Вальпургиева ночь – и Гамлет.
Грядущий Воланд строг и прост.
Уставший старый Фауст мямлит
Про мир алхимии и звёзд.
Парит гомункул в круглой колбе,
А ведьма шамкает, страшна.
И танцев шаровые волны
Плеснули в наши времена.
…коль жизнь обнажена, как древо
Зимой, понятна ль до основ?
Античный трагик воет слева,
А справа дремлет филосОф.
Схватиться б Гамлету за шпагу,
Да цели нету, чтоб сразить.
Исписанную рвёт бумагу
Патлатый критик-паразит.
Иллюзии идут кругами.
Одну поймавши, Фауст о
Реальности с её деньгами
Талдычит – их, мол, торжество.
Песочные часы разбиты,
Алхимик поиском помят.
Вальпургиева ночь молитвы
В веселье топит, что котят.
О, инфернальное веселье
Под философствований плеск.
Край жизни осознав везде я,
Теряю к безднам интерес.
УСЛОВНОСТЬ СОВРЕМЕННОСТИ
-Современность всякая условна! –
Утвержденье Фауста даёт
Двойственно-мерцающее, словно
Озаренье, нечто…
Горький плод
Рассуждений поедает Гамлет.
Фауст продолжает: Ведь она –
Современность – буйствует, иль мямлит,
Горяча ль; как стужа, холодна –
Попадает в прошлое так быстро.
Путь продолжит в каждой Дон Кихот –
В каждой современности – так было,
Будет, никогда наоборот.
Но копьё во зло едва ли бросишь.
Винные мешки дразниться вновь
Будут… Календарь навряд попросишь,
Что такое объяснить любовь.
О, балы, мазурки, менуэты!
Кабачок Ауэрбаха… иль
Как его? И виноград сюжеты
Винные, легко меняя быль,
Нам подарит… Фауст пролетает,
Лют, на Мефистофельском плаще.
Звёзды близко. А воронья стая
Интерес не вызовет вообще.
…а в реанимации лежащий
Человек видений каталог
Получает – древний, будто ящер,
Но в мозгу своеобразный смог.
Плащ мелькает, домино краснеет,
И ассоциации сквозят
Тем, что обещают нам идеи,
Многие, опровергая ад.
Гамлет, сталь сверкающую знающий,
Фауст, точно знающий её.
Современность всякая, как та ещё
Штука… И жестокая ещё.
…нищему на паперти купюра
Или слово важное милей?
То-то и оно. Черна структура
Всяких дней.
Вещество, сжимаемое в точку,
Разлетится, взрыв большой даря,
Мир производя, где одиночку
Изведут листки календаря.
Одиночек нету. Все едины.
Мирозданье – общий организм.
Дон Кихоту ведомы картины
Счастья, схожие с окрасом тризн.
Фауст, Гамлет, правила, нюансы
Жизни, алкоголь, стихи, игра,
Тайны времени, объём пространства.
Смерть, не оставляющая шанса,
Вовсе не лишающая шанса,
Вовсе не лишённая добра.
* * *
Булочных московских колорит,
Где лаваш, батоны нарезные
Пышный вызывают аппетит,
Корочки лоснятся золотые.
Плюшки и ватрушки… А давно
В детстве брали либо караваи,
Либо ситник… Погляди в окно
Прошлого… Вон старые трамваи,
И мальчишка ты – идёшь купить
Вкусную с вареньицем полоску.
Интересней прошлое, поскольку
Явно мало остаётся жить.
* * *
Детство длинным – лето, дача, море
Было, — и рыбалка, и грибы.
Насладиться оным было можно,
И не мысля о витках судьбы.
Детство было кратким – миг, не боле.
Рваные листки его теперь
Склей попробуй собственною болью
Жизни – суммой траурных потерь.
* * *
Шатры герани на балконе,
Летящий тополиный пух.
И лето царственно на троне,
Которого не видим, друг.
Но детское припомнишь лето,
Где моря розоват отлив.
Лесные промелькнули ленты,
Грибные сгустки посулив.
А взрослое – сидел в конторе,
И, клясть устав свою судьбу,
Мечтал о всевозможном вздоре…
Мечтал, страдал, кусал губу.
* * *
Всё хитро спутано в мозгу –
Мечтаний лестниц обомшели,
И купола я не могу
Надежд разбить. Хоть надоели.
Ассоциации равны
Иллюзиям, мне показалось.
И долго длящиеся дни
Мелькают, как бы ни мечталось.
ЛЕНТЫ РЕИНКАРНАЦИЙ
Смутно, сам не понимая
Зрением каким,
Видит город – золотая
Царствует мечеть над ним.
Пёстрые халаты видит,
И орнаменты ковров.
В современности не лидер –
Просто собиратель слов,
Ощущает жизнь иную,
Бывшую когда-то с ним.
Замирает, существуя
Вне того, что дал режим
Скудных дней… А если глубже?
Острова средь синих вод,
Атлантида много лучше
Ныне знаемых широт.
Храмы есть для медитаций
Белые, как облака.
Пышные дворцы стремятся
В небо, суть его легка.
Изменения пространства,
Мерно движется отряд.
В битвы часто вовлекаться
Приходилось – он солдат.
Меч мелькает… увернулся,
Нападавшего убил.
Страшный наплывает гул – сей
До сегодня не забыл.
Как стрела пробила сердце –
Вспоминается едва ль.
В блюде жизни много специй
Неизвестных нам, а жаль.
Говорят, мол, если долго
На огонь свечи глядеть,
Можно воплощений доли
Прошлые свои узреть.
Нитей тоньше ощущенья,
И при том весьма влекут.
Страх, восторг, недоуменье
Смешивать – их сложный труд.
Я БОЮСЬ, ПАПА
(стихотворение в прозе)
Три площадки на ВДНХ – одна для совсем маленьких, другая с оригинальными конструкциями, покачивающимися мостками, причудливыми, составленными из сплошных труб скатами, не обычными качелями и каруселями; и третья – с гигантским спуском-трубой, в которую малыш нырял восторженно, вылетал, вскакивал, говорил отцу: Папа, как зорово!
Мало деток – лето, хотя дождливое, но сегодня утром тепло, солнечно…
Пошли смотреть фонтаны, и у квадратного, с белыми бортами и камешками, сверкавшими вокруг, с мальчишкой, держащим дельфина в центре – отец, следя за разыгравшимся малышом, заметил потемневшее небо, фиолетовую с серыми краями ползущую тучу…
-Скорее, малыш, может, успеем до дождика.
Он тащил за руль малыша на самокате, стараясь быстро-быстро; и у огромного, круглого, с тёмными стёклами павильона накрыло слегка, заморосило…
Малыш часто болел, — мучили отиты; стали под арками – устроенными не просто, иные имели отверстия, другие парили полётно; малыш вжался в узкое пространство возле хозяйственной двери.
Обложило.
Выбегал малыш – посмотреть:
-Дозик, — говорил, возвращаясь к двери.
Сильнее текло.
Жена позвонила – мобильный завибрировал.
Плохо слышно: он кричал:
-На выставке, да, как я тебе объясню, где? Я не знаю нумерации!
Тронули за рукав, обернулся, милая женщина сказала:
— 75-ый павильон, за Макдональдсом.
Не успел поблагодарить, отвечая жене, и, обернувшись, когда договорили, увидел, что женщина ушла.
Знакомый водитель должен подъехать к выставке, и мчит самокат отец, накинув капюшон на светлую головку сыночка, и кричит бедный, маленький:
-Я боюсь, папа, дозик, я боюсь…
-Всё, всё, малыш, добежали уже, вот-вот…
Они стоят у Макдональдса, под навесом, ждут; течёт, играя вода, мокнет худое лето, подарившее пока лишь несколько теплых дней; они стоят, ждут машину, и хорошо хоть немного успели погулять.
Хорошо.
* * *
Луна не круглая, но чётко
Видна, и в небе ни звезды.
И воздух днесь прозрачно-чёрный,
Подобие речной воды.
Травою волглой пахнет – долго
Работал днём упорный дождь.
На свет сейчас какая доля
Реальности придётся? Долг
Его вести… Нет, просто окна
Горят медовым янтарём.
И драгоценные волокна
Союзны с лунным маяком.
ПАМЯТИ ДАНИИЛА ГРАНИНА
На грозу идти, как вариант
Жизни – превосходен, ибо яркий.
Следовать, как долго вёл талант,
И не замечать тщеславья ярмарки.
Есть в науке шаровой прорыв,
Есть архитектура умной прозы –
Их писатель, тонко совместив,
Даст романы драгоценной пробы.
Жизнь богата, коль расшифровать
Собственные получилось коды.
Творчеством явь будет прирастать,
Укрепляя будущего своды.
* * *
Энергиею радости и света
Напитана земля – растёт цветок,
И птица пролетает: тема лета:
Единого лучения поток.
Свет, ранее материи сиявший,
Творил пространство, формы и тела,
Росли планеты, смысловые башни,
Поля вращений зрели, жизнь цвела.
Вселенная, звуча единой темой,
Вся музыка, — и музыка, и свет.
И низовой своей греховной пеной
Её мы исказить не сможем, нет.
НА ЛОДЖИИ
(стихотворение в прозе)
Густо переплетённые ветви больших тополей двора, и – луна, точно рыба, застрявшая в них.
Малыш на маленькой табуретке, и отец сзади – поддерживает его слегка.
-Папа, уна! – малыш протягивает ручонку, показывает на яркое, жёлтое пятно.
-Да, сынок. Луна.
-Как зорово, папа! – восхищается малыш.
Двор зелёный, и неровными морскими валами кажутся суммы крон, а дальше видна огромная подкова гостиницы, над которой остро прокалывает участок неба игла телебашни; видны соседние дома, наполненные мёдом света, и огоньки мелькают – и на гостинице, и кажется, в воздухе.
-Огоки, папа… Хочу туда.
-Куда, малыш?..
-Ну, туда…
Он глядит ещё, машет деревьям ручкой, слезает с табуретки, и идёт в комнату – играть.
Отец, окинув ещё раз взглядом замечательную панораму, подмигивает неожиданно для себя луне, и идёт за малышом.
ИСТОПТАННЫЙ СНЕГ
(стихотворение в прозе)
Истоптанный снег, суета, люди, несущие раненого, кровь на снегу…
Сияние, ставшее исходить от поэзии, понятно ли многим?
Карета едет в темноту, едет к дому на Мойке, домашняя суета, жизнь, сбитая в комок боли…
Темнота расходится кругами, факелы дрожат в ночи; в тазу мокнет испачканная кровью ткань, и смерть уже вошла в дом, уже вошла…
Бессмертие соткано из тысячи нитей – бессмертие книг, имени, какое залито будет академическим, имперским, гимназическим, советским, анти-советским елеем, залакировано; жизнь, разобранная до последней нитки, знаменитая, не понятая…
Поэт просит мочёной морошки – последний всплеск земного желания; тьма колышется за окнами, тьмы не будет никогда, ибо имя поэта растворяется в свете.
Светская суета, шорох и шум балов, мерцания тысяч свечей – и горы бумаги, исписанной быстрым, летящим, красивым почерком, профили, силуэты на полях – встающие световые колонны текстов; и снова балы, страсти, игра…
Лодка перевозит через Неву, день сияет, и беспечный поэт бросает в воду червонцы, наслаждаясь изломистой их игрою в лучах.
Ночь за окнами, свет и есть тьма, тьма и есть свет, всё путается, и ангел, подходящий к изголовью страдальца, не видим для домочадцев, друзей.
Лица заплаканы – ничего нельзя сделать, как ничего нельзя было сделать в последний, пасквильный год; год нервного напряжения, полётного сочинительства, странной дрожи пространства…
Слушать вибрации, верить огню, бушующему в недрах сердца.
Сердце остановилось.
Кровь на снегу, истоптанном многими ногами – отголосок выстрела всё замирает в веках, так и не услышавших гипотетических шедевров – сколько их ещё могло быть! Какая сиятельная вереница!
Начало сходится с концом – и начало, осиянное трагедией, обозначает грандиозный путь в вечность…
