысли
Наши не определит никак.
Коли скуки подъедают мыши
Дни твои – тебе цена пятак.
Быстро движется песок в песочных –
Редко где используют теперь.
В запредельность не находим точно,
Как бы сильно не хотелось, дверь.
* * *
Гармония мира и дис-
гармония строя любого
Общественного, где низ
Возносят, как важное слово.
Как птицу-удачу за хвост
Поймать прощелыга способен.
И выдуман пошло мир звёзд,
Коль весь примитивно-утробен.
Как в дождь облетают цветы
Шиповника, в лужах красивы.
Дворами гуляющий ты,
Не думаешь про перспективы.
И крыши видны с виаду-
ка – плоские крыши и зелень.
Когда укреплён в тебе дух,
То в жизни не будешь потерян.
