Каша ныне в головах людских –
Бог подобье дедушки Мороза.
Перед ликами златых святых
Молят о деньгах, и чтоб – короста! –
Сдох сосед! За смертную при том
Выступают казнь. Ликуют, если
Их страна страны соседний дом
Сокрушает, телек смотрят в кресле.
После смерти увидать родных
Алчут, но при том не верят в Бога.
Путаницы в головах живых,
Жизнью замордованных, так много.
Изменяться больно тяжело,
Сложные усваивать идеи.
Будто живо разуму назло
Большинство, коль разобрать на деле.
* * *
С утра депрессия всего
Сильнее – что кольцо сжимает
Сознанье. Знаешь: ничего
Тебе давно не помогает.
Ни стяги осени, пестры,
Ни творчество, ни размышленья.
В сознании горят костры
Отчаянья и сожаленья.
Они горят, а ты давно
Перегорел, устал от жизни.
И счастья не испить вино,
Коль пьёшь подобье мутной жижи.
ГОНДОЛЬЕР
По каналам молодых и старых
С песнею протяжною везу.
Кьянти пьют, я не встречал усталых,
Но порой – пускающих слезу
От красот Венеции, шестом я
Управляю, оттолкнусь ногой
От стены легко, привычно стоя,
Я не молодой, давно седой.
Гондолы бока сверкают лаком,
И бликует – зелена — вода.
И ко мне мой рок довольно ласков –
С детства было так, всегда, всегда.
ПОКАМЕСТ ЖИВ
(стихотворение в прозе)
Коли во всех преданиях, во всех сказаниях мира есть нечто, исполняющее желания, а обычном путём не исполняются никак – значит, это нечто надо найти.
Он начал поиск, пожилой, но с разгоревшимся огнём в сердце.
По каналам сна спустился в заброшенный город, где минареты лилово отливали на фоне черневшего небо, и в домах с плоскими крышами не было никаких жителей.
Он шёл пустынными улицами, сворачивал в переулки, он искал место, пригрезившееся сном раньше – там, на подставке, под узорчатым навесом стояла лампа с джинном – да, да, всемогущим, тем самым…
Была эта подставка под навесом??
О! была – он нашёл её, но… сон оборвался.
Он оборвался и в следующий раз, и в третий.
На крыльях – легче, чем крылья бабочек и прозрачных, ибо это крылья мечтаний он долетел до пещеры – мрачной пещеры, где с потолка низвергались различные символы тайного знания, а хозяин был одет в длинную, цветастую мантию.
Он был седобород – хозяин, и щурился хитро-хитро.
Не успел прилетевший задать вопрос, как старик заговорил:
-С чего ты взял, что достоин воплощения своих желаний?
-Ну… — замялся. – Я много работал, много страдал, ничего не получил, и…
-Разве не получил? Но ты же сказал, что много работал, много страдал – разве этого мало?
Снова всё растаяло, и сон завершился.
В очередном сне летел…
Он не понимал куда, но всё так красиво мелькало, переливалось, текло, играло…
Хорошо бы жить во снах! — думает, проснувшись, стоя у окна и глядя на серый осенний дождик пожилой человек, и одиночество смотрит на него в упор.
Он не видит его, не знает, что это тоже не мало: ощущать своё одиночество.
Значит, покамест – жив.
* * *
Империи, запутанные во
Градах своих, как в лабиринтах, пышно
Справляющие всяко торжество
Так, что и у соседей будет слышно,
Живут диктатом грёз своих – живут,
К себе что можно стягивая властно.
В них церкви чувствуют себя прекрасно,
Хоть с верою гробы вокруг несут.
Империй многочисленный народ
С сознанием, зомбированный многим,
Танцует, как прикажут, ест и пьёт,
Что позволяют.
Тут быть одиноким
Нельзя, в себе скрывая то, и то –
От одиноких размышлений беды.
Империи, как символы победы
Негожей, в дырах зла, как решето.
* * *
Когда стихи читаешь маме,
Поддав, признанье ни к чему,
И забываешь, что ты в яме,
Раз не-успех толкнул во тьму.
Успех условен… Плачет мама
Порою от печальных строк.
Весёлых написалось мало,
Хотел я больше, да не смог.
* * *
Семь, или больше? А вообще откуда
Вирусы грехов занесены?
В гены включены изъятьем чуда
Жизни полной, светлой, без вины?
Эгоизм, агрессия с пелёнок
В нас живут – и кто в том виноват?
Ждёшь ответов, выросший ребёнок,
Не сумевший развести свой сад.
* * *
Ромбообрзаный вход во храм
Из блоков каменных во сне
Мерцал, неведомый вполне,
Отчётливый, как боль от ран.
Войти хотелось, но была
Тонюсенькая плёнка, что
Прорвать едва ли чьи тела
Смогли б, не заходил никто.
И книг сияющих прочесть
Не мог, и просыпаться не
Стремился, постигая весть,
Что не открылась мне во сне.
СНЕГ ПУШИТ В ТЕМНОТЕ
(стихотворение в прозе)
-Ну… да…
-Мотор у него не выдержал?
-Так, да… Ночью скорая у дома. К кому это, думаю? К Гене оказалось…
На лестнице говорят о соседе, сами напоминающие коряги: речь людей скудна, каша вместо мозгов, ходили всю жизнь на завод, копались в огороде.
Сосед умер этой ночью – утром уже красная крышка стоит на лестничной площадке, люди идут.
Дом стар, пятиэтажен, в глухом углу провинциального городка, дом неуютен, как бы не стремились жильцы украсить быт.
…на одной из стен сквозяще-прозрачная берёзовая роща – рисовал несколько месяцев, теперь лежит в гробу: косный телесный пласт.
Приходят люди, уходят; шорохи, шумы, старух ведут молодые, и проч., и проч.
Февраль недобро, неласково пушит снегом; каток во дворе дома, и рано зажгутся фонари, освещая синеватую белизну.
…вспоминает молодой около гроба: полированный столик, две пасхи, одна розовая… из детства что-то, был в гостях в этой квартире, давным-давно, в другой стране, где запрещено было праздновать Пасху.
Курят на лестнице.
Многие приходят.
Снег пушит в темноте, и небо кажется глобальным провалом в небытие.
НАКАТ ФАНТАЗИИ-СТРАХА
(стихотворение в прозе)
По узким асфальтовым дорожкам шёл – между высотными домами, петляя по таким любимым дворам, где каждая детская площадка казалось праздничной; шёл по жёлтой нападавшей листве, ни о чём не думал…
-Извините!
Поднял голову.
Неопределённого возраста дядька глядит остро из-под очков.
-Не подскажите, как пройти на улицу… — И последовало название его улицы, где прожил сорок лет.
-Это вы не так идёте. Сразу не объяснить, поворотов много. В общем, — сейчас прямо, дойдёте до акведука, влево возьмёте, в горку подниметесь, а там спрашивайте уже.
-Спасибо.
-А что вам на этой улице-то нужно?
-Шестнадцатый дом.
-Надо ж! я в нём живу. К кому-то в гости идёте?
-Нет, к себе. В 92 квартиру.
Смотрел ошалело.
Глаза незнакомца загорелись зеленовато-жёлтым, ядовитым огнём.
-Это ж моя квартира!
-Была. – Сухо растёкся в воздухе ответ. – Теперь моя. Ты больше нигде не будешь жить. Тебя больше вообще не будет…
…ответивший, как искать улицу просто глядит в спину удаляющегося дядьки, испытывая нелепый накат фантазии-страха.
Потом закуривает, идёт гулять дальше.
* * *
Голубями обременены
Ветки облетающей рябины.
Осени просыпаны кармины,
И сверкают нежно, как должны.
Голуби взлетят, сорвётся лист.
Все они сорвутся постепенно.
Воздух бел, а может серебрист,
Библии древнее несомненно.
ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ В ТРАВЕ
(стихотворение в прозе)
Последние осенние цветы на клумбах около детских площадок – красные, жёлтые, лиловатые: не знаешь их названий.
Солнце октября лимонно-жёлтое, с канареечными оттенками – и клён в его лучах переливается прозрачным золотом.
Капли вчерашнего дождя блестят на детских горках…
-Нельзя кататься, малыш, — намокнешь.
Малыш разводит ручками, достаёт из сумки, повешенной на ручку самоката, трактор и экскаватор, идёт в песочницу.
Другой малыш появляется, мама катит за ним коляску, и мальчишка, забравшись в песочницу, предлагает играть, меняться игрушками, но твой не хочет: сам роет яму и строит гору.
Что ж…
Другой мальчишка, не специально, наступает на гору, и твой… Он вдруг начинает рыдать, бормоча:
-Моя гола, моя гола…
Относишь на руках к скамейке, садитесь…
-Ничего, малыш, мальчик не специально наступил, не видел просто. Смотри, как красиво вокруг, не надо плакать.
Малыш смотрит.
Он смотрит на клён, играющий прозрачным золотом листвы, на листья на зелёной ещё траве, на рельефы двора, где многие заасфальтированные дорожки скатываются вниз, образуя горки.
Он не плачет уже – он катится на самокате, а ты с пакетом, набитым игрушками, бежишь за ним.
Вы минуете детский сад – не тот, в какой ходит малыш, вы пробегаете мимо молочной кухне, где был последний раз год назад.
И так красиво золотятся осенние листья в траве.
МТАЦМИНДА
На правом берегу Куры
Мтацминда грандиозна: остров
Величья, — не гора: миры
Истории! цветные полосы.
Давида церковь велика,
И древняя тугая слава,
И золотые облака –
Всё славно, пышно, величаво…
* * *
Окурки выглядят уродливо,
Не то похожи на иероглифы
Судьбы курильщика они?
Судьбы курильщика-поэта.
И, в общем-то, печально это,
Как строчки, что съедают дни.
* * *
Пень тополиный – мощный, будто крепость
Побеги дал, сверкали хороши.
Но лето прокатило, как троллейбус,
Теплом нас всех насытив от души.
Побеги, данные короной в сумме,
Пожухли, скоро облетят они.
А осень — живопись, а не рисунок,
Богаты сильно красочностью дни.
Листва шуршит, шуршат воспоминанья,
К ним хочешь обратиться, или нет?
Приходит тьма, фонарное мерцанье
Не заменяет Богом данный свет.
СВЕТ ФОНАРЕЙ ЗОЛОТИСТ
(стихотворение в прозе)
Резвятся дети, съезжают с горок, устраивая кучу-малу, выбираются, бегут к качелям; павшая листва за пределами детской площадки в свете фонарей кажется торжественной, ибо октябрь уже играет полнозвучно на шикарном своём органе.
Мамы говорят о роддомах, родах; одна из троих беременна.
-Я в семнадцатом рожала, — говорит мама Лизы. – Палаты на троих, душевые. Отлично всё. Делала, что говорили, и – нормально.
-Я уже забываю детали, — отвечает беременная Зуля. – Помню, муж рассказывал: вроде только отвёз тебя, только водки стопку успел налить, а ты уже звонишь…
-Вера, осторожно!
-Ой, куча-мала какая…
Детки забираются по горке вверх, скатываются вниз, сшибая друг друга.
Вечер октября отливает бархатом ночи, и свет фонарей золотист.
* * *
Найти ль человека, который
Посуду ни разу не мыл?
Любой бытовым коридором
Ходил.
Быт, кровь, интернет, как единство,
Всеобщность кто сможет понять?
Но свинство, какое же свинство
Друг друга энергией жрать…
* * *
Дядя Лёва в раке церкви, было,
В тире посетителей различных
Принимал – едва ль кого давило
Помещенье… А из преотличных
Пострелять занятие: по цели.
Кузнецы по наковальне лупят.
Мельницу завёл… На самом деле?
Явь Союза, вероятно, лучше
Этой, хоть и тир устроен в церкви.
Ныне хуже смещены акценты.
НА СМЕРТЬ АЛАНА ЧУМАКА
Славы вещество изведал – им
Не был он отравлен: ради помощи
Множеству неведомых – другим –
Дар свой получил. И важно то ещё,
Что корысти власти не познал.
Организм единый люди – это
Сложно постижимо, ибо света
Подлинного закосневши-ал
Мир не позволяет увидать.
Радостны небесные поляны.
Интересен сутью всякий дар:
За любым – божественные ямбы.
