ПОЛЯ ДИРАКА
Крошка снега. Белый порошок
Изменил реальности просторы —
Квант и кварк свалив в один мешок
С точки зрения поэта здорово.
Уравнение Дирака из
Бездны знаний. Есть поля Дирака
В небесах, где не бывает мрака,
Но – идей великолепных жизнь.
Белый очевиден порошок,
Вряд ли подстегнёт работу мысли.
Время может ли напружить мышцы,
Чтобы уяснили хорошо,
Как устроен мир? О да, внесли
Многие в познание довольно –
Больше лепты многие смогли,
Жизнь свою построивши достойно.
О полях Дирака рассказать
Снежный порошок довольно сложно
Может, коль узлы не развязать
Общности – так скручены надёжно.
В ШЕСТЬ УТРА ПО МОСКОВСКОМУ ВРЕМЕНИ
(стихотворение в прозе)
Чёрная бездна, зияние, провал…
Нет, не страшно совсем – просто утром взгляд из окна кухни: стекло кажется бархатным и отполированным одновременно, а за ним, мерцая белыми кристаллами, первый, ноябрьский снег, опушивший детскую площадку, засыпавший порошком слежавшийся, бурый, лиственный опад; тонко, ювелирно-великолепно подчёркнувший строение деревьев: и тополя, вчера мнившиеся жалкими в наготе своей, выглядят празднично, торжественно…
Изобилья снега нет ещё, когда ещё ляжет – набрав силы, используя небесные механизмы на полную мощность! – но красота новизны: новизны, на какую смотришь в пятидесятый раз, поражает – в шесть утра по московскому времени.
* * *
Торговый дом, чей основатель нрав
Имел крутой, не ведая про нервы.
Гроссбухов сложно даденный состав,
Столбцы златых монет желтеют нежно.
По линиям ладони прочитать
Судьбу возможно, получивши знанья.
Товар колониальный обещать
Всегда вам будет годы процветанья.
Сосредотачиваясь на былом,
Сегодняшнее пропустить возможно.
Роятся цифры, велики при том,
Серьёзные дела на них возложены.
Дом процветал, и пал, был разорён.
Прошедшее листать насколько страшно?
Врастает в золочёный небосклон
Всеобщности людской так сложно башня.
* * *
Рог Роланда звуком громовым
Откатить противника способен.
Меч героя – чтобы жить живым,
Мёртвых был бы каталог подробен.
Вырастут поэмы, велики,
Было всё в реальности попроще
Кабы не героя-маяки,
Данность темноты давили б толщи.
* * *
У каждого своё безумье…
Стихи разматывают мозг,
Ни с чем тебя оставив в сумме
Мечтаний, воспарений, звёзд.
Безумья разными бывают:
Социофобия, и проч.
Как будто всех объединяет
Одна, но в сто сегментов, ночь…
ВО КАК БЫВАЕТ
(стихотворение в прозе)
Держа самокат за руль, вёз малыша в детсад, спешил, боялся опоздать к офтальмологу…
Всё рядом, впрочем, и, жизнь проведя на пятачке пространства, понимал, что больше накручивает себя, чем имеет реальный шанс опоздать.
Когда везёшь мальчишку, приходится часто смотреть вниз, асфальт стелется, мелькает, и снег, выпавший вчера, перешёл в банальную черноту: ноябрь никак не хочет сдаваться.
…у колеса иномарки, мирно спящей возле подъезда, зеленеет нечто – неужели?
-Ну-ка, малыш!
-Пап, сто?
Он наклонился, быстро подхватил тысячную купюру, сунул в карман.
Надо же…
Решётчатые ворота ограды, и — других малыши с также спешащими родителями.
-Ваня, Ваня, а у меня ведёрко!
Лезет в сумку, висящую на руле, достаёт пластмассовое, зелёное, с лопаткой в нём.
-А у меня ведёрко-мишка, — непонятно отвечает Ваня.
Торопящиеся малыши так забавны…
…дальше – бегом, глянув на часы, в поликлинику: нет, приём не беспокоит, но бесы неврастении, сидящие в голове, дёргают по пустякам: мол, долго в очереди сидеть, или вообще образуется толкотня: тот записан, этот по живой…
В гардеробе переложил найденную купюру во внутренний карман куртки, и – побежал на второй этаж.
А то, что окулист принимает сразу троих, показалось избыточным: неудобно говорить, ничего толком не узнаешь.
Не выздоровел, однако, — надо продолжать глотать пилюли, капать в глаза.
Спустился в гардероб, оделся, вышел, погрузился во дворы.
Шёл, покуривая, и вспомнил вдруг о найденной купюре, сунул руку в карман – пустота.
Остановился, заржал…
Во как бывает!
* * *
Тронувший вчера реальность снег
Превратился в мистику сегодня.
Чёрный блеск асфальта – лучше нет.
Фонари играют превосходно.
Чёрный блеск асфальта – и никак
Утра свет не разойдётся, долог.
Лучше снег: одолевает мрак
Лёгкой белизной своих иголок.
* * *
Себя до узловых
Моментов зная,
Как выстроишь свой стих,
Им вовсе не играя,
И не ответишь – но
Опять сбираешь строчки,
Открыв своё окно
Из мира одиночки
В мир данностей: опять
Свет поразит сознанье.
Себя легко понять,
Мир выше пониманья.
* * *
Он свет избыточный узрел,
И, ослеплённый светом этим,
Прозрел, и сразу постарел,
На проповедь он вышел к детям.
Все дети – пусть в больших телах,
И проповедь даётся туго.
И искажается в веках,
О зло рессоря столь упруго.
* * *
Крыши были плоские, а двери
Грубо сбиты из весьма кривых
Досок. Представления о вере
Примитивны – равно жизнь живых,
Мёртвых жизнь подобьем представляли
Этой, где жестокости ремни
И саму действительность хлестали,
Что уже людей, влачивших дни.
Сколь Христово слово было ясно?
Проще было всё, — идёт весьма
Странный человек…. Его опасны
Для властей слова, и жизнь сама
Человека оного опасна.
А понятны через столько лет
Тексты, что читаем, и не ясно
Представляем тот (пугает) свет.
Коли понимали бы, другой
Жизнь была – кристальной, золотой.
ДЕСЯТИЛЕТИЕ СОТРУДНИЧЕСТВА
(стихотворение в прозе)
Десять лет сотрудничаешь с одним из женских интернет-журналов, изучая и сам интернет, и жизнь в нём.
Журнал сначала был не велик, потом, точно наливаясь внутренним светом, прирастал новыми рубриками, как ветвями; вовлекал читательниц в кино- и театральные миры, давая интерпретацию мягко и интеллигентно, фейерверком запускал страницы, связанные с поездками, погружался в подводные глубины психики.
… О, как интересны волны путешествий! Как раскрываются каталоги мира, мерцают красивые фотографии, на каких запечатлены места столь чудесные, что попав в них, вряд ли захочешь уезжать.
Срез современной жизни представлен пёстро, и слои того, чем живёт социум, освещены разнообразно.
…а мой четырёхлетний малыш, не желая укладываться, притопал на кухню, где я пишу эту заметку, — притопал, улыбаясь хитро и счастливо, забрался на табуретку, раздвинув шторы, заглянул в банку с малосольными огурцами, стоящую на подоконнике: интересно, как они там плавают…
И затылочек его так забавно сосредоточен, что умиление, размягчающее сердце, вполне достойно психологического исследования.
Малыш убегает; в журнале – одном из многих в интернете, но ставшим особенным для меня – появятся новые статьи – по психологии, о культуре, о переусложнённой жизни социума.
Краски ярки, жизнь пестра, а десять лет, увы, так немного, что огромная протяжённость этого времени вполне может уложиться в ряд текстов и фотографий.
* * *
Малышок в трусах и майке,
Шторку отодвинув, на
Табуретку заберётся.
Трогательная спина,
И затылочек умильный.
Крышку сняв, на огурцы
Смотрит малышок под вечер.
Во какие молодцы!
Спать пора, мальчишка милый.
Слез, хохочет малышок.
Бархат вечера мерцает
Драгоценно, хорошо.
ДАГЕСТАН
Зелёные озёра Дагестана,
И синева других – густа вода,
И натяженье туго и пространно,
И горная вокруг крепка среда.
Кавказ в изломах и подъёмах ярок,
Хребты и пики, серо-белый цвет.
И надо всем всегда мерцанье арок
Небесных – вариантов прочих нет.
В лугах альпийских клевер, горечавка…
…Гимринской башни острые края
Истории – едва ль когда-то плавно
Текла – откроют недра.
Или я,
Как в лупу, крупно прошлое увижу,
Где войн в избытке, стычек, и т. п.
Мечеть в Махачкале, белея, визу
Даст, чтоб идти по правильной тропе…
Важны метафизические тропы,
Иные доведут до катастрофы.
* * *
Свернуть в проулок – и проулок
Откроется своей душой.
Мол, я и даден для прогулок,
Пусть будет нежною такой.
Бывают нежные прогулки?
Дома стоят не первый век.
Кариатид могучи руки.
Дворы хранят особый свет.
Сесть на скамейку, нечто вспомнить,
Что изменить могло бы жизнь.
Чудесны переулка волны,
Не тронутые пеной лжи.
* * *
Кот амбивалентности пройдёт
По извивам мозговых извилин.
Неуверенности вызрел плод,
Многому, как бездна, равносилен.
Путаются галереи дней,
Осыпаются концерты листьев.
Если правда – не огонь огней,
Хитрость ловко воцарится лисья.
Физика – и нравственный закон.
Мир торговли – и поэта бездна.
И не представляю я в каком
Дне исчезну, позабывши беды.
22-ГО
(стихотворение в прозе)
-Таня какого числа умерла, сынок? 22-го?
-Ма, это ты лучше помнишь, я уж дату смерти отца забыл…
…хоронили калужскую тётушку, мамину сестру, в снежный день, в конце ноября, и на Пятницком кладбище в Калуге было хрустко, бело, искристо…
Она много болела, и была жизнерадостной при этом, любила шутить, а как сочно и смачно готовила!
Лентой мелькает – жили на даче под Калугой, где всё полыхало богатством зелени, какая золотой казалась на солнце, жили все летний месяцы, и Татьяна, постоянно хлопоча, всегда посмеивалась, шутила…
Умер сначала дядя – скоропостижно, неожиданно.
Она пережила его на год.
-Наверно, двадцать второго, мам.
-Да, точно, вспомнила я…
Жизнь укладывается в ленту, в мелькание кадров, и то, что нынешний ноябрь бесснежен, серо-чёрен не кажется нарушением известных правил.
ДЕТСКИЙ ПОДАРОК
Малыш раскатывал длинные, тонкие полоски пластилина, а отец, отрезая определённые куски, лепил из них буквы, на доске размещая: С днём рожденья, мама!
-Это так, па? – спрашивал малыш, протягивая новую колбаску.
-Так, малыш, так.
Буквицы выходили разноцветными, ибо когда-то малыш скатал несколько брусочков пластилина вместе, говорил — делает мяч.
Красивые буквицы – с прожилками, разноцветные.
…выплыло: с бабушкой, под её руководством делал вазу из бумаги, оклеивал её бумагой бархатной, на проволоке из поролона крутились цветы, раскрашивались…
Мама ликовала, она хранила эти детские вещицы – долго-долго.
Порадуется ли жена?
Наверно, — осталась ещё неделя, и надо убрать поделку в пакет, чтобы буквы и цветок, сделанный снизу, не запылились.
Малышу надоело уже, побежал смотреть мультики, и цветок отец доделывал один.
* * *
Четырёхэтажный дом чудес,
Он высок – из бездны Вавилона
Может, в нарушение закона
Яви, он изъят… Внутри – как лес
Всех цивилизаций, что прошли.
Мумии Египта, вазы Крита.
Вот мечи, что очень тяжелы,
Вот предметы Византии быта.
Сына фараона здесь ладья,
Шпага мушкетёра, камни инка.
Так сгустились формы бытия,
Что нелепой мнится паутинка
Человеку, на второй этаж
Поднятому лифтом современным.
Живописи дебри, где пейзаж
Выглядит портретом несомненным.
Бледный и тревожный человек
Пялится на чучело гиены.
Витражи церковные, а век
Новый вам покажет гобелены.
Человек проходит в пышный зал –
Бюсты смотрят пустоглазо, скучно.
А на третьем этаже зеркал
Комната.
Внезапно тьма паучья
Застит человека ум: бежит.
Золотятся знаки и знаменья.
Непонятно, кто в углу урчит,
И куда уходят поколенья.
Бросится с четвёртого в окно
Этажа несчастный человечек.
Осознав, сколь многое дано,
Столь он сам и жалок, и не вечен.
И скрипит открытое окно.
* * *
С Гамлетом и с тополем вполне
В диалог вступить стихами можешь.
В Византии быть, и на войне
С Персией погибнуть.
На волне
После к звёздам воспарить, а тоже
Сочиняют звёздные стихи.
И потом реальность, где изданья,
Суета, и масса чепухи
Плод в сознанье вырастят – страданья.
* * *
Асфальт, зализанный позёмкой,
Белеют языки огня –
Он тонкий, хрупкий, будто ломкий,
И, ясно, украшенье дня.
Так, белый порошок, набьётся
В расселины, узоры дав.
И то, что завтра будет солнце,
Лишь подтвердит его состав,
Поскольку темнота литая
Уже в четыре в ноябре,
Какой уходит, обещая
Завалы снега во дворе.
МРАМОРНАЯ МОЩЬ МАНДЕЛЬШТАМА
Мандельштама мраморная мощь,
Густота строфы, в которой звенья
Опускал поэт, и много мог
Дать, верша подобные сгущенья.
Лестница Ламарка тяжела,
Ибо спуск чреват потерей сути –
Сути человеческой. Смола
Адская кипит, совсем не шутит.
Тьма паучья Моцарта едва ль
Изничтожит, но провалы будут
Отрицать и духа вертикаль,
И великолепный солнца бубен.
И за доблесть каждого стиха
Будет яма чёрная поэту.
Будет вечность – светом велика,
Жаль, мы не всегда стремимся к свету.
* * *
Какая там поэзия,
Какие там стихи!..
Ведь прагматизм железные
Соорудил тиски.
А вдруг на тонкой ниточке
Поэзии вся явь
И держится, избыточна,
Которой мучусь я в?..
* * *
С компьютером соотнести
Сознанье память позволяет
Ячейки, сгустки и пути
Мерцаний…. Досконально знает
Хоть кто-то, как устроен мир
Сознания? Компьютер ясен.
Своей победою не мнил
Листву весной пустивший ясень.
* * *
Сколько халва ни говори – слаще не станет.
Сколько не повторяй молитвы – ответа не воспоследует.
Больно хитро закручен между всем не зримый орнамент.
И никогда не рассчитывай на победу ты.
* * *
Надо писать. – Ты уверен? – Не знаю.
Если писатель, то надо писать.
Мысли и образы, числа и знаки
В доме условном своём собирать.
Надо писать… Вечно тянет и тянет,
Сложно орнамент сплетён в голове.
Снега так сложно слоится орнамент
Бледный ещё в ноябре, на траве.
ПЕРВАЯ ПОЗЁМКА
(стихотворение в прозе)
Быстрая, юркая позёмка – змеи пролетают по асфальты – или зализан он снежными языками…
Белый, бледный, не страшный огонь финала ноября, так и не разошедшегося зимою…
Асфальт сер, и странным кажется в свете фонарном его поверхность.
Он сер, и мчащая перекручено позёмка забивает трещинки и углубления, по контуру обводит выбоины…
-Красиво, да?
-Да ну, скорей, опоздаем.
Очевидно – студенты.
Просквозив, снежный порошок крошечными холмами высится тут, и там.
-Па, хоу в снеки!
Малыш присаживается на корточки, пытается набрать снежка, скатать комочек, смеётся.
-Попозже, сынок. Ещё осень не ушла. Рано зиме.
-Оень не усла? – Малыш, недоумевая, глядит на отца.
-Нет, ещё чуть-чуть осталось.
-Чуть-чуть?
-Да.
Огни ложатся на асфальт – фары, теченье рекламы, красная кровь светофора.
Огни переплетаются, как тени людей с тенями от деревьев, и ветер, снова подув, запускает снежную коловерть.
* * *
Спивающийся истопник –
Актёр большого дарованья.
К эпизодическим привык
Ролям. Провинции мерцанье.
Никто не знает: в том числе
И сам актёр, что через годы
Прославится… А на челе
Сейчас морщины.
Снова горы
Поленьев в печь отправит он.
В огонь глядит, изрядно выпив.
Неблагосклонен небосклон
Пока к нему.
Не видит выгод
В своём житье-бытье актёр.
Но режиссёр, какой заметит,
Коль имет верный, острый взор,
Уже в дыру по делу едет.
* * *
Тема секса тяжела,
Сладострастие туманит
Мозг, верша свои дела,
Закрутивши свой орнамент.
По-другому может быть?
Низ на верх столь претендует,
Как на жизнь порою быт.
…а любой, живя, рискует.
* * *
Сынок катал из пластилина
Колбаски – буквицы отец
Лепил: красивая картина
В подарок маме.
-Молодец,
Мальчишка мой! – Па, получилось?
-Ага, смотри красиво как.
И нежным счастьем золотилась
Поделка, отрицая мрак.
* * *
Ясонька, сыночек, колосочек!
Как же страшно в мире за тебя!
В мире, где теперь так много ночи,
Так опасна всякая судьба.
Ясонька мой нежный, ясноглазый,
Любящий луну и белый снег.
Да сложилось бы, пускай не сразу,
Чтобы вёл тебя по жизни свет…
БЕЗДНА БОГА
(стихотворение в прозе)
-Бог не нудный старик-бухгалтер на облаке, подсчитывающий наши мелкие оскользы!
-Нет, он именно таков!
-Прелесть данного понятия, видишь ли, в том, что можно толковать, как угодно: никаких доказательств никто не может предъявить!
-Есть же церковь!
-Прекрати! Разжиревшая бизнес-корпорация с замшелыми выдумками догматов!
Позёмка закручивает серебристо-белый, подвижный орнамент.
Двое пожилых темпераментно топчут её, один, горячась, размахивает руками.
Рано зажигающиеся фонари радужными дужками мерцают в глазах влюблённых девушек.
Малыш катает снежок – а снег собрал со спила массивного пня – катает, чтобы кинуть в отца, и отбежать, звонко хохоча.
Старушка несёт на руках одетую в комбинезон собачонку так, как она бы могла нести внука.
Или внучку.
-Внучек, ну слезь с горки, пожалуйста, не надо сейчас, скользко!
Катится вниз, не обращая внимания на причитания бабушки, чьи седые пряди выбиваются из-под старомодной шляпки.
Конец ноября демонстрирует характер неопределённый – как жизнь будущего знаменитого актёра в провинциальном театре, когда подрабатывал истопником.
Бездна Бога, вызывающая споры, мерцает в каждом – и надо всеми; и всюду, всюду длится, тянется, блистает, рассыпается брызгами, ползёт жизнь…
…НЕ ЖЕЛАЯ СЖИМАТЬСЯ
(стихотворение в прозе)
Отсеки нумизматические на ярмарке увлечений; в одном – тётя, как он говорит, так и не узнав её имени, хотя покупал монеты сто раз: она просто торгует ими: общительная, восточного типа, хрупкая, подвижная.
В другом – Андрей: крепкий, бритый наголо, с рыжею бородою парень лет сорока с лишним – ас, всё знающий о монетах: совладелец лавки.
В третьем отсеке – Наташка: маленькая, резкая, подвижная, с чёрными жучками глаз.
…жена попросила перечитать «Шагреневую кожу», вытащил старый коричневый том из собрания сочинений пятидесятых.
Сам перелистал.
Сказал вечером: Да, любил Бальзак роскошь, золото.
-Ты тоже? – спросила, шутя, жена, намекая на его нумизматическую страсть.
-Я равнодушен и к серебру и золоту – ювелирному, или бытовому. Меня гипнотизируют серебряные монеты.
-А золотые?
-Я их в руках не держал. Видел только на ярмарке увлечений.
И стал рассказывать ей об этих людях.
Шагреневая кожа смотрела из тома, не желая сжиматься.
* * *
Калибан, вновь наливаясь яро
Диким соком естества, велик
Символом не понятого дара.
Калибан – коряга и старик –
Прав по-свойму – что ему Просперо,
Просвещенья осознавший власть.
Тяжела шекспировская сфера,
Метафизики громоздок пласт.
В каждом Калибана есть немного,
От Просперо много ли в любом?
Разгильдяйство вместе с чувством долга
Сходятся, и множатся при том
На добро, на грех, сентиментальность.
До корней всего добраться не
Позволяет жизнь – её банальность,
Снежность, радость, счастья на волне
Свет, огнём увиденный внезапно.
Калибан обижен на судьбу.
Ибо то, что есть – пребудет завтра,
А в итоге – всем лежать в гробу.
* * *
Дракон-закон любезен ко
Его создавшим и надувшим –
Да, надувной, и далеко
От правды – что присуща лучшим
Явленьям жизни на земле.
Налиты кровью мёртвой очи
Драконьи, пасть всегда в золе –
Сам опалил так между прочим.
Закон добра – и наш дракон,
Что нами смотрит страшный сон.
ПЫТКИ И ПЫТОЧКИ
(стихотворение в прозе)
Один двоюродный брат – маленький книгочей, другой – хозяйственный, дворовый мальчишка.
Первый бывает у второго порой.
Фильм смотрели, выпало оттуда имя – Доде.
Книгочей, прекрасно зная, кто это, стал объяснять другому, а тот заржал.
-А мне больше нравится Зоде!
-Такого не было!
-А мне плевать!
Второй сильнее, крепче; младший, чувствуя приступ бессильной ярости, не знает, что делать, моргает глазами, и не предполагает, как часто сие будет повторяться в жизни, охочей до разных пыток и пыточек.
* * *
С древнеегипетскою схожа
Была поэзия у нас.
Суданская взошла роскошна
Империя, но в поздний час.
Поэзиею Атлантиды
Прогрели воздух, как смогли
Поэты, воспевая виды
Родной нам островной земли.
И философские мерцали
Весьма глубокие стихи,
Поскольку знали вертикали,
Что рвались в небо, — велики,
Спускались с неба…
Но о быте
Слагали тоже много строк,
Поэмы и о пище были.
…мы все погибнем, дайте срок.
Мы только ниточку протянем
В Египет, знаете о нём.
Ещё Судан был создан нами:
Империя цвела потом:
Там храмы пышные желтели,
И были мудрецы-писцы.
И всё пески, играя, съели,
Смерть разнеслась во все концы.
Вы о Судане не узнали,
Об атлантических стихах,
О том, как жизнь мы изучали,
Что выразить смогли в словах.
* * *
Приятно руки ощущать
Свободно, или в напряженье.
Так, должное отдавши щам,
Сел сочинять… хоть о женьшене,
Какой на гномика похож.
О, пятилучья гибких пальцев!
С цветами схожее найдёшь,
Сам из духовных я скитальцев.
Напружить бицепс просто так,
Расслабить руки, будто плети.
Меч взяв, не одолеешь мрак,
А много оного на свете.
* * *
Откуда гиксосы пришли,
Сметая пышный строй Египта?
Собою, как металл, прожгли
Устои власти, равно быта.
Течёт расплавленный металл
Чужого воинства громоздко.
И колесницами блистал
Подвижный, пёстрый облик войска.
Но гиксосы пришли – и нет
У проигравших вариантов.
Вообще в былом инакий свет
Был – явно из невероятных.
* * *
Проказой гнома съедено лицо,
Из гипса гном, лицо его разбито.
Всё распадается в конце концов,
И истина такая знаменита.
Красивы были гномики, их три,
Один теперь урод – починят, может?
Спрессованные в жизнь календари,
Как их сложил – сознание тревожит.
