Время ёмкая вещь,
День столько всего вмещает,
Переполненный весь
От стихов до готовки обеда со щами,
Поражаешься ты
Этой ёмкости снова и снова.
А потом вспоминаешь про годы тщеты,
И сомненья берут в силе слова.
ЛЕПЕСТКИ СТРАХА
(стихотворение в прозе)
Пьяным, или поддатым засыпая на даче, где провёл столько счастливого детского времени, и, реже, в гостях, ночью вздёргивался от ужаса – где я?
Слишком домосед, слишком чётко организована привычка к родному углу, слишком много ужаса внутри себя изведал.
Странные стены, чужой шкаф глядит так, будто прячет чудовищные секреты…
Медленно в сознанье вплывает – я здесь, на даче, или у тётки, или…
Медленно опадают лепестки страха, хотя ствол его остаётся – с похмелья вообще он толст и коряв… но отойдёшь, знаешь, соберёшься в узлы, чтобы дальше писать – безнадежно, упорно…
БУДЕТ ЛИ ВСПОМИНАТЬ…
(стихотворение в прозе)
Из такси выйдя, подхватил задом вылезающего мальчишку, взял за руку, сунул две сотни шофёру, и перешли узкую, вниз стекающую провинциальную улицу; двинулись к двухэтажным красным домам по неровному, с разбитым асфальтом тротуару, под уже желтеющими яблонями и рябинами: самый финал августа дарит янтарное солнце.
Угол дома обогнули, мимо жестяных заборчиков за какими пламенели цветы, шли недолго, и в открытой двери подъезда стояла двоюродная сестра, а двоюродный брат курил около яблони.
Юбилей мамы со многими гостями в маленькой квартире тётушки, с изобильем еды и выпивки; освоившийся малыш под столом лазает от отца к бабушке, смеётся; на балконе, куда братья выходят курить, герани растут густо-густо.
И отец думает, как будет вспоминать малыш этот день, и будет ли.
И, опьянев, стремится выловить первое воспоминание о своём отце, но плёнка времени мутна…
Мордочка малыша высовывается из-под стола – он смеётся, просит конфету.
НА СМЕРТЬ МУХТАРБЕКА КАНТЕМИРОВА
Кантемиров, блиставший в советском
Замечательном боевике.
Циркачом и актёром известным
Долго прожил с успехом в руке.
О, незримая чаша успеха!
Улыбается добрый герой.
Фильм, где действовал, прошлого века —
С искромётностью золотой.
Виртуозный джигит, фехтовальщик,
Мастер сложных восточных искусств.
Жизнь прошла. Продолжается дальше
Сгустком добрых – энергий и чувств.
* * *
Стояли на своём – Мы раньше
Ушли, он оставался там.
И были похороны дальше
Селом, такая драма драм.
Три остова большие зданий
За перелеском – там внутри –
Огни мальчишеских дерзаний –
Отваги, мол, в сердцах костры.
Вернулись двое. Третий мёртвым
Был найден. Он упал. Они
Твердят – Ушли мы раньше. Скорбным
Стал мир родителей. Их дни.
Сорвался он. Они глядели.
И ужасом они текли.
И убежали, и засели
За книги. Чем помочь могли?
Дни шли. Один закончил школу,
Уехал в город. Поступил.
Другой с ума сошёл. И волю
Чью – непонятно – воплотил.
Снесли те остовы. В психушке
Участник драмы, а другой
Играет в жизнь, её игрушки
Занятны. Жизни нет иной.
* * *
Будто августа не видел –
Промелькнул зелёный хвост.
Время твой, возможно, идол –
Слишком оным занят мозг,
Нет, не то, что поклоняться
Взялся времени, но ход
Гипнотичен… Снова снятся
Детский сад и ветхий год.
Или снится: надо в школу,
А – не выучил урок.
После долгие глаголы
Завиваются в стишок.
Будто августа не видел,
Мимолётен, точно взрыв.
До чего же мир обиден,
Коль не дарит перспектив.
* * *
Я – точно выпихнутый в мир,
В него попавший по ошибке.
Что листьев вижу я улыбки,
В устройстве мира чёрных дыр
Изрядно видя – странный дар.
В устройстве мира не устроюсь.
И текстами слагаю повесть
Своей судьбы напрасно… То есть
Век запредельность манит.
Даль.
* * *
Сел на скамейку, а на ней
Сидела стрекоза цветная,
И не взлетела, избегая
Оснастки теневой моей.
На крылышках – игра лучей,
А тело и коричневато,
И золотисто – дан богато
Окрас. Мне любо рядом с ней
Сидеть: привет, я говорю
Вполголоса. Вдруг улетает.
Зигзагом в воздухе мелькает.
За то, что зрел – благодарю.
День первый сентября ещё
По-августовски полнозвучен.
Иду. Полёт иной закручен
Стрекозки – славный вид её…
* * *
Рассыхается древесина
Старых планок – обшитый балкон.
Время видится, как причина
Для отчаянья. Грай ворон.
Видишь в зеркале физиономию,
Что не хочешь считать своей.
И к тому же избыточно помню я,
Будто жизнь моя шла от корней
Атлантиды… Такая нелепость.
Старость стоит приветствовать? Нет?
Проезжающий мимо троллейбус
Не влияет на солнечный свет.
31 АВГУСТА
День Цветаевой – сгоревшей
Фениксом, чтоб воссиять.
Редкие дававшей вещи,
Сад их сразу ли понять?
Напряженье в сто вибраций,
Или в миллионы волн –
А иначе не прорваться
В небеса, в их сгустки воль.
* * *
Под лампой муха на столе
На хлебную похожа крошку.
Но крошка зыбкую дорожку
Означит вряд ли – уж скорей
Идеи в пустоту зигзаг
Уйдёт…
И улетает муха —
Дуга, закрученная туго,
Её полёта тонкий знак.
* * *
Ювелирно-снежные деревья
Кучерявы, Каргополь весь бел.
Будто нежно замерло движенье
Всякое, пусть невозможно без
Оного… Снега восславят кипень.
Старые соборы глубоко
В них ушли, как знаменитый Китеж
В воды, что ценней, чем молоко.
Розовата линия заката —
Синевой спокойною сверкнёт.
Чьи шаги хрустят? Уйдёшь когда-то
В инобытие чрез снежный ход.
* * *
У планеты портится характер
От нагромождения людских
Дел и преступлений, и от практик
Наших чёрных, будто адский стих.
ПЫШНЫЙ БРЕД
Над крышей в темноте слепой
Кошмарный лемминг пролетает.
Спрут сильный запросто влезает
В окно, пупырчатый, витой…
Бред в одинокой голове
Без царедворцев ныне правит.
Крадутся мамонты в траве,
Опровергая облик яви.
Такая ночь. Такой поэт,
В себе живущий одиноко,
Переводящий пышный бред
То коротко, то многостроко.
