Явленье переходит в антипод
Любое. Мерно факел догорает.
И жизни долго вызревает плод,
Кто объяснит, зачем так вызревает?
Смерть антипод ли жизни? иль одно
И тоже? Ибо живопись реальности,
И графика её, её кино
Никак не тянут на разряд банальности.
И смерти краски здорово горят.
Откуда же тебе сие известно?
Коль постижима собственная бездна,
То смерти сквозь неё провижу сад.
Цвета в аду черны, буреют в них
Прожилки душ. Рай даден золотисто.
Вытягивая истины из книг,
Ты устаёшь. Жизнь отливает мглисто.
Явленье переходит в антипод,
За бурей будет тишина литая.
Забытый город детства где-то ждёт
Прообразом торжественного рая.
* * *
Потока брызги долетят до всех,
Не пользуйся рунетом – всё же тронут,
В потоке многие к тому же тонут,
Хотя рассчитывали на успех.
Где информация? Где чепуха?
В слоях уже едва ли разобраться.
С реальностью готов соревноваться
Рунет – она, мол, просто чепуха.
Логично всё. Историю людей
Коль взять, то интернет – ребёнок малый,
Ведёт себя, как он – капризный, шалый,
Играющий.
Расти, дружок, скорей.
* * *
Моавитяне параллельно
Израильтянам ход времён
Собою изучали. Цельно
Хранили свой завет, силён.
Иль вовсе не было завета?
Религия у них пестра.
Ветхозаветные сюжеты
Иные пламенем костра
Врываются в реальность нашу,
Иные, будто скорбь, черны.
Мы многим наполняем чашу
Своей судьбы, своей вины.
Моавитяне голос жизни
Свой не истратили в веках.
В духовной все ль равны отчизне?
Не прочитаешь в небесах.
* * *
Истерзанное до предела тело!
Предела нет покуда, жив ещё.
Хрусталик деформирован, и зрело
На явь не поглядишь, к тому ж её
Избыточно. Давленье в черепные
Глухие своды вдвинуто огнём.
И кости ноют, будто бы живые.
А ты в стихи опять уходишь, в том
Надежду обретая и спасенье.
Надежды нет. А о спасенье я
Молчу. То схватит сердце, то растенье
Проводит боль, сестрица бытия,
Свою чрез ливер… Человечий ливер
Ужели духа самого сильней?
Пускай я не узнал, как быть счастливым,
Но ведал смыслы звуков и огней.
* * *
Ливер человеческий глубок.
Стар, тебя исследуют в больнице.
Боль расскажет, сколь ты одинок,
Жизнью не успевший насладиться.
Выйдя в сквер, упрёшься взглядом в морг:
И посулы оного противны.
Лабиринтом завихрённый мозг
Обещает: всё бесперспективно.
Ливер значит более, чем дух,
Кажется болеющему часто.
Мало мы о духе знаем… Пух
Тополиный, обложивший властно
Явь, как производное от их –
Тополей – весьма высокой жизни.
Много книг. Что уяснил из книг?
Что в духовной не бывать отчизне?..
Или с Дон Кихотом надо путь
Совершать, презрев узоры яви?
Дух сияет. Дух основа. Суть.
Доказать нельзя.
При том не вправе
Отрицать сие — телесных пут
Данник… И тяжёл, как ноша, ливер.
Должен человечек быть счастливым,
Или нет? Ответа не ищу.
Путаются знаки и знаменья.
Тонет современность в мутной пене.
Верить стоит золото-лучу.
* * *
Взрослость – деньги. Как поэту взрослым
Стать? А для чего скажи. Поэт,
Ты стихов наматываешь вёрсты,
Жизни так скрутив своей сюжет?
Для того, что не могу иначе –
Слышу звуки, и огни словес
Вижу, не ищу уже удачи,
Можно жить и окаянной без.
Вырасти, коль денег нет, едва ли.
Счастье птиц – им деньги не нужны,
Коли им полёт и вертикали
Неба драгоценные важны.
* * *
В июле ржавчина в листве
Чуть золотится и буреет.
И не удивлены деревья
Те справа, или те – левей.
Что лето кончилось – увы –
Понятно, хоть в грядущем будут
Дни тёплые – хотите вы
И солнца видеть яркий бубен.
Иль снова завернут дожди?
Экклезиаста вспоминаешь.
И то, что будет впереди
Уже прошедшим почитаешь.
* * *
За колючей проволокой
Корпуса Семашко.
Сколь болезнью проклятый
И живущий тяжко
Жизнь, как дар оценит? Я
Утверждать не буду.
Зелень многопенная
Равносильна чуду.
По дворам брожу – они
Летом дивно светятся.
Смеха детского огни
Небесами ценятся.
В окна зданий я гляжу,
Жизнь представить пробую –
Радость в ней смешалась – жуть,
И гульба с хворобою.
ИЗ СТАРОАНГЛИЙСКИХ ПЕСЕН
1
Пудингом завершить
Ужин – любезное дело.
Эль должен возвеселить
Сердце умело.
Вспомнить из Бернса кусок
Из драгоценной баллады.
И свечи огонёк
Полыхает, как надо.
Патриархален режим
Данности, данной вкусно.
И соглашаться с ним
Вовсе не есть искусство.
2
Пряник луны,
Снега глубины
Синеватой.
Путник идёт в ночи.
Лучи – не мечи
Жизни,
На всё богатой.
Детки сопят,
Сны у ребят
Нежно-чудесны.
Пряник луны.
Больно вкусны
Старые песни.
3
Мышки шуршат – и пусть,
Маленькие красивы.
Жалко, ежели грусть
Определит перспективы.
Хлеба мышкам крошить,
Или кусочки сыра.
Ясно, что жить
Мило, как песня мира.
4
Летние дни густы,
Гуще пива и эля.
Лето, подольше гости –
Дай золотистого хмеля
Столько, сколь хочется нам.
Будут зима и вьюга.
Будет нам по делам
В недрах вечного круга.
КОШКИ НА ДЕТСКОЙ ПЛОЩАДКЕ
(стихотворение в прозе)
Серая кошка сидела на скате детской горки, а чёрная обнаружилась на лесенке.
-Киски! – радостно крикнул малыш, бросаясь к горке.
Всего их было четыре, ещё две серенькие, дымчатые обнаружились на другой лестнице, и – все сразу брызнули, завидев малыша.
Он нырнул вниз, под горку, и оттуда выскочила – какая по счёту? Кошка, побежала в траву, другая юркнула в подвал, у окошка которого стояла пластиковая миска.
-Не надо малыш, — сказал отец. – Давай лучше с горки.
-Киски, киски, — повторял малыш, и всё пытался поймать одну…
-Невозможно, малыш, к тому ж осторожно, киска оцарапать может.
-Оцаапать?
-Да, будешь плакать потом.
И малыш пошёл к сумке, достал пластиковую ракетную установку, понёс её к горке, стал скатывать и съезжать сам.
Детей не было – воскресный летний вечер тёк муаровыми разводами, обещая нечто, или нет? — не у кого было спросить.
Но – детей не было, и малыш, только что приехавший с отцом с дачи – быстро захотел домой.
Одна из кошек, устроившись в траве, поглядела им вслед, осторожно высунув мордочку, и, когда ушли они, вернулась на скат детской горки, где ей так нравилось сидеть.
СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ
Клевер перисто-бел у забора,
За каким бизнес-клуб, ресторан.
Перешеек – асфальт коридора,
Церковь старая, и океан
Надо всем: золотистый и синий.
-Будет, как человек он рождён
Обеспечит смещение линий
Яви нашей – неистов, силён.
Об антихристе два человека
Мимо церкви идут, говорят.
Мыслей фантасмагория – вектор
Специфический. Клевер – как сад,
Но для гномов, когда их представить.
Сверхъестественное увлечёт –
Интереснее будней и яви,
Не предъявишь обыденный счёт.
Запредельное манит, как бездна –
Не боишься? Боюсь. Всё равно
Манит мозг, и не сильный и бедный,
Жизни долго смотрел я кино,
Сверхъестественное не встречалось.
Эзотерикой был увлечён.
Интерес порван данностью – жалость,
Всё же скрашивал будничность он.
Трепет ангельских крыльев… И клевер
Нежен, как в вышине облака.
То, что справа, то будет и слева,
И соблазнов серьёзны войска.
Больно логика жизни банальна.
Сверхъестественного не найдёшь.
Кто-то едет сейчас на Багамы,
Мимо церкви домой ты идёшь.
ЯИЧНИЦА
(стихотворение в прозе)
Жёлтая скала масла под воздействием огня оседает, расплывается, растекается; она превращается в островок, потом в жидкость, и, подняв сковородку и наклоняя её в разные стороны, добиваешься полного покрытия жидкостью металлического пространства.
Воображая алхимическую лабораторию, и, посмеиваясь над простотою своих целей в сравнении с целями алхимиков, разбиваешь круглобокие и продолговатые яйца, и текут они, перемещаются, будучи живыми, по металлической поверхности.
Сущность мирового яйца мерцает таинственно, пока разбитые, жидкие превращаются в эмаль.
Сущность мирового яйца, приоткрывшись, показывает длинную улицу в Константинополе, где из полуотворённых дверей слышны звуки и пышет жаром – там творятся эмали, великолепные изделья, там течёт тугое стекло, и узоры делаются тонко и точно.
Эмаль яичницы проста, и питательность, скрытая в ней, обещает благодатную сытость.
Спор тупоконечников и остроконечников затянулся: маленькие человечки, покидая роман Свифта, внедряются во много голов, заставляя ставить на чепуху, жить ею, превозносить её; заставляя закручивать нелепые споры, вместо того, чтобы жить сущностью жизни, низводя людей за пределы глупости, при том глупость эту камуфлировать массою учёных словес.
Яичница сходит на тарелку плавно – соскальзывает жёлто-белым подрагивающим пластом; и жар идёт от сковородки.
Пусть остывает.
Учитывая чрезвычайную роль еды в человеческой жизни, задумаешься непроизвольно, ибо всю её можно протянуть без религии, литературы, физики, музыки, химии и т. д., но без еды человек живёт дней сорок, а без воды – всего неделю.
Правда жизнь ли это – одною пищей, одною толстой, инстинктивной, бытовой страстью.
В качестве жидкости фигурирует крепко заваренный, карминный чай; и солнце, как часть мирового яйца, изливается золотою массой, проникая в окна, призывая покинуть предел домашний.
Еда.
Яичница, хлеб, масло, чай.
А дальше можно идти наматывать улицы на катушку впечатлений, проходить дворами; вновь изучая такие знакомые, и всегда новые подробности, можно не думать ни о чём – когда получится – а просто рассматривать различные здания, людей, собак.
* * *
И от обкусанных ногтей
До суммы радостей и болей
Себя усвоив, данник воли
Неведомой, но и своей,
Ты совершенно не поймёшь,
Как половину века прожил.
На ноль себя порою множил
Тоской и мыслями: живёшь
Негоже… А порой летал
От яви быта отрываясь,
Но к птицам не касалась зависть
Сознания, когда металл
Отчаяния сокрушён.
И всё же, что себе известен
Порою доверяет безднам
Тебя, иль режет ум ножом.
К 100-ЛЕТИЮ ВИНДЗОРОВ
-Саксен-Кобур-Готские насмешницы
Посмотрю… — Вильгельма шутка резко
Вписана в историю, где внешнее
Смешано с глубинным. Правит бездна.
Первой мировой период. Английская
Власть с немецкой кровью: изменения
Надобны – иначе форма вызовы:
Не поймёт народ.
Иль население.
И Георгу пятому не весело
Имя власти выбирать искусственно.
Но причина жёсткая и веская –
Рушатся империи… И пусть их!
Не должна английская исчезнуть!
Замок Виндзор имя даст династии.
Ей сто лет сегодня: интересна ли
Тайна власти? Столь серьёзной власти?
Выпустят монету – вот и празднество.
Замок-символ. Альбион — традиция
В кубе. Время очевидно ласково
К сильным – чтоб им жизнью насладиться.
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ
(стихотворение в прозе)
Малыш кричал, когда делали кардиограмму, извивался, вырывался, и когда пришли сейчас, отец вспомнил это, говоря уже подросшему малышу:
-Не больно совсем, сынок, не бойся, просто прилепят липучки, и снимут мультик про твоё сердечко.
-Сеечко? – спрашивал милый, беленький малыш.
-Сердечко, да.
Жена говорила с сестрой, отец прошёл с малышом в другое помещение, разул его, снял рубашечку.
Вошли сестра с женою, в маленьком помещении стало тесно.
-Как будешь – на руках у папы, или ляжешь? Лучше лечь…
-Давай ляжем, малыш.
-А папа рядом посидит.
Отец положил малыша на кушетку, и сестра, привычно приговаривая скороговоркой: Вот так, такие вот липучки наклеим, и ничего, и быстренько сделаем! — клеила липучки, и малыш улыбаться стал – таинственно, загадочно.
Аппарат заработал, потом липучки снимались, отец одел мальчишку, и отправились гулять: жена оставалась ещё, разбираясь с бумагами.
На площадке не было никого, и малыш носился по шахматным, зелёным и красным квадратом настила, скатывался с горки, забирался по лесенкам.
Потом пришла девочка с мамой, и малыш помчался к ней играть.
-Нет, — топнула ножкой девочка. – Я одна хочу.
-Что ты, Алиса, сама же искала друга? Капризная сегодня, прямо конец света! – обратилась к отцу малыша, улыбаясь.
Он покивал, тоже улыбнулся.
Малыши прыгать стали, друг за другом, длинные чёрные косы девочки развивались, а мальчишка жестикулировал, смеялся.
Оба говорили… частью понятно, частью на своём.
Они носились потом на самокатах – наперегонки, и обижались, когда выигрывал один из них.
-А как же, ребятки? – говорила мать девочки. – Сразу нельзя выиграть – чтобы вместе.
Тучи ползли, серея, лето купалось в дождях, и малыш, тыча пальцем в небо, показал:
-Тучка идёт, — и пошевелил пальчиками.
-Домой?
-Домой хочу, хочу…
Он махал девочке, вскочил на самокат, помчался.
Отец побежал за ним, думая о завтрашней процедуре: надо сдать кровь сразу из пальца и из вены, а в пятницу, если анализы нормальные, ехать в Калугу, удалять аденоиды…
Калуга – их малая родина с женою, много знакомых, родни…
Волнительно было, и даже мысль о том, что ничего плохого быть не может, сверкая золотом, всё же далекой казалась – ибо несколько дней ещё надо прожить.
ПЛАВНЫЕ СОБАКИ
(стихотворение в прозе)
По густо затравевшему склону – если смотреть снизу, от детской площадки – видно, как идут две собаки – одна лохматая, плавная, как рыба, очень крупная, и старик, её хозяин, отстаёт, не торопится, и вторая – поменьше, рыжая, а хозяин её тот же старик? Или другой человек, какого не видно за зелёной древесной полосою?..
Они – собаки эти – точно плывут, как важные природные лодки, как небольшие корабли физической данности.
-Гляди, малыш, какие собаки!
-Авы… Касивые…
-Да, какие хорошие.
Солнце перебирает листву, играет, сочится жидким золотом; великолепное, расплавленное солнце июля, и на детской площадке только что сдували листья – сдували специальными трубами, и попросили подобжать десять минут за пределами, и стояли с малышом, озирали окрестности, и видели плавных этих, прекрасных собак.
А теперь малышок вновь забрался по верёвочной сетке на горку, вновь скатился в трубу – здорово, быстро!
-Как зорово, папа! – кричит он, вскакивая, и ты – соглашаешься.
* * *
Мерно вызревающее тесно
Мальчугану очень интересно.
Аромат чудесен, как игра.
-Перебьём, внучок? Уже пора.
Бабушка перебивает, мальчик
Помогает, ручки перемажет:
-Липнет, ба! – Конечно, дорогой.
Смоем под струёю водяной.
Зимние в окне цветут пейзажи.
Взрослый, видя снежный пух лебяжий,
Вспоминает детский Новый год.
Жизнь прошла. Поморщится. Вздохнёт.
* * *
В Макондо жить бы, в гуще плазмы –
Дом бел, и улица пышна.
Расцвет роскошен: непролазны
Пространства страсти – а она
Всегда телесностью мерцает.
Банановых плантаций мир.
Переплетаются, мелькают
Дни, каждый сочен, очень мил.
А траур – тоже постоянный.
Смерть с жизнью – может быть, одно?
Я человек довольно странный:
Пью одинокое вино,
В Макондо жизнь воображая.
Миткаль, и серебро, и шёлк.
И род уходит, обольщая,
Хоть одиночеством тяжёл.
* * *
Прорехи в воздухе – в местах,
Где год назад мечтал, ходил.
Где этот год? Его ли прах
В своей душе похоронил?
Себя увидишь год назад
Идущим по бульвару ко
Дорожке, коя в детский сад
Вела, тут всё не далеко.
И всё же год – и ты другой,
День даже. Долог всякий день.
Не думай – обретёшь покой,
Не думать пожилому лень.
* * *
Прохладно утром, солнца нет.
Обыденность всего, что знаешь
Превозносить мешает свет,
Какой основой почитаешь.
Свет, как длина волны. И свет,
Дарящий жизнь, её дающий.
Прохладно утром, солнца нет,
Небесные сокрыты кущи.
НА ЗАКУСКУ
(стихотворение в прозе)
У одноклассника в гостях на съёмной квартире, где жил он с гражданской женой и её крохой-сыном; и – бутерброды намазываются икрой под благоухающий кофе, и малыш, наклоняясь к столу, слизывал икру, не трогая хлеб.
-Какая интересная технология поедания икры у малыша! – заметил.
Засмеялись.
-Имя-то выбрали? – спросил одноклассник, ибо жена его, зашедшего в гости, была на последнем месяце беременности.
-Нет, пока.
Четыре почти года спустя вспомнилось: утром намазал своему малышу бутерброд икрой, и тот слизывал её, отказываясь от хлеба.
-Андрюш, но надо хлебушком заесть. Давай-ка.
И малыш съел хлеб.
На закуску.
* * *
Птица-Сирин радугу несёт
На крылах и на спине, сияя,
Совершая шаровой полёт
К бездне, альфы гибели не зная:
Ибо погибая, воспоёт
Жизнь, реальность пересоздавая:
Вновь живёт, опять вершит полёт,
Бездны рая светом наполняя.
Коли птица-Сирин есть в душе,
Вся она – стремленье к световому
Естеству, пускай не раз уже
Умирал, не очень веря дому
Яви… Птица-Сирин воспоёт
Точки усложнённого маршрута.
Мёд прозрений из духовных сот
Дарят даннику пути минуты.
ДВЕ УЛИТКИ – ДВА ОБРАЗА МИРА
Просто улитка спрашивали Удивлённую улитку:
-Чему ты всегда удивлена, а?
-Как чему? – удивлялась Удивлённая улитка ещё больше. – Всему. Вон как вода блестит!
-Ну, блестит себе и блестит…
-Нет, она не просто блестит – она переливается, вспыхивает на солнце, течёт золотистыми оттенками, играет, и так далее.
-Выдумываешь ты всё…
-Ничего и не выдумываю, — говорила Удивлённая улитка. – Или вон какая травка густая, мягкая.
-Ну, густая, ну мягкая, а чему тут удивляться?
-Что всё устроено так, а не этак. Удивительно же…
Если бы у Просто улитки были плечи, она бы пожала ими. Но у неё их не было – только рожки, какими она и качнула.
-Что удивительного-то? Устроено и устроено. Привычно всё уже…
-Нет, мне удивительно.
-А мне нет.
-Так что же спрашиваешь?
-Спрашиваю, потому что у тебя вечно удивлённый вид.
-Вот я и объясняю – всё так удивительно устроено, так здорово, так сложно…
Тут Просто улитка втянулась в раковину, а Удивлённая улитка поползла дальше удивляться.
Два образа мира.
Не соединяются они.
Просто оба возможны.
