На логику вещей ссылаясь,
Не знаешь о другой, увы –
В какой, сознаньем растворяясь,
Узнал бы логику любви.
* * *
Зевота шаха может быть чревата
Для каждого, увы… И ближний круг
Поёжится – за то, что жил богато
Грядёт расплата – страшная, как дух
Недобрый…
Насреддин опять смеётся:
Ишак его вот-вот заговорит.
Над Азией всегда погуще солнце,
Чем над Европой ветхою горит.
Шербет, халва и пахлава, базары,
Мазары и мечети. Пестрота.
Вода в арыке серая. И старый
Мудрец, познав, что дарит высота,
Сидит на берегу и стих слагает.
Благоухает пловом вдалеке.
Ковёр судьбы орнамент объясняет,
И слов красивых много в языке.
По Азии свершая путешествие,
Будь осторожен – можешь и пропасть.
И хорошо, нашёл надёжный шест я,
Чтоб водная не поглотила пасть:
Плот есть… Но цель движения не знаешь.
Будь осторожен, как шакал, иль пёс.
Ковром любуясь, не постигнешь знаки,
Зря мудрецу задашь о них вопрос.
Зевота шаха. Палача зевота.
Который век – расскажет астроном.
Похоже многое – смерть и свобода,
Любовь и сон, табут и тесный дом.
* * *
Дни августа последние в себя
Включают возвратившихся мальчишек,
Девчонок… Лета может ли излишек
Быть, коль оно само – страна, судьба?
-Где был? – На даче. – Ну а мы в Крыму.
-Я в Греции. – Мы осенью поедем.
Листва уже желтеет. – И кому
Мешаем, коль на гаражи полезем?
-Давай! Атас! – и по деревьям на
Ракушки забираются, и спрыгнув,
Бегут. Восторга их влечёт волна.
Потом закурят. – А слыхали Сырник в
Ментуру загремел? – И всё равно
Свободы два-три дня осталось.
Школа.
А будущее без надежд темно,
Как жизни без любви темны глаголы.
* * *
Атлеты прыгали со скал,
Не то атлетами казались
Ребёнку толстому – он мал,
Мечты в сознании смешались.
Пирс, камни, с края пирса он
Стоит – солдатиком решился
Сигнуть, и синий-синий фон
Воды ему – красив – раскрылся.
Он выплыл, чтоб чрез тридцать лет
Момент припомнить для чего-то.
Завидовать – и грех, и бред,
Но жил без зависти хоть кто-то?
* * *
Может ли молекула страдать?
Или есть молекула страданья?
Квант хотя бы состраданья! Дар
Часто связан с эгоизмом, знаю я.
Тело разрывает взрыв, при том
До сего молекулам нет дела.
Шар земной – природный общий дом,
Что ему, коль чьё-то гибнет тело?
Состраданья квант, молекул жизнь…
Всё живое, градус жизни разный.
Мудрость превращается в трюизм
От действительности несуразной.
* * *
Домино мелькало, устрашая
Мистиков и символистов, явь
Искажая, пламя обещая,
Пламя имет в мире много прав.
Болтовня? Идеи? Очевидно,
Как несправедливо-тяжек мир.
Принимать его таким постыдно,
Переделать – вот и будет мил.
Переделки оного чреваты.
Пьяная кошмарна матросня.
Жгли охранку, ибо виноваты
Многие… Целительность огня.
Гиппиус с балкона оскорбляла
Чёрную толпу. С броневика
Ленин выступал. Толпа стенала.
Будущее не понять пока.
Будущее ткётся постоянно.
После мифы сотворятся вкруг.
…желтизна листов газетных – странно
Было их листать, и узел крут –
Крут событий узел, а вернее,
Множество узлов. Тогда ходил
Я на службу, разные идеи
О былом в мозгу вертел-крутил.
Я служил в библиотеке: были
Старые газеты, как блины
Цветом, я читал – вставали были
Пламени, свободы и вины,
И свершений сложности гигантской.
Год столетья. Всё искажено –
Время, души и само пространство,
Но страдать ему не суждено.
* * *
Рискнуть построить царствие
Стихами, прозой, сказками.
Какое? Несогласное
С окрестной жизнью – сладкой ли?
Прогорклой, с массой денежной.
Цветное это царствие
Надеешься – не денется
Куда не то… И разве я
С задачею не справился?
Молчит реальность холодно.
На свет сияний ставил я,
Лишь свету верить хочется.
* * *
Загаженное поле Родины –
Тут пошлости металл тяжёл,
И тирании мчали розвальни,
И опохаблен был глагол.
Дальнейшее вообще как мыслится?
Гуляет, свищет инфернал.
И ощущаешь бедный истово,
Что ты, как все вокруг, пропал.
НАСТРОЙКА ОРГАНА
Алхимия небес мешает в трубах
Органа звуки, разбивая их
Попарно, иль сложнее, нету грубых,
Но много сложных, золотых, витых.
Клавиатура. Пальцы виртуоза.
Регистры. Драгоценна высота.
Разбиты звуки, собраны… И розов
Окрас кантаты – розов, как мечта.
ВСПОМИНАЯ ИЛЬЮ СЕЛЬВИНСКОГО
В лужах купорос, а не вода,
Коль судить по цвету. Телебашня
Скрыта – облаков идут стада,
День похож серьёзно на вчерашний:
Летней ласки не дождаться нам.
Вдруг стихи Сельвинского припомню –
Лестницы, холмы, сравнений волны,
Густота крутых донельзя драм.
Космос плоти, бури и войны,
Диво дебрей, рысь в листве таится.
Тигру горные хребты даны
Очерком спины.
Людские лица
Собраны в поэмах в каталог.
Мощь Ильи Сельвинского серьёзна.
Сколь цветисто-виртуозен слог,
Столь прекрасны смысловые гнёзда.
…бледный день, и в лужах купорос.
И – не до поэзии реальности:
В прагматизм нелепый перекос
Превратит в подобие банальности
Оную… А надо в дали звёзд
Прорываться, пусть впадая в крайности.
БОРОДАЧ
(стихотворение в прозе)
На камнях, у реки, под мостом что-то пихал в сумку, доставал из неё, снова убирал, разогнулся потом, и, глянув на проходящего мимо бородача, спросил последнего:
-Сколько времени, а? Второй, третий? День сейчас?
Бородач остановился, точно зная, что сейчас утро, несколько обалдело полез в карман за мобильным, сказал:
-Десять утра сейчас.
И пошёл дальше – хотя метров через десять обернулся кратко: мужичок снова что-то пихал в сумку, доставал из неё, перекладывал.
…шёл по делам, шёл лесопарком, вспомнилось вдруг – здесь же давно, года три назад его окликнул одноклассник, выбиравшийся из зарослей – в велосипедных трусах, во вьетнамках на босу ногу, с голым торсом; пошли тогда рядом, одноклассник, посмеиваясь, рассказывал о бедственном своём положении, о том, что ночевал тут, в лесопарке…
Может, и этот мужичок.
И, считающий свою жизнь неудачной, бородач, поёжился, думая, что если глянуть с иной точки зрения всё у него в жизни хорошо.
БАРД МАЛЬТЫ – ДУН КАРМ
Бард Мальты – чувствовал её
Сквозь веру, ибо он священник,
Истории тома, ещё
Любовь к ней – это воплощенье
В словах найдёт: и гимн звучит.
Бард Мальты, звуки созидавший,
По небу ангелом летит,
И грустно смотрит в день вчерашний.
* * *
Лежит великолепная Якутия –
В пласты снегов торжественно закутана.
Соболий снег, и нежно-синий снег
С Якутией повенчан. Дружит с ней –
Всё вместе, представляет сердце оной –
Роскошно посребрённой.
Узбекистан старинными прельщает –
Устройство усложнённо – городами.
Мечети, как дары веков, вздымает,
И дышит золотыми небесами.
В Эстонии, и в Таллинне особенно –
Познаешь тему счастья, будто спрятан
В шкатулку музыкальную: способна
Возрадовать сознанья каждый атом.
А в церкви Олевисте и молитва
Отчётливей: пространство невесомо,
Конкретно вместе. Нет сильней мотива
Духовного, как свет большого, дома.
ЮБИЛЕЙ
(стихотворение в прозе)
Читальный зал закрыли раньше, повесив соответствующее объявление, сдвигали столы, стелили скатерти, и долго резали различную снедь, укладывали на тарелки, расставляли их, вытаскивали из сумок бутыли…
Только ли женщины?
Один мужчина работал в читальном зале, его любили – знали: не от мира сего, сочинительствует, и весьма не плохо, хотя своеобразен, несколько нелюдим, но добр, отзывчив.
Приглашённых было много – юбилей заведующей решили отметить пышно.
-Минутку, минутку, — всё возглашал хозяйственник (он умрёт потом, став объектом начальственного гнева: библиотека сия помещается в вузе, и ректор крутонравен). Но сейчас он возглашает: И не думал, что окажусь в таком цветнике. Что я, в цветнике – в розарии! Да! Только один кактус меж вас затесался, ха-ха. – Единственный сотрудник мужчина бородат, улыбается, уже опьянев. – Вот, дорогая вы наша, Клавдия Петровна, значит, что вам пожелать…
Шёпот шуршит:
-Передай шпроты, а!
-Что ты всё на шпроты налегаешь?
Пожелания идут – банально-медово, привычно-заучено, и Клавдия Петровна: пышная, румяная – улыбается в ответ, поднимает бокал с шампанским.
Многие заходят – с разных кафедр, подразделений: поздравляют, выпивают рюмку, другую, уходят, их сменяют другие.
Много выпивки, закуски, огни играют в бутылочном стекле, огни вспыхивают в розетках с икрою, скользят по телам огурцов, мясной нарезке, разнообразной зелени…
-Эх, музычку-бы…
-А что, сейчас, наладим…
Из-за стеллажей звучит нечто эстрадное, разухабистое.
-Уйдёт она на пенсию?
-Собиралась. Жить-то ей есть теперь на что. – Имеется в виду недавно полученное наследство.
Пьют. Пьянеют.
Открывают новые бутылки.
Бородатый сотрудник читает стихи захмелевшей красавице.
Он – постаревший сотрудник — вспомнит кадры эти: рваные кадры былого – на кладбище, стоя над гробом Клавдии Петровны, зная всё, что было, помня, что тогда ничего не мог знать; и, собирая в памяти все смерти, какие коснулись его — глубже, мягче, — думает, что не-знание будущего не есть благо, но – подчинённость маленького человека (а любой из нас маленький) той силе, которую вряд ли назовёшь доброй…
КИНО И МОЛОДОСТЬ
(стихотворение в прозе)
1
Лестница скрипела, вела в мансарду; а лестницы, пронизывающие три этажа особнячка были каменными, обычными.
Очень уютная комната, широкое окно, вид московских недр, щедрые картины замечательной улицы… не вспомнить названия.
Диван был широк, обстоятелен, и письменный стол, добытый у знакомых, отличался массивностью и разнообразием завитков и филенок; у стены стояла полочка с книгами и кресло, а в маленьком простенке у входной двери – двухкомфорная плитка и холодильник.
Приятель, учившийся во ВГИКе, устроился сторожем в учреждение, располагавшееся в особнячке, и получил эту мансарду – в своё распоряжение.
-Класс, а?
-Ага. Колоритно.
В гости пришедший смотрел из окна, пока приятель накладывал на тарелки закуску.
Стали выпивать.
Сколько им было?
Союз недавно распался – чуть за двадцать; один мечтал о кино, выстраивал мысленно целые фильмы, другой сочинял, читал, пьянея, стихи, не плохо знал историю кино – и говорили о многом, очень многом, и, казалось, самореализация вопрос времени, просто подождать, и всё воплотиться.
Вспомнить ли где находился особнячок?
Приятеля-то тогдашнего не найдёшь теперь…
2
Шли по ВДНХ, шли, наслаждаясь осенними скрипками – о! они звучат в листве, звучат тихо, приглушённо, взмывами волшебных мелодий, и золотящаяся листвы играет на них музыку ветра.
-Вот этот дом подойдёт. – Одному надо сдать зачёт по фотографии, и попросил приятеля попозировать.
-Так какая у тебя идея?
-Нечто знаешь таинственное.
Они осматривали тыльную часть вечно закрытого дома, старую дверь, закрашенные окна первого этажа.
-Нечто таинственное – и всё?..
-Ага. Давай на фоне двери сначала.
-Может, закурить?
-Погоди.
И начал щёлкать, прося повернуться то так, то этак; потом – пробежаться.
Засмеялся, пробежавшись:
-Что ты успел снять?
-Что мне надо было. Понимаешь – это, как серия кадров: одинокий человек у одинокого дома. Он стоит, думает, отходит, возвращается, убегает. Его нечто связывало с этим домом, он боится сейчас войти. Ну, что-то такое…
-Действительно, непонятно-таинственное.
Они уже шли по одной из аллей.
Они удалялись по асфальту пространства, проникая в коридоры будущего, о каких ничего, ничего не знали…
Да и может ли о них кто-то знать нечто определённое?
* * *
Гвоздь прежде, чем забить, вести расчёт
Необходимо по гауссиане.
Он сложен, только знающий поймёт,
Для остальных цифирь всегда в тумане.
Привлечь насущно алгебру, ещё
И тригонометрические дебри
Пройти… Привлечь и физику: её
Красивые помогут нам шедевры.
Из химии узнать состав гвоздя
И ручки молотка… Да ладно, просто
Взять и забить, — картину погодя
Повесить, а на ней вода и остров.
…коль всемогущ, зачем ему тогда,
Как передаточные механизмы,
Цепочки эволюции, среда
Коацервата?
Загорелась жизнь – и
Роскошной стала б сразу, навсегда.
Ах, мука рассуждений, как беда…
* * *
Сакральное логидо… Где же
Оно? Значительней церквей.
Искатели находят реже
Зеркал для золотых лучей.
Да никогда сыскать не могут
Искатели, которых нет.
Сакральное логидо йогурт
С утра есть помешает? Бред.
Предмет сакральным быть не может,
Логидо вовсе не предмет.
А что тогда? Ответ тревожит
На протяженье многих лет
Тем, что его, по сути, нет.
ПЛАХА
Плаха чёрная – из ночи
Человеческой она
Сделана, и много очень
Крови видела, черна.
Рубят головы усердно
Люди множество веков.
Будто адовая сфера
Мир – без ласки, добрых слов.
Плаха, залитая болью,
Символ мрака – в душах мрак.
Не справляемся мы с ролью
Человеческой никак.
* * *
Худой, седой –
Был молодой.
Ужели был?
Я позабыл.
Худой, седой,
Теперь такой.
Живой?
Ну да –
Почти живой.
* * *
Её давно земля переварила,
Он вспоминает без конца её,
Как будто ложе счастья, не могила
Обретена, и молоды ещё…
Он вспоминает без конца её,
Хотя давно земля переварила.
Витальная, таинственная сила
Воспоминаний. Их кошмар ещё.
* * *
Ничья метафизического свойства
У атеистов и церковных – тут
Нет доказательств, неизвестна польза
От веры, иль безверья – а маршрут
Любому свой… И вот ничья такая
Не объясняет тоже ничего,
Ум сомневающийся тем смущая,
Что зыбко нашей жизни вещество.
* * *
Водянистость, слюдянистость глаз
Связана с водой и со слезою.
Вспомнишь ли, как плакал в первый раз,
Что случилось с малышом – с тобою?
Старые, усталые глаза
Смотрят на реальность. Плакать надо,
Как ты прожил. Плакать мне нельзя –
Ибо верю во всеобщность сада.
* * *
Мансарда обустроена уютно.
Студентом ВГИКа жил, был в сторожах
В том учреждении к тому же… Шах
Судьбе, и в том уверен абсолютно,
Поставит… И приятель приходил
Поэт, кино любитель. Выпивали,
Болтали, и заглядывали в дали
Времён, хватало полагали сил.
Лет через тридцать вспомнят ли о том?
Потёртые, давно полуседые.
А уцелел, иль нет вот этот дом
Безвестно, как известны дни былые.
ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ПОЭТА
(стихотворение в прозе)
Глаза болят, слезятся; листья тополей проржавели уже в июле – но это не страшно, ибо осень начинается рано: роскошно-византийская, так не соответствующая скудной действительности.
Ибо действительность поэта скудна: внешняя.
Полёт совмещается с подъёмом, и иллюзорные, обомшелые, огромные мосты, ведущие в ветхую солнечность сокровенного мира реальнее пудов реальности.
Что ж? хлеб с водой – привычный рацион, и едва ли в этой скудости есть нечто инфернальное.
Оно – лишь во внутренних провалах – когда полёт отменяется, и должно влачиться… Куда там, просто идти по улицам, заходить во дворы, любуясь густотой зелени и детскими площадками, забредать то на бульвар, то в лесопарк. Поехать никуда невозможно, только в мечтах, но они крепче спирта, и ощутимее предлагаемой яви.
Явь путается со снами – но это не страшно: поэт выбирается из последних, чтобы наполнить первую ими.
Так.
Глаза болят, слезятся, быт заскорузлый, денег нет… Скрижали мерцают, и он заполняет их волшебными письменами своей такой неудавшейся, такой роскошной судьбы…
