БИОГЕНЕЗ
Из неживого сколь живое
Возникнет? Библия речёт
Так Бог творил – но как такое
Впрямую воспринять? И вот
Шифруют стих её… бесплодно.
Биогенез не подтверждён.
Но совершенно невозможно
Сказать – пустая байка он.
Открыв сто комнат, сотни тысяч
И миллионы не открыть.
Но мы живём, и истин ищем,
И тут без сложности не жить.
Рожденье сложности из мысли,
Её слоисто вещество.
Гипотезы имеют мышцы,
Любая тщится торжество
Стяжать… Разлив биогенеза!
Из неживого хода нет!
А вдруг… не зацветёт железо,
Умножив сложности сюжет.
А вдруг?.. меняется реальность,
И усложняет бедный мозг,
Какому так нужна банальность,
И так опасны лики звёзд.
ГИПОТЕТИЧЕСКИЙ РАЗГОВОР
(стихотворение в прозе)
-Видишь ли, сынок, мы росли с твоей мамой в другой стране, и многое в ней слишком отличалось от той реальности, какую ты знаешь.
Они шли лесопарком, гравий слегка похрустывал под ногами, и многоярусные деревья медленно меняли окрас.
Дома отец показывал шестилетнему мальчишке шкаф, набитый изданиями с публикациями его стихов, рассказов, статей, и, как-то — даже пряча глаза, пробовал объяснить, почему работа, чей результат очевиден, не приносит никаких денег.
-Она была какая – эта страна?
-Она называлась СССР, она была огромна, включала в себя территорию современной России, и ещё государства, какие сейчас являются отдельными странами – прибалтийские, среднеазиатские. Это было сложное образование…
-А страна была лучше, чем теперь?
-Она была ужасна – эта страна. И она была прекрасна. В ней были достигнуты в самых разных областях человеческой деятельности замечательные результаты, но часто достигались они за счёт предельного напряжения сил народа…
-А как это, пап?
-Ну… вот был такой полководец – Пирр. Он одержал победу, но сказал: Ещё одна такая победа, и у меня не останется солдат. То есть достижения за счёт огромного количества жертв. Понятно немножко?
Налетающий ветер шевелит жёлтые ветви берёзы – так проступает седая прядь в шевелюре ещё не старого человека.
-Немножко… да…
-И вот там, в этой стране, литература была государственной, она окружена была вниманием, и был создан целый класс читателей – тот, когда люди, не имеющие отношения к литературе, не могут жить без чтения: врачи, юристы, инженеры. И если писатель печатался, то вопрос на что жить – не стоял: на гонорары. Были, конечно, разные другие проблемы, но…
…полуседой человек, поздний отец, бредёт по лесопарку один, пока его – ещё только четырёхлетний мальчишка играет в саду. Он представляет такой разговор, ибо работая в литературе всю жизнь, в сущности, прожил не заметно, никогда не видел денег, а на что живёт… кому какое дело.
Он идёт и глядит на деревья, потом останавливается у пруда, смотрит на сине-зеленоватую, спокойную воду, вздыхает, опершись на перила мостка.
Он не знает, состоится ли когда-нибудь подобный разговор с сыном – как не представляет, каким тот будет в шесть лет.
Глядит на часы – хочется забрать малыша пораньше, пойти с ним гулять на ВДНХ…
* * *
Муса – в крещении Иосиф –
Могильный камень, пистолет,
Лицо жестокое, и очень
Того, чей высечен портрет.
Он где теперь? Какие страны
В мирах посмертия узнал?
Из нехороших, самых страшных,
Где льют расплавленный металл?
Иль ничего там нет? Не знаю.
На кладбище я на плиту,
Внезапно замерев, взираю.
И строчки в голове плету.
* * *
Бедуины на верблюдах,
Профили златых песков.
И оазисы, как чудо
Жизнью данных берегов.
И стихи от золотого
Корня мудрости, их вязь –
От единственного слова,
Жизнь которым началась.
ПРОСТО САМОВЫРАЖЕНИЕ
(стихотворение в прозе)
Двенадцатый этаж высок – но молодому поэту, навестившему старого и вышедшему подымить на балкон – показалось, что всё не просто высоко, а необыкновенно, небесно высоко.
Старый хозяин квартиры, давно бросивший курить, обладавший коллекцией курительных трубок, хранившихся в застеклённом шкафу, выглянул, вышел, стал рядом с молодым, опираясь на перила.
-В сущности, — вдруг, неожиданно для себя, сказал молодой, — всё стихописание наше… так ничтожно в сравненье с деревьями, травою… не говоря про небо.
-Но это просто самовыражение. – Отозвался старый.
В комнате его, заваленной книгами и рукописями, в углу висела большая, старинная икона и теплилась лампадка перед ней, а сам был церковным – вернее, стал в последние годы.
Молодой шёл домой, жадно, как всегда, разглядывая городские, виденные много раз подробности, и думал – имел ли в виду «аксакал» только их, современное, мало что значащее сочинительство, или и классиков тоже, и литературу вообще.
И становилось странно, грустно, непонятно, зачем жизнь посвящена такому нелепому занятию, мерно съедающему мозг, не приносящему ни удовлетворения, ни успеха.
* * *
Когда поэты не нужны,
Востребованы спекулянты.
И мы узнаем варианты
тьмы, наползающей на дни.
УХОД ПРЕДМЕТОВ
(стихотворение в прозе)
Раздвижной столик с олимпийской мишкой на – некогда полированной — поверхности, с пятнами ржавчины на металлических деталях; столик, за которым столько в юношеские времена пировали, над каким звучали весёлые, пьяные, вздёрнутые, как флаги голоса, на какой однажды, сильно выпивши, рухнул, да так, что изогнулась одна из металлических трубок, державших конструкцию – выносит на помойку, во двор.
Собирался пройтись, но небо сгустилось в фиолетовый кисель, ветер гнул и трепал большие тополя двора, и – началось, завертелось, полило; впрочем, гигантская, небесная, опрокинутая ёмкость быстро опорожнилось, и дальше капало вяло, точно со дна, но когда вышел, неся столик и раскрыв зонт, подумал, что гуляние всё-таки невозможно.
У большого контейнера стояли отжившие предмета скарба – поломанное кресло, слепой, без стёкол, без дверок шкафчик, ещё нечто непонятное – то ли часть, то ли целое; и свой столик поставил к ним.
Стоя под козырьком подъезда, закурил, вспомнилось вдруг, как перед ремонтом выносил торшер с пышным абажуром из агавы: красивым, закрученным, со стилизованной розой: сколько было прочитано под янтарным светом оного! но – отошло былое, ремонт ломился в двери, и вот – вынес на ту же помойку, поставил рядом с тем же контейнером.
Уход вещей всегда связан с саднящими воспоминаниями, ибо мир вещен, составлен из гигантской предметной суммы, а дождь, всё идущий вяло, не даст никуда пойти ныне одинокому человеку, выдувающему дым, праздно глядящему на грустный, унылый, осенний пейзаж двора.
* * *
Уплотняется сознанье опытом,
Только правоту Экклезиаста
Сбросишь ли подобием балласта,
Чтоб полёт свершить – красивый очерком?
Опыт, уплотняющий сознанье
Помешает оторваться от
Суеты и дел, в каких живёт
Испытавший радость и страданье,
Редко знавший внутренний полёт.
* * *
Пейзажи неба – то пустыня,
Играющая белизной,
А то реченья благостыни,
Не перевесть их на земной.
Пейзажи с зыбкими кустами,
Что распадаются легко.
Лес разлетается кусками,
А он белел, как молоко.
И нежных городов пейзажи,
Где всё весьма закруглено.
И каждый будет столь уважен,
Сколь мудрости открыл окно.
* * *
Мозг мысли кислотою разъедаем,
Как стрессами душа и проч., и проч.
Сегодня дождь реальности подарен,
И вместе с ним она уходит в ночь.
Все размышленья к ночи смерти мерно
Влекут, к абсурду скуки жизнь сводя.
В реальность сказки чудной детки вера
(подумалось теперь под звук дождя)
Чем от хожденья в церковь взрослых сутью
Отлична?
Разъедают бедный мозг
Кислоты мысли, ибо веет жутью
От жизни, завершит какую морг.
* * *
Дрожь по телу странная – он молод.
Сердце вынимается крюком,
Болью неожиданной расколот,
Наблюдает, как пространства дом
Рушится – с улыбкой входит папа,
Умерший так много лет назад.
-Не волнуйся, всё в порядке, лапа,
Мы пойдёт туда, где чудный сад.
Видит дядю крёстного и тётю,
Дорогих ушедших видит он.
Боль ушла, её на обороте
Золотистый сад, совсем не сон.
За родными он идёт – последний
Взгляд на тело бросив: тяжело
Мёртвое и косное, как бедный
Камень жизни, где усердно зло.
* * *
Упругость мышц теряет дождь,
Стареет на глазах, как будто,
Уходит он, исполнив долг,
И роль свою сыгравши бурно.
Сереет небо, предстоит
Довольно заурядный вечер.
Небесный складывают веер,
И тьма бессонницу сулит.
ВЕСТИМО
(стихотворение в прозе)
Спецпайки и партийная власть; дряхлеет динозавр, но шествия на седьмое ноября ещё вполне внушительны; хотя кислотою распада проедено всё – ощущается мало кем, покуда…
-Вы не представляете, что будет, если рухнет советская махина!
-Здорово будет! Свобода книгопечатания и предпринимательства! Устали все от партийной рутины!
-Да, ждите! Кинулись все читать! Инстинкты, выпущенные на волю, страну разнесут, тут такая клоака окажется.
На кухне разливают остатки водки, доедают жареную картошку с ливерной колбасой.
-Вы хотите сказать, что…
-Именно так. Страна сейчас структурирована, и эти структуры позволяют человеку быть человеком…
-Да ну вас! Гомо советикус – тоже мне человек…
Фонари качаются за окнами.
…они не должны качаться – фонари.
Но всё закачалось 21 августа.
Приникали к приёмникам, боялись выходить, рвались на площади, толпами двигались к Белому дому.
Мы должны победить.
Кого?
Динозавра, который казался лютым.
Мы победили его – и Ельцин такой молодой, как юный октябрь впереди.
Тяжелеет Ельцин, матереет, всё больше и больше приобретает лоск тирана.
Кто эти – с бритыми затылками в кожаных куртках?
Позвольте – разве латиноамериканские сериалы можно смотреть?
Где же искусство?
Ужасались.
Осознавали.
Привыкали.
Банки жирели, становясь страшными динозаврами городских дебрей.
Нежная чистота советских песен заливалась грязью набирающего обороты шоу-бизнеса.
-Россия будет духовным лидером мира! Больше никому не суждено.
-Подождите, с чего вы взяли?
-Европа исчерпала ресурс – два тысячелетия сверх-мощного развития, что вы хотите…
-А Индия? Китай?
-Это свои миры – не рассчитанные на открытость, на обращённость в большой мир.
-Да бросьте. Из сегодняшнего состояния России следует одно – дальнейший провал, всё глубже и глубже…
Обозначить созданный строй невозможно – не имеет аналогов.
Ложь становится тотальной, и деятельное участие принимает в этом выпущенная на волю церковь.
Много самоубийств.
Разгул низовой стихии – и пьянство, пьянство…
-Ну что, вспоминаете Союз, как рай?..
-Вестимо. Только бессмысленно вспоминать…
Вестимо.
Всё движется вперёд – даже если движение это – в бездну.
КОТ ШРЕДИНГЕРА И ПЛОТЬ РЕАЛЬНОСТИ
1
Кот Шредингера жив и мёртв…
Реальность милою улыбкой
Чеширского сей натюрморт
Исправит, выставив ошибкой.
Мыслительный эксперимент
Посильно уточнит реальность,
Какой весом ингредиент,
Который мы зовём банальность.
Плоть хлеба, мяса… Плоть судьбы
Не взвесить, сколько ни старайся.
Не то для вечного судьи
Нет молодости, или старости,
Но лишь энергий волновых
Существование реально.
Кот мёртвый. И – среди живых.
Сия загадка эпохальна.
…бродить по кладбищу весьма
Своеобычная привычка.
Лишь к смерти линия верна,
Она ужасна и отлична.
Любой из нас и жив, и мёртв,
Но сколь сие от силы квантов?
Шумевший дождь внезапно смолк,
Дав каталог своих талантов.
Без наблюдателя и кот –
Кот Шредингера безнадёжен,
И жизнь, что волнами идёт,
Любой накат которых сложен.
2
Стихотворение в прозе
Кот, заключённый в мистической, мифической, воображаемой камере и жив, и мёртв одновременно. Распад вещества может произойти, но может и не подтвердиться, сие также верно, как и то, что кот может оказаться Чеширским, и, оставив по себе улыбку, испарится, обманув яд, экспериментатора, квантовую теорию, саму попытку вообразить эксперимент.
Система корректируется наличием наблюдателя, отстраняющимся от реальности ради погружения в бездну сущности, ибо реальность не реальна – хотя бы с точки зрения буддизма.
Мыслительный эксперимент противоречит конкретике хлеба, мяса, материнских слёз; а голограмму сложно перепутать с явью.
Никто не будет ведь размышлять о кванте сострадания, а интеллектуальные дебри, из которых рождается квантовая физика, меняющая восприятие данности, исключают такие понятия, как состраданье, добро…
Или функционирование ликвора можно связать с совестью, вибрирующей стальной струной, если человек получил соответствующее воспитание?
Тем не менее, кот и жив, и мёртв одновременно; мёртвый на рисунке отделяется от живого, как тень, а живой, не ведающий о Чеширском собрате, совершенно не желает испаряться.
Кто ставит над нами глобальный эксперимент? Пытка надеждой и мёд удачи, Гамлет в собеседниках, и мечта, исполняющая воздушные зигзаги стрекозы, яд соблазнов, вожделений.
…ибо любой из нас, как кот Шредингера – и жив, и мёртв одновременно.
* * *
Я хочу уехать в Сану я хочу уехать в Джиблу скоро я богатым стану и зажму ладонью жилку нищеты и неудачи ничего не изменю я в жизни ничего не знача даром распускаю нюни я хочу уехать в Сану я хочу уехать в Джиблу с неба не поймаешь манну счастья не узнаешь жилку
* * *
Наверное… да, работа –
Сочинять и править стихи.
Но образом жизни охота
Считать, и порывы тоски
Менять на периоды паренья.
Работа? Я так не скажу,
Доверившись вновь вдохновенья
Сиятельному виражу.
СЕПТИМИЙ СЕВЕР
С африканским говорил акцентом
По латыни до конца судьбы.
Легионам люди знали цены,
Жизнь сама, как следствие борьбы.
Вот Септимий Север на престоле.
Армия – оплот, центурион
Ныне всадник. Каждый о глаголе
Царском знает, ибо он силён.
Умными реформы были, были
И просчёты. Власти лабиринт,
Силы дав, и отбирает силы.
Но всегда стоял – и будет – Рим.
* * *
Сидел на кровати и плакал
Четырёхлетний мальчишка.
Считать, что заглядывал ангел
В окошко, было бы слишком.
Взрослые всполошились,
Ночь продолжала длиться.
Нечто мальчику мстилось,
Грозное, как больница,
Страшное, будто ноша,
Которую не дотащишь.
Тише, тише, хороший,
Отчего же так плачешь?
Ах, зачем плачут дети
Крохотные на свете?
Снег идёт за окошком.
Тише, мой мальчик хороший.
Он успокоился, снова
Засыпает в кроватке.
Пространство вздыхает сонно,
И блестит пейзажами гладко.
* * *
Вектор византийского обряда,
Освященье хлеба и вина.
Я на службах был в церквях Царьграда,
Слушал и душа была полна.
Я не сомневался в мудрой силе
Древней евхаристию святой.
И цвета и золотой, и синий
Проплывали нежно предо мной.
Я ходил по лестницам Царьграда,
Помня проскомидии покров —
Сотканный из текстового лада,
Лился новизною вечных слов.
Из Царьграда отплывали вечно
Торговать и воевать суда.
Опускался синеватый вечер,
Зажигалась первая звезда.
Проскомидия в Москве сегодня
В двадцать первом веке пустотой
Отливает, слишком благородно
Отзвучав в Ромее золотой…
* * *
Умножаешь, сочиняя стих,
Сущности без надобности, бритву
Оккама опровергая, тих.
Иль гордыне проигравший битву,
Полагая, что стихи войдут
В данность? А они… исчезнут просто.
Всё же бритва эта режет остро,
Жив покуда, раны заживут.
ВООБРАЖАЕМАЯ ОБЛАСТЬ
(стихотворение в прозе)
-Дед был бы очень доволен тобою, сынок, — говорил отец, и глаза его увлажнялись.
Дед был бухгалтером, книжным человеком, читавшим очень много, и сынок, книги которому заменили реальность, рассуждал о них так, что пожилому отцу казалось, будто он куда глупее своего мальчишки.
Отец рано умер – в 52, и сын, тогда 19-летний, воспринимал его пожилым, умом понимая, как папа был молод.
Он стал поэтом – сын, он тщится иногда представить деда, как бы тот прочитал его стихи – и второго деда, погибшего в первые дни войны, он тщится вообразить диалоги, думая, что бы мог предложить им прочесть, что бы прочитал вслух…
Но даже отец его не успел прочитать ни строчки из сочинённого.
Как знать – может быть, есть область, откуда видят его, где ждут, и – в каком-то ином, не представимом измерении читали его янтарные, золотые, нервные, вибрирующие, разные стихи…
* * *
Лаково блестят боками скрипки,
От виолончелей схожий блеск.
Тубы, как огромные улитки,
Вызывают детский интерес.
-Папа, а вот это что такое?
-Контрабас, Андрюша. – Он, как дед.
Милая фантазия: но то и
Здорово. Особый жёлтый свет.
Яма оркестровая – коль сверху –
Как в разрезе неизвестный плод.
Музыка насущна человеку,
Коли жизни верно понял код.
Флейты, и тромбоны, и гобои –
Нечто есть от флоры в суммах форм.
Перерыв. Дыхание покоя.
Дальше снова душам нотный корм.
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО: НИЧЕГО
(стихотворение в прозе)
Один обиделся на другого – после двенадцатилетнего общения; убеждал себя в правоте обиды, прекрасно понимая пустяковость последней.
Тем не менее, на контакты больше не шёл – на электронные письма не отвечал, по телефону говорил коротко – Занят, и вешал трубку.
У него семья, малыш, сочинительство, публикации.
Второй – одинок, хотя и обеспечен, живёт на процент, а откуда капитал, не слишком понятно; и нудный весьма, хотя отчасти оригинальный.
…вдруг стал слать такие отчаянные письма, будто на краю.
Ничего, убеждал себя первый, он жизнелюбив, ещё сорок лет жить собирался, ха-ха, несмотря на грядущий вот-вот полтинник.
Ничего.
Действительно, ничего.
Тот не собирался кончать с собой, просто, ни с кем не общаясь – раньше, позже от него отворачивались все: надоедал, действительно, готов был выть от отсутствия общенья.
ЧЁРНОЕ СИЯНЬЕ ФЕВРАЛЯ
(стихотворение в прозе)
Ангары эти огромные, теперь снесённые давно, строились в восьмидесятом, под какие-то нужды московской Олимпиады, но не были использованы, и во многих из них организовали пивные бары.
Высоченные потолки, огромные объёмы помещений; автоматы, поблескивая пластиком, извергали золотистое, пенистое счастье, и на алюминиевых подносах люди несли наполненные кружки; ёмкостями также служили трёхлитровые банки, пустые пакеты из-под молока, а водка разливалась под столом – официально нельзя было: Советский Союз ещё держался, и никто не знал, что на волоске.
За столами шумно, студенты из ближнего вуза и алкаши с подбитыми глазами – о нет! Не драка, просто асфальтовая болезнь; на газетах чистили воблу, и серебристые ошмётки чешуи сыпались на последние события; гадались кроссворды, травились анекдоты.
-Ты как – пиво-то любишь?
Он – восемнадцатилетний – никогда не пробовал; приятели оба старше пригласили сюда.
-Не знаю, — пожал плечами.
-Хе, ну давай! – И подняли кружки, и он отпил янтарной горечи, поморщился.
Они болтали, да.
-Меня удивило, что ты Диккенса читаешь. Ха, тут, на работе никто вообще не читает, что это ты?
Он в библиотеку был устроен работать – маминой знакомой, а парни эти – один работал с ним, учась на вечернем, другой учился в той же группе – они жизненные, в отличие от него, книжного…
…был криз пубертатного возраста, родители вообще считали, что не сможет адаптироваться ко взрослой жизни, и вот – ходит на работу, даже компания появилась.
Он пьёт пиво, поддерживает разговор.
И вот — ему кажется, что приятели увеличиваются в размерах, что помещение качается, плывёт.
Он смеётся, встаёт, как сквозь сон, понимая, что стул отлетел; он быстро выходит на улицу в чёрное сиянье февраля, в фонарное лучение, и идёт домой тёмно-сверкающими знакомыми дворами, и останавливается, ибо выворачивает его в снег.
Фонари качаются над бездной.
Его рвёт опять, и становится легче, и контуры яви проступают отчётливей.
Он идёт домой, думая, как посмотрит на него отец.
И не знает, что отец умрёт через год, что жизнь его пойдёт через литературу, сочинительство, что пиво возненавидит, что это опьянение не есть вступление во взрослую жизнь, которая вообще не понятно, что такое…
Пышная роскошь вечернего февраля слепит и играет чёрной снежной синевой.
