КАМЕННАЯ МУДРОСТЬ
(стихотворение в прозе)
-Есть, знаешь, каменно-житейская, не рассуждающая мудрость…
-Как это?
-А вообрази – много работающий, очень честный, порядочный человек. Он хороший семьянин, хотя и выпивает иногда. Он никогда не читал – ибо не видит смысла в существованье выдуманной жизни и в переживаниях за выдуманных людей. Он глуповат? Да. Он не боится смерти – воспринимая её, как нечто совершенно естественное, и не дрогнет перед любою бедой. Вот это и есть каменно-спокойная, житейская мудрость.
-По-моему глупость просто.
-Нам, знаешь, любителям порассуждать, свойственно считать глупцами всех, не читавших… художественной литературы. А естественнонаучную мы сами не способны читать. В конце концов, бритву Оккама никто не отменял, и, возможно, сочинительство – просто умножение лишний сущностей. Почему бы и нет?
-Кем бы ты был без чтения? А без сочинительства своего?
-Тоже верно.
Они проходят асфальтированной низиной бульвара, мимо старинной, высокой, пятикупольной, красной церкви, и кладбище за низкой оградой возле привлекает внимание одного из них – не надолго.
Пролетающий ангел роняет перо, и его опалово-перламутровое мерцание рождает в сознанье посмотревшего на кладбище стихотворение, которое он запишет, когда придёт домой.
А пока он размышляет, что самому ему такая каменная мудрость не дана – весь в метинах неврастении и постоянного сочинительства, он и прогулки короткие воспринимает отдохновением.
* * *
Теперь вольфрам дуги моей судьбы
Всем раскалён до белого предела.
Изъять из мозга пробуя стихи,
Разрушить я своё рискую тело.
Тридцатилетняя звучит война,
Интриги вновь плетёт Мальтийский орден.
При чём тут жизнь моя? Умножил на
Прапамять, но смотреть не будешь гордо.
То входит в сердце, или ум, и то –
Пестрят, шумят восточные базары.
А дервиш – корень духа, иль никто?
Молитвой жив, не мучают кошмары.
Теперь вольфрам дуги моей судьбы
Перекалён до красноты знаменья.
Но стоят ли чего в глазах судьи
Стихи – огни провалов и паренья?
* * *
Огни богатства сладострастно манят,
Огни паренья выберет поэт,
Судьбы своей причудливый орнамент
Рассматривая на условный свет.
Огни в ночи. Там факелы мелькают.
Смолой ночною Гефсиманский сад
Вновь залит, крики небо прободают.
Готовится утрата всех утрат.
Огнями мира очарован, вместе
Напуган долго живший человек,
Оказывавшийся в прозрачной бездне,
Чтоб снова помогал подняться свет.
Малыш боится молнии, укрыться
Стремится в шалаше из одеял.
Отцу понятен маленький порыв сей,
Не зря ж отец седобородым стал.
Огнями мира вызвана реальность
Такая, как мы знаем. И огни
Несут собой, мерцая, инфернальность.
А так – идут обыденные дни.
* * *
Счастлив тем, что перископом на
Шею часто поднимал мальчишку.
Что была поэзия – страна –
Мне знакома, иногда и слишком.
Счастлив и в паденье – для чего
Надобны — не осознал покуда.
Ибо стоит жизни вещество
Целостно воспринимать, как чудо.
* * *
По дорожкам, где мальчишкой бегал,
Ныне водишь малыша гулять.
Летний день – он золотой и белый,
И ему не страшно угасать.
Страшно ли тебе? Сколь пожилому
Отворится радость бытия?
Отворится – только по-иному:
Мальчик мой смеётся, счастлив я.
* * *
Горюнии девицы образ
Вам обещает Китоврас.
О, летописей чудный остров! —
Дан столь торжественно для нас.
Горюния едва ли плачет,
Устройство мира изучив
Сияет… Как же ей иначе
Свой сказовый продлить мотив?
Дела телесные банальны.
Но если сказок глубину
Мир просто отразит зеркально,
Познав всобщности вину?
Реальность не совсем реальна.
ДЕРЕВЬЯ ЖИЗНИ
Меж мнимостью и подлинностью я
Деревья жизни мерно изучаю,
Стремясь постигнуть полюс бытия,
На коем низвергаюсь, пропадаю,
С которого взлетаю в высоту,
Знаменья – драгоценные каменья –
Исследуя… Когда даны знаменья,
Жизнь ввергнется едва ли в пустоту.
Деревья жизни – творчество и быт,
Любовь к разнообразию явлений,
И лестницы бессчётностью ступеней
Подсказывают, кем пристало быть.
Существ немало, шествующих вверх,
И вместе застревающих на многих
Ступенях – понимает человек,
О плотских часто мыслящий итогах.
* * *
Поливальной здорово машины
Радугою вспыхнули усы.
Золотисты летние картины,
Даже кошки рады им и псы.
Утро обещает перспективу,
Впрочем, каждый миг её сулит.
Прошлое сколь уподобишь диву,
Нынешнего столь приятен вид.
Во дворах довольно ребятишек —
Будем книги времени читать,
Ждать, что дальше выйдет из мальчишек,
Или жить и ничего не ждать.
КРОНЫ ТОПОЛЕЙ
(стихотворение в прозе)
-В ночь с четверга на пятницу… — И – дочке: Варя, не кричи так. – И – подруге: Мы, когда папу хоронили, в морге всё заказывали, прямо комплексом услуг, 70 тыщ тогда стало…
Дочка в песочнице выбирает камушки, складывая их на деревянном борту, поднимая каждый, показывая взрослому, что стоит около, следит за своим малышом, пластмассовым экскаватором изымающим песок, спрашивает:
-Красивый, да?
Дядя улыбается, кивает.
Она складывает коллекцию.
Вечереет – август пахнет осенью уже.
Взрывы смеха раздаются – взрослых не меньше, чем детей, а детские крики рвутся в воздухе, как петарды.
Кроны тополей нависают царственно над такою простою житейской бездной; и между ними плывёт, выцветая, лето.
МЕТАФИЗИКА ПЕСОЧНИЦЫ
Настоящее невыносимо,
А былое мило – парадокс.
Ощущенье – жизнь проходит мимо,
Или мнима.
Лает чёрный пёс.
Возятся в песочнице ребята,
Густо-жёлт истоптанный песок.
Малышей строительство богато,
Ничего, что солнышко печёт.
Сложной метафизикою роста
Держится мир целый, но вообще
Целостность его понять не просто –
Не сметану размешать в борще.
Лирика песочка! Экскаватор
Маленький копает глубоко.
А песчинка покрупней, чем атом –
От ребяток это далеко.
Настоящее невыносимо.
Я невыносимость позабыл,
Глядя на сынка с его любимым
Трактором: дорожку проложил,
И катает красную машину,
Изменяя данности картину,
Улучшая, сколько хватит сил.
…я невыносимость позабыл.
30 ДЕКАБРЯ
(стихотворение в прозе)
Серебрилось за окном вагона, сверкало, и вокзал представал в белой новогодней ауре: роскошно, красиво. Было 30 декабря. Ехали с женой в Калугу, с которой связывало много, очень много; ехали встречать Новый год в квартире жены, и муж, вечно нервничающий, вибрирующий, по собственной шутке, как тополь на ветру, вытянул из руки жены билет, чтобы точно узнать время отправления — вытянул неудачно, острым краем слегка порезал ей руку – и жена вспыхнула, надулась, отошла… Ссадина осталась на сердце мужа: зачем дёрнул билет, не всё равно, когда отходит…
Кружила, сверкала пышная новогодняя метель.
* * *
Навстречался я со смертью –
Близких часто хоронил.
Хорошо ль блуждать – проверьте
Средь могил? Родных могил…
Навстречался, но не понял
Кода сложного её.
И покуда жизнью полный,
И поэзией ещё…
ХАРТИЯ ХАРМСА
(стихотворение в прозе)
Изломы абсурда, уводящие от жизни, отправляющие в странные сны – так, будто они реальней реальности…
О! Хармс проведёт вас запутанными, таинственно мерцающими лабиринтами – в чём-то опережая Кафку; он уведёт вас туда, куда вы и не чаяли попасть, раскидывая пригоршни самородных слов; он покажет вам теневые, изнаночные стороны, способные обогатить сознанье по-иному, нежели обогащают его световые лучи, ибо он – Хармс – подписал хартию со странными силами – неназываемыми, неизвестными большинству, не обещающими хорошей, комфортной жизни, но гарантирующими, если будешь прислушиваться к ним, богатую дорогу в – условную, конечно – вечность.
* * *
Дервиши, что корни духа
На земле, где давит плоть,
Так, что всем, по сути, туго,
И сокрыт от нас Господь.
Христиана Розенкрейца
Общество из тех же сот.
Тайной связанное крепко,
Ибо тайна, как оплот.
Старчество от силы той же,
Что так сложно разобрать.
Совершенно невозможно
Духа тайники понять.
Эзотерики мерцанье –
Золото душевных сил.
И едино мирозданье,
Для какого нет могил.
* * *
Мутная с утра голова,
Годы будто ободрали тело:
Разные разломы в нём: трава
Явно во дворе не постарела.
Радуешься жизни полчаса,
Просыпаясь, а потом рутина,
Жизни не приятная резина,
Одиночество поэта-пса.
