Омерзительные фильмы,
Где преследуют тебя –
Очистительные фильтры
Не поставила судьба.
Сны-кошмары, сны-извивы.
Где мне спрятаться? Бегу.
Никакие перспективы
Жутью спрятаны в мозгу.
Просыпаюсь. И реальность
Продолжается, идёт,
Взлёты совместив, банальность,
Будничный сварив компот.
* * *
Вымпелы и флаги
Вспомнишь детских лет.
Гаснет на бумаге,
В строчках тайный свет.
Собирал монеты,
Марки собирал.
И любил макеты –
Нежен был и мал.
Вот флажок надежды,
Истрепался он,
Радовавший прежде,
Ныне – не резон.
Вымпел неудачи,
Омерзенье – ко.
Никогда – иначе,
Сжиться нелегко
С этим, — как-то сжился,
Изучая мир сей.
РАЗНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ
(стихотворение в прозе)
Возвращаясь домой, срезал угол, и, огибая старый, серый дом, видел стоящего у скамеечки мужичка: тот, украдкой вытаскивая из-за пазухи чекушки, прикладывался к ней, щурился блаженно…
Было одиннадцать утра.
Захотелось также – выпить потихоньку на улице, испытать тёплую, накатывающую волну счастья.
…вчера жена вернулась с корпоративной вечеринки в полночь, малыш долго не засыпал, спрашивал, где мама; отец злился, писал рассерженные эсэмэс, потом всё же убаюкал мальчишку.
Сегодня суббота: жена целый день дома, на улице дождит, с малышом не выйдешь, поэтому бродил один…
Когда вошёл, малыш радостно побежал к нему, показывал башню, которую построил из кубиков.
С женой не общались – и банальность напряжения несостоявшейся ссоры лопнула неожиданно: в разговоре с бабушкой сорвалось нечто, лопнуло, посыпались острые иглы ссоры, отчаянья, ярости…
Он схватил бутылку водки, сунул в пакет, выскочил на улицу.
Дождик ронял мелкое сеево.
…нет, неплохо жили, и малыш такой солнечный, нежный.
Шёл дворами, в моменты, когда никто не видит, вытягивал бутылку, отпивал маленькими глотками прямо из горлышка, и казалась сладкой водка, смывало всё грустное, дикое.
Заасфальтированные тропки спускались вниз, поднимались, расступались тополиными дворами, пестрели детскими площадками, и всё разнообразно текло в глаза, вертелось в голове, плавилось… внезапно нежным.
Разные ощущения.
Жена написала, что поехала с малышом в развлекательный центр, он будет прыгать на батуте.
Мама писала, просила вернуться.
Шёл вдоль виадука – и огромный его, белый хребет вставал, точно из фантазии изъятый… или сна.
Всё нормально стало под вечер: с вернувшимся малышом прыгали на диване – почти, как на батуте, с женою шутили, а бабушка вязала у себя в комнате.
Всё нормально стало.
* * *
Не устал вспоминать?
А что ещё остаётся?
Усыхает с годами солнце
Жизни маленькой над.
И откатываешь назад
Явь, раз детство одно счастливым
Было, вверено разным дивам,
И в сознанье не мыслился ад.
* * *
Следы в сознание от многих
Явлений яви. День и ночь,
Стремление найти в итогах
Хоть тени позитива… Но
Следы в сознание довольно
Отчётливы и тяжелы.
От них, вдруг понимаешь, больно,
Они похожи на узлы,
Закрученные слишком туго.
Ассоциаций тонких вязь.
…аллеей шёл деревьев тутовых,
И детство шло с тобой, лучась.
ВАГОНЧИК У ПРУДА
1
(стихотворение в прозе)
Вагончик на берегу одного из прудов в лесопарке. Зимою в нём раздеваются моржи, и, переступая по блещущему снегу, спускаются к дымящейся проруби, к чёрной водой; возле вагончика в иное время тренируются атлеты, внутри хранятся штанги, гири, гантели, а рядом, на небольшом пятачке пространства, турники, брусья…
Качаются молодые, пожилые; прыгают потом в зеленоватую воду, и люди, идущие мимо, не обращают никакого внимания; лают собаки, едут на велосипедах дети.
А вот на скамейке распивают мужички, разложив снедь, и морковка по-корейски напоминает окрасом листву… Осень.
Вагончик глядит на реальность строго, и, кажется, несколько насуплено.
2
Вагончик возле пруда, где зимой
Моржи переодеться могут.
Летом
Качаются атлеты – быть атлетом
Прекрасно, как и всё, коль молодой.
Гантели тут хранятся, грифы – всё
Выносят. Лесопарк глядит на разных –
Успешных, нет… Осеннею красой
Сияет. Многовато листьев красных.
Турник и брусья. И блестит вода,
Отлив зеленовато-чёрен, ярок.
Сквожение дано осенних арок,
Как чудная среда.
* * *
Микроскопическая капля
Бесчисленного бытия
Любая жизнь – со всеми кану
В неведомость по срокам я.
Из капелек сложилась общность
Бурленья сложного, как свет.
И всё же интересно очень,
Где буду, коль понятье «нет»
Реальным станет, будто осень,
Какой весьма красив сюжет.
* * *
Он у стола стоит. Она
На оттоманке. Напряженье
Отчётливей огней вина
В бокалах. Снежное круженье
За окнами. Последний день
Их отношений. Много было
Всего. Всё пролетело быстро,
И вспоминать сегодня лень.
Вино допито… и пора.
Так холодно звучит «пока».
* * *
Старая шарманка не играет…
По определенью жизни нет
Смысла сохранять, что умирает,
Будь идея, или же предмет.
В памяти – осколки и обломки.
Старая шарманка в том углу,
Где ребёнком, смех смиряя звонкий,
Я сидел, тоскуя, на полу…
А шарманки не было и нету –
Просто снова видишь жизни ленту,
Промелькнувшую в один сюжет,
Где тебя, шарманки словно, нет.
* * *
За кроваткой детскою была
Дверь, — хитро устройство коммуналки.
Дверь загородили – мол, не жалко –
В коридор: запутан он – вела.
Выгородка здесь, и в ней хранит
Мальчик очень разные игрушки,
Из пластмассы яблоки и груши,
Даже книги – пестрота страниц.
Сколько тут солдатиков! Ещё
Ленточки воспоминаний разные.
Мальчик изучает жизнь: её
Многие моменты были радостны.
Поседевший мальчик, пожилой
Вспомнит дверь, которую забили.
Как его – с мечтаньями, судьбой
Ангелы и свет небес забыли.
И грустит от данности такой.
* * *
Зелёный свод над крышей дома
На фоне кирпича другого.
Ноябрик мой на тему тома
Потянет ли? О, нет дурного
В банальном низверженье листьев,
Но тополь этот задержался.
Он ветром книгою залистан,
Ему, как мог, сопротивлялся.
Взгляд из окна подарит славный
Вид, и депрессию утишит.
Но темой остаются главной
Теснящиеся к небу крыши.
САМОДЕЛЬНОЕ СЧАСТЬИЦЕ
В ноябре на траве седина,
Пар из глотки такого же цвета.
Самодельное счастьице на
Свете! Каждая, знаешь, примета
Столь важна… Пар клубится, похож
На дракона, какой улетает.
Много снов, и иной так хорош,
Что, мелькая, собой обольщает.
В детский рай возвратиться бы мне –
Самодельного счастьица в оном
Было много – уютно вполне,
Не расскажешь об этом воронам:
Грай их сыплется чёрный на мир,
Но предвестье в том вряд ли таится.
И недаром любая, пойми,
Перелистана жизни страница.
* * *
Птичий цвирк ликующий летит
С жестяного козырька над лоджией.
Птицам перепутать невозможно
Время, только больно золотит
Солнце ныне ноября предел.
Иль весна? Кругом деревья голы.
И в сознанье радости глаголы –
Слишком важной в мире плотных тел.
* * *
Мальчик, оплетённый проводами.
Фото – на леченье миллион
Нужен, и не нашими деньгами –
Золотой, недостижимый он.
На мальчишечку гляжу: всего лишь –
Два и пара месяцев ему.
Хоть желаньем помощи исколешь
Ум свой, а не одолеешь тьму.
Деньги все в таких кромешных сферах,
Будто жизнь одна – совсем ничто.
Власть Маммоны никогда не свергнуть,
Не добавишь никаких «зато».
Мальчик, оплетённый проводами,
Вероятно, обречён уже.
И не стыдно ни за что нам с вами –
Яви на отвратном этаже.
БУДЬТЕ БЛАГОНАДЁЖНЫ
(стихотворение в прозе)
Широкие окна на лестничной площадке, и каждый раз, спускаясь курить, замечаешь нечто новое в таком обыденно-привычном теснении камня и воздуха: вот, точно зелёная пирамидка – уцелевшая ещё крона тополя возвышается над соседним, не особенно высоким домом, и дана непривычным летним приветом на фоне кирпича другого дома, он гораздо выше.
Теснение крыш, прямые линии, окна – каналы в чужие: такие известные, такие не знакомые жизни.
И – стремительность нерастраченной зелени, взмывающей между двумя домами, а ноябрь в сердцевине, и листан тополь не раз – ветрами листан, да не прочитан до конца, хоть и ждёт его это, будьте благонадёжны.
РАЗНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ
(стихотворение в прозе)
Готический город, парение воздуха над шпилями соборов, трубами, коньками, слуховыми окнами.
Замощённые брусчаткой улицы, и периодический цокот копыт.
В полуподвальный кабачок спускается высокий человек…
Он ещё красив, но чувствуется, что необыкновенная красота его – в былом, а красив он так, как бывают красивы руины.
Он ищет кого-то…
Он идёт в дальний угол кабачка, подсаживается к человеку с худым лицом, и необыкновенными, сверкающими глазами.
-Добрый вечер, Гофман, — говорит он.
-Добрый вечер, Казанова, — звучит в ответ.
-Что сочиняешь? — спрашивает, присаживаясь.
Гофман зовёт кабатчика, просит ещё вина.
-Да так… О полётах, архивариусе, собственном путешествие во времени, эликсире сатаны, песчаном человеке, золотых, необыкновенных блохах. А ты?
-О! – отхлёбывая вина, отвечает Казанова, — я, как всегда, сочиняю новый роман. Только в жизни.
-Жизнь? – усмехается Гофман. – Всегда хотел понять, что она такое…
-Для тебя фантазия, для меня – любовь.
-Но что твоя любовь? Серенада, или баркарола, — отзвучала и всё.
-А послевкусие? А тонкое золото, мелькающее нитями в памяти?
-Моя и без них перегружена. Вот, жду, архивариус зайдёт, расскажет новости о грифонах. Или чудовищный результат любви гнилой свёклы и драконова пера разлетится брызгами, и иные из них станут строчками.
-Разное отношение к жизни у нас с тобой…
-Понятно это. Или сами мы – тени жизни, впрочем – яркие, отчётливые. Насколько это возможно для теней.
Слоятся сумерки, играют, расступаются, становятся темнотою.
Длится вино, горят фантазии, возникают где-то под южным небом великолепные романы.
Музыка звучит.
* * *
-А если правду объявить народу,
Что нету короля? – С ума сошли?
Министры нравом очень тяжелы,
Вельможи знать не знают про свободу.
Разыгрывают – жив-здоров король,
И выезд представляется народу,
Не знающему вовсе про свободу.
Актёр, сыгравший дважды эту роль,
Убит, и найден новый, и т. п.
Смешные деньги надобны актёрам.
Но и сомненье не мелькнёт в толпе,
Живущей шумом, бытом, ложью, вздором.
* * *
Каждому свои даются сроки –
Вырастить детей, себя раскрыть,
Осознать, что все мы одиноки,
И невыносимо часто жить.
Есть иль нет сияние над нами,
Музыка? Так сложно разобрать.
Каждому своё… Но свет из ямы
Может поднимать.
ЛАБОРАТОРИЯ АЛХИМИКА
Гомункул будущего зреет,
Но магистериум постичь
Сложнее, чем земные двери
Открыть… Тут надобно почтить,
Познав, основ основу – надо
Всё низовое из души
Изъять, и единицы лада
Сияний возрастить в тиши.
Лабораторией своею
Алхимик сам и предстаёт.
Гомункул выразит идею
Пока не понятых высот.
* * *
Сам себе и крест, и мука,
И испанский сапожок.
И бессонница, как сука
Жрёт сознание, дружок.
Бьётся дождь о подоконник
Птицей бедною в силке.
Доживу ль до новогодних
Дней, жизнь спрятавши в стихе?
Сам себе и боль, и кара,
И паренье, и прорыв.
И скрещение кошмара
С яркой йотой перспектив.
СЕРОЕ СЕЕВО ДОЖДЯ
(стихотворение в прозе)
Он шёл, пошатываясь, к блещущей окской воде, оступался, задевал за кусты, потом, смеясь, побуксовал в песке, и – нырнул.
Его стало сносить, он боролся с течением, трезвея, захлёбываясь отчаянием, понимая, что звёздные миры, вдруг резко вспыхнувшие в мозгу, уже совмещены с его прошедшей жизнью.
Вытаскивали, откачивать было бесполезно, родственники обвинили во всём жену – мол, не доглядела, знала же, что пил.
…девочке пяти лет, дочке, говорили: – А в этом домике твой папа, — и указывали на страшную, красную домовину.
Ужас заливал её осознание, что отца больше не будет страшными гирями повисло на нитях мировосприятия после…
Мать растила их вдвоём с братом, работала на нескольких работах… Умудрялась возить на море, и часто бывали на даче – как все в провинции, возились с огородом, собирали урожаи.
Она – дочь – вышла замуж ближе к тридцати – за московского поэта: с бурной фантазией и неудачной судьбой…
Вот моя жена читает номер журнала, где опубликованы мои статьи – сразу много, и тянутся они чёрными, уже не интересными мне сгустками, а я тщусь представить её отца, не зная, пьяный он был, когда шёл купаться в последний раз, трезвый, не зная, как жила она до меня…
Малыш катает машинки и зовёт играть, и за окнами висит серое сеево ноябрьского дождя.
НО КУДА?
(стихотворение в прозе)
В прошлый раз на доме этом, предназначенным на снос, на вершине раскачивался под ветром куст: посмотрел – остался ли?
Тогда был май, ныне серое ноябрьское время, штрихующее реальность жёстко, мокро и не красиво.
Нет, куста нету…
В другом здании хостел, над дверью которого написано – Заходи, и только что позвонил редактору, который вынесет два журнала с твоими публикациями: интернет-магазин здесь же; редактор быстро пошлёпает по лужам, вечно очень занятый – и немудрено: столько изданий, издательство.
Вот он идёт, пряча под курткой конверт с журналами, и бежишь за ним под козырёк хостела.
Здороваетесь.
Отдаёт конверт.
Прощаетесь.
Двигаешься к метро, мимо крупного вокзала, где толпа растекается плазмой, бурлит, пестрея.
А в метро – неожиданно жарко, душно, даже дурнота накатывает, ибо несколько не здоров.
На своей станции выходишь к массивной, красной, старинной церкви, перед какой раскинут неровным рельефом изящный бульвар – и на зелёной ещё траве белые сгустки снега.
Хоть первый – но не чистый такой, волглый, и бежать хочется мимо него – бежать…
Но куда?
* * *
Ты боль своя, своя растрава,
Страница порванная, вой.
Порой с тоской, порой лукаво
Глядящий на событий строй.
Порою сверху: взлёт удался –
Подумаешь: смешная боль.
Иль винегрет перемешался
Подобный сам собой? Позволь –
Такого вовсе не бывает.
И явно нечто просмотрел.
Однако, что не убивает,
Сильнее сделать в мире тел
Способно, хоть сперва пугает.
* * *
Дождь, смешанный со снегом, цветом – известь.
Измот уже с утра, в России жить –
Противоречит жизни, и не вывесть
Спасенья формул, дней тревожа нить.
В России в ноябре и свет условен,
И солнце – драгоценный раритет.
И на душе завал чернее брёвен,
Как будто радость невозможна, нет.
* * *
Икона с ноготок, на ней шестнадцать
Святых и каждый с личиком при том.
Факт мастерства, им можно наслаждаться,
Пусть не представить нам духовный дом.
Но что хотел сказать иконой мастер?
Просвечивает ли сквозь наш иной
Мир – драгоценно золотистой масти?
На свете много разных есть икон.
* * *
Гладкость жизни, как поверхности
Мягкой, коль наощупь… Но
Не бывает: сфера неизвестности
Будущее. Ведать не дано,
Оттого и гладкость невозможна.
Всё шероховато, и весьма.
Тяжело в России. Безусловно
Духа не постигнуть закрома.
