Двадцать восемь атмосфер
Я сегодня на улицу выходить не хотел. Погода такая, что хороший хозяин собаку не выгонит. Но хочешь – не хочешь, а выходить было надо. За свет сходить заплатить и вермишели в магазине купить. Которая по сорок пять рублей пачка. Витаминизированная и не содержит холестерина. Так на коробке написано. А ещё, если повезёт встретиться, с соседом поругаться. У меня сосед, некто Ёлкин, тот ещё козёл. Вчера опять мой забор обосс… Обмочил, в общем, Конечно! Надуется пивом в «Васильке», моча пузырь подпирает, а тут – здрасьте к вам с почтением! Забор! И всегда почему-то мой. Вот он его и поливает. А потом краска с забора клочьями облезает. Интересное он пиво пьёт. С химикатами, что ли какими? Или «васильковая» буфетчица ему специально то пиво ацетоном разбавляет?
В общем, надел я галоши и пошёл. И только с нашего проулка ввернул – вот он, Ёлкин, собственной своей деревянной персоной! Шея шарфом повязана (значит, выпимши), идёт и какую-то собаку на верёвке, как на поводке, тащит. А собака не то что идти не хочет, но всё одно – упирается. Может, она выпимших не любит. А может, ей рожа ёлкинская не нравится. Что не удивительно. Не Ален Делон. Совершенно.
— Здорово, сосед! – заорал Ёлкин радостно и на собаку показывает. – Вот! На базаре прикупил! Двести рублей! Чистейшей породы!
— Здравствуй, Ваня, – говорю ему удивительно вежливо (и тут же расхотелось мне с ним за забор собачиться. Не время сейчас. Он же опять выпимший!). – И что за порода?
— Настоящая бойцовская! – слышу в ответ. — У неё схват челюстей – двадцать восемь атмосфер! Она если тебе, скажем, в ж.пу вцепится, то только ломом ей можно челюстя разжать. Или зубы по одному вышибать. Тогда отпустит. А больше никак. Так и будешь с ней, вцепившейся, ходить. Как дурак какой.
Посмотрел я на пса опасливо и вижу: он на меня так внимательно смотрит. И вроде как улыбается всеми своими ста пятьюдесятью зубами. У меня мороз по коже! Во, думаю, попал! Во, думаю, влетел! И портки, как на грех, новые надел, ещё с мало разношенного костюма! А ну как действительно бросится? Решит меня на свои атмосферы проверить! На разъём своих беспощадных челюстей!
— Опробовать не желаешь? – ощерился в гнусной ухмылке Ёлкин. Пьяный-пьяный, а соображает, как поддеть! Понимает, что про забор я ему сейчас вставлять не буду, вот и изгаляется!
Ничего я ему на его издевательство не ответил. Только улыбочку жалкую изобразил (дескать, ну что ты, Вася! Мы же друзья до гроба! Лучше до твоего. Персонального.) – и боком-боком… И пошёл я за свет платить, а со сберкассы — за вермишелем. И батон купил за двадцать два рубля. «Диетический» называется. В целлофановой упаковке. Мне одна знакомая, Валька Куропаткина (она кладовщицей на элеваторе работает), говорила, что он тоже витаминизированный. И что в него тоже холестерина ни грамма не добавляют. До ста лет можно прожить, если такие батоны жрать. Минздрав рекомендует.
Менеджмент с маркетингом, или «Есть одна у лётчика мечта…»
Ранним июльским утром бывший учитель русского языка и литературы, а ныне — менеджер по уборке (тротуар метёт по чётной стороне переулка Старых большевиков) Иван Иванович Почечуев пришёл к своему давнишнему другу, ведущему инженеру машиностроительного завода, а ныне — менеджеру по погрузочно-разгрузочным работам (грузчик в гастрономе номер пять) Сидору Аркадьевичу Закукуеву.
— Сидор, — сказал Иван. – Скажу тебе, как политолог политологу… Как бы нам освежиться после вчерашнего?
— Отнюдь, — с готовностью согласился Закукуев. – Заведение «Василёк» всегда к нашим услугам!
Друзья пересекли проспект Новых русских и открыли дверь в искомое, желаемое и вожделенное. Здесь было хорошо. Здесь собирались люди, которые звучат гордо, потому что ощущают в себе искомое и нетленное.
— Два по двести, две пива и два беляша, — сказал Иван Иванович менеджерше по обслуживанию — густобровой девице аппетитных форм, монументально возвышавшейся над буфетной стойкой.
— Беляши разогрейте, пожалуйста.
Менеджерша фыркнула, но всё же налила и разогрела. Её прекрасное лицо излучало готовность к услужливости и, одновременно, необузданность страстей. Хорошо воспитана, подумал Иван Иванович. Как далеко ушёл прогресс!
Они взяли заказанное в руки, перенесли его на столик у окна, уселись, отпили по половине стакана, откусили от беляшей и отхлебнули из пивных кружек.
— А есть ли у вас, Сидор Аркадьевич, мечта? – спросил Иван Иванович, доставая из пачки сигаретку.
— Есть, — признался тот, – Ещё с детства.
— Секрет?
— Почему же? Я с самого детства мечтал иметь корову.
— В каком смысле? – всполошился Иван Иванович. Он очень ценил своего друга, и поэтому не могу допустить мысли, что тот страдает половыми извращениями.
— В сельскохозяйственном, — успокоил его Сидор Аркадьевич и мечтательно прикрыл глаза.
— Чтобы молоко давала! – догадался Иван Иванович, и его лицо озарилось просветлённой улыбкой.
— И молоко тоже, — не стал возражать друг. – Но главное, чтобы её пасти.
— Не понял, — честно признался Иван Иванович. – Что значит «пасти»?
— А то и значит. Вы, Иван Иванович, только представьте себе картину: ранее летнее утро, часов пять. Солнышко только-только поднялось из-за горизонта, ещё нет изнуряющей жары — и тишина. А ты выходишь из дома во двор, идёшь в хлев, выводишь оттуда свою ненаглядную бурёнушку и идёшь с ней за околицу, на какой-нибудь живописный косогор, поросший клевером. И вокруг — никого! Только птички щебечут в вышине! А?
— Да. Красота, — согласился Иван Иванович и отхебнул из кружки.
— Кстати, о вышине. У меня ведь тоже была мечта. Лётчиком хотел стать. Скоростным истребителем. Помните, Сидор Аркадьевич, была такая песня: «есть одна у лётчика мечта. Высота-высота…».
— Великолепная песня! – охотно поддержал его Сидор Аркадьевич. – Чего ж не стали?
— Да та как-то всё…, — неожиданно смутился Иван Иванович. – Дом, учёба, армия. Семья, дети…
— А может, это и хорошо, что мечты наши не сбылись? – выдвинул интересную мысль Сидор Аркадьевич. – Может, они и не должны сбываться? В конце концов, мечта мечтой, а реалии – реалиями. Взять, например, нас. Освоили прекрасные профессии менеджеров, работы имеем серьёзные, всегда востребованные. Что ещё надо?
— Ничего, — согласился Иван Иванович. – Вы правы. Мечты-мечты, где ваша сладость…
Они допили пиво и вышли на улицу. Один пошёл мести, другой – грузить. Всё правильно. Всё так и должно быть, согласно призванию, способностям и получаемым зарплатам.
Поликарп Матвеевич и Евграф Сидорович
Попытка подражания Хармсу (кажется, неудачная. Хотя чёрт его знает)
Поликарп Матвеевич снял со своего могучего пупырчатого носа очки, нежно подышал на сразу вспотевшие стёкла, ласково протёр их фланелькой и осторожно положил на стол. После чего смазал по морде Евграфу Сидоровичу. Поликарп Матвеевич был начинающим писателем, автором романов «Эротоман» и «В бурю», а Евграф Сидорович являлся членом президиума расширенного бюро союза творческого консенсуса, что и определило суть конфликта. В ответ Евграф Сидорович придушенно крикнул: «Эротоман!» и побежал в бурю, которая бушевала на улице. Он добежал до ближайшего фонарного столба, и здесь был догнан Поликарпом Матвеевичем. Который во второй раз смазал его по морде, что-то приговаривая на французском языке. Евграф Сидорович крикнул « Ах!» и упал в лужу. Он был убеждённым членом президиума расширенного бюро союза творческого консенсуса и поэтому никогда не изменял своим жизненным и должностным принципам. В отличие от Поликарпа Матвеевича, который был творческой натурой, а значит, принципам изменял на каждом шагу в зависимости от обстановки и благорасположения спонсоров и властных структур.
Евграф Сидорович так и остался лежать у фонарного столба и его начали грызть подбежавшие бродячие собаки. Они начали с ног Евграфа Сидоровича, потому что ноги были длинными, мясистыми и под брюками одетыми в кальсоны нежно-розового цвета с изображением Эйфелевой башни. А Поликарп Матвеевич отправился в пивную «Ермак», расположенную на углу Зелёной и Пестеля и названную так в честь великого первопроходца, где заказал себе двести граммов, кружку пива и большой разогретый беляш. Вкусно выпив и смачно закусив, он отправился домой, где тут же, не снимая галош, засел за свой новый роман – « Трамвайный кондуктор».
Евграфа Сидоровича похоронили в среду на городском кладбище. На похоронах присутствовал весь состав членов президиума расширенного бюро союза творческого консенсуса. Все они изображали скорбные лица, но никто не плакал, потому что в их среде это было не принято. Поминали в выше упомянутом «Ермаке», который по этому случаю был закрыт на переучёт.
