Ключи Мария обронила,
Осталась тайна заперта.
И доброты потребна сила,
Чтоб тайна отворилась та.
Молитвословие ветвится,
Запутано, кто слышит? нет?
Мы быта пролистнём страницы,
Порой похожие на бред.
Мария, белая громада
Воздушности и высоты.
Нам к небу приближаться надо,
Земные изменив черты.
Ключей Мария не теряет,
Не оставляет нас она.
Хоть мало кто и понимает,
Как — от основы — жизнь сложна.
ДАВЯЩАЯ ЧЬЯ-ТО ВЛАСТЬ
(стихотворение в прозе)
Шли по ВДНХ, шли, не спеша; ранняя осень была похожа на лето.
-Вот здесь я хотел, — сказал Сергей, студент ВГИКа.
-Да? — с сомнением спросил Саша. — И что тебе понравилось в этом месте?
-Сам не пойму. Таинственность… понимаешь?
-А… Ну, давай, как ты меня собирался снимать?
Зачёт по фотографии, для выполнения которого попросил попозировать друга — их познакомил год назад одноклассник Саши, с которым Сергей служил в армии; а сошлись они на интересе к авторскому, интеллектуальному, эстетскому кино, о котором некогда мечтал Саша — работающий в библиотеке, пишущий что-то.
Павильон ВДНХ был стар, штукатурка слезала слоями, окна пыльно глядели на мир.
Чем Сергея привлекла боковая дверь: запертая, обшарпанная — сложно сказать было, но… кадр красивый можно поймать везде, и зелень, ещё бушевавшая вокруг, подтверждала это.
Сергей просил Сашу стать так, закурить, пробежаться.
-Будто связывает нечто с этим домом — понимаешь, да? Или — давно связывало…
…мелькала в мозгу сцена из старого итальянского фильма: красивый излом переулка, старые дома и газета, точно пробуя собой воздух, медленно падает.
Медленно падают быстро пролетевшие годы. Ходили, искали кадры — и голые ветви между двумя телефонными будками, панорама залитых солнцем сосулек, ключ, случайно впечатанный в асфальт, попадая в квадратик бумаги, становились своеобразными произведениями.
Сергей стал потом зарабатывать много, бросив ВГИК, уходил в продюсерство, но качество программ, которыми занимался, было совершенно ничтожно, а Саша стал публиковаться, как поэт — но это было уже когда Сергей жил в Америке, сгинув в недрах её, проходил там лестницу снизу до… Вернувшись через 12 лет он говорил, что работал в Голливуде: поседевший, с потускневшими глазами, и Саша, ещё черноволосый, но седобородый давно, слушал, думая, как криво, нелепо сложились жизни, и… сами ли виноваты? Или — давящая чья-то власть, определяющая систему обстоятельств основой жизни так тяжело, что и думать о ней страшно.
РУЛОН НЕСЧАСТИЙ
Рулон несчастий на весах,
и пятна проступают крови.
Припомнится ли нечто кроме,
Коль жизнь пытаться описать?
Закаты? Да… Восходы, снег…
Всё видено, всё позабыто.
Рулон несчастий. Чей-то смех,
И смолотая в пыль защита.
* * *
С ней, снилось, говорил о ней,
О смерти и дороговизне
Всего, о пестроте огней,
Мозг постоянно жгущих в жизни.
С ней он о смерти о её
Поговорил, год вспоминая,
В какой закончилось житьё,
Разбилась чаша дорогая.
Коль ясновидящая, ей
Бояться ль… А была ль такою?
Проснулся. Мозг огонь огней
Сжигал игрою круговою.
КАК ВСЁ НЕПОВТОРИМО
(стихотворение в прозе)
На камнях, на круглой и продолговатой, отполированной гальке сидел, завернувшись в простыню — толстый, неуклюжий, хорошо плававший ребёнок, поехавший к морю с дядей, тётей, братом — хотя бывал на Чёрном много раз — с родителями.
А ехали на машинах, ночевали в лесополосах и стогах, готовили пищу на огне… Жили в частном секторе, и тропинка к морю вела сквозь сад, красивый, конечно.
..дядя позже стал крёстным — это уже под тридцать, когда ничего не осталось от того ребёнка; и пустотелая мощь огромного собора давила непониманием того, что делал, зачем?
…рвётся старая, старая лента — двоюродный брат, не тот, какой был на море, другой, живущий летом на даче, где пролетало великолепное, детское, каникулярное время — показывает кое-как смонтированное кино: и дядя — жизнелюбивый, подвижный и бородатый, жив, и тётя — пышная красавица русская рядом с ним, а вот и мальчишка, завернувшийся в простыню.
А это сцены на старой даче: празднество какое-то, бабушка выносит торты свои, вкусные, роскошные.
И смотрят, оба пожилые, смотрят заворожёно на проплывающую ленту жизни, на себя, ибо вот он — брат -в центре праздника; смотрят на оживших, вечно оставшихся живыми родных, смотрят, понимая насколько ничего не вернуть, и как всё неповторимо…
* * *
Борода подстрижена клоками,
Аккуратно сам подстричь не смог.
Вспоминаешь жизнь свою кусками,
Бременят они свинцово мозг.
Кабы начал жить — не переделать
Сонимаешь чётко, ничего.
Снег, как седина.
Мечтаний дерзость.
Равнодушной яви торжество.
* * *
Из Босха я бродяга…
На коленях
большие дыры, будто черепки
разбитого сосуда… А грешки
сгорят в печи всеобщности: в поленьях
нет недостатка… Треснет небосвод,
и змеи расклубятся буровато.
И скорпионов род на нас падёт,
и символы запламенеют ада.
Пока бродяга я… Я видел стог
из золота — сияющего счастья.
Жаль, Босха самого видать не мог,
хоть был в его я живописной власти.
* * *
Ручей подвижнее, чем ртуть,
среди снегов с тобой болтает.
Снег розоват — с ветвей слетает,
но ныне в белом цвете суть.
Слепит, играет белизна,
ручей рассказывает нечто
скороговоркой, очень нежно.
За ним — лесная тишина.
СОН
(стихотворение в прозе)
Забежал в класс — задать вопрос любимому Пал Петровичу, и встал, глядя ошалело.
Голова Павла Петровича лежала на парте, а из плеч выглядывала крупная, зеленоватая улитка, шевеля толстыми усиками. Один усик, изогнувшись, точно зафиксировал ученика; Пал Петрович взял голову и, аккуратно насадив её на улитку, сказал обычным голосом: Не бойся, Васенька.
Мальчик решил не бояться, веря всему, что увидит.
-Ты, Васенька, случайно проник в мою тайну. Я, видишь ли, не отсюда. Я с иной планеты.
-О! — воскликнул Васенька, — значит инопланетяне бывают?
-Конечно. Ты подумай — мироздание бескрайне, как биллионы океанов, не могло же быть так, чтобы только земля оказалась заселённой.
— А инопланетяне не воинственны? — всё же опасаясь за землян, поинтересовался Васенька.
-Мы — нет. Мы просто приглядываемся, изучаем, как вы живёте. Но — секрет — да? Молчок. Задавай же теперь свой вопрос.
И Васенька проснулся, сел на постели… Тёр глаза, думая к чему бы замечательный математик Пал Петрович приснился так, как приснился.
* * *
Ямка в форме сердца в перламутре
снега — так возникла, или дети
прокопали? Кипенное утро,
будто ночи нет на данном свете.
Ямка, испускающая нежно
дух любви в действительность… Представил.
Ночью всё казалось безнадежно,
новые накрыли волны яви.
* * *
Ковчег завета, золотом обшитый,
в святых святая помещённый. Храм,
подъятый к небу глыбой монолитной,
был уничтожен, сгусток многих драм.
Иеремия сохранил в пещере
ковчег, его литую тайну тайн.
Речь о легенде, вовсе не о вере,
о знание речь не идёт.
Итак
Ковчег, вмещавший альфу и омегу
грядущих человечества судеб.
Отдельному познать ли человеку
в чём жизни суть и своеродный хлеб?
Ковчег сгорел… Неистовое мясо
истории… Ковчег людей целил.
Плоть не ясна. И уж совсем не ясно,
что выше: тьма энергий, сгустки сил.
* * *
Сказки, сказки, сказочки.
Эскимо на палочке.
Лекции, конспекты.
Много грязной пены
В ссорах с тёщей стало.
Майонез и сало
под запретом. Деньги
спёр сынок. Что делать?
Лысина и брюхо.
В огороде брюква.
Эскимо так сладко.
Сказочка столь гадка.
СВЯТОЙ АНТОНИЙ
Отогнавши крокодила на
Тоненьких, как нить, паучьих ножках,
Размышлять Антоний станет над
Мировой загадкою — из сложных.
Или код всеобщности ему
В недрах одиночества доступен?
Он, узнав ветвистую потьму,
Ведает: закон её преступен.
Люди все составлены из трёх
Формообразующих формаций —
Тело явно, а душа и дух
Вне даны физических градаций.
Матерьяльность какова души?
Слон идёт — но с дьявольскою мордой.
Сложно долго пребывать в тиши
Разума: соблазнов вновь аккорды
Прозвучат… Горящие тома,
Смешанные с женскими телами.
Столь обширны ада закрома,
Их узнать — как оказаться в яме.
Был велик Антоний? Как своё,
Коли было, принимал величье?
Современность суетой поёт,
Мудрость посчитав за нечто лишнее.
* * *
Срез боковой нападавшего снега,
Слежавшегося в пышные пласты,
Как будто геология так нежно
Представила историю: и ты
Изучишь периоды временные.
Синеет и белеет каждый пласт,
В себя включая тайны мировые,
Постичь какие нам никто не даст.
* * *
Снег падал, падал, падал, падал.
Обилье нежных белых строк,
внутри каких резвился ангел,
и был совсем не одинок.
Снег завершил свою работу,
белы гирлянды на ветвях.
Взор обративши к небосводу,
увидишь синевы очаг.
Земное много нам привычней,
в песочнице возрос Монблан.
Играть в снежки мальчишки вышли,
восторг сулит им снежный план.
* * *
Фундамент — корни зданий.
Корни
Представил башни — велики.
О, не возникнут без платформы,
Как ни мечтай о том — стихи.
Платформа-боль, платформа-радость.
Фундамент зданий в глубине.
И жизнь исследовать досталось
Стихом, растущим мерно, мне.
* * *
Меж даром и проклятьем есть
(как страшно!) общее: стихами
Жить, значит худо пить и есть,
Сближаясь с дальними огнями.
Конкретика пластов земных,
И тщетность собственной надежды.
Дар и проклятье входят в стих,
Звучащий искренне и нежно.
* * *
Жажда жизни через
Боль и соль утрат,
Болью полон череп,
Не пойти назад.
Вклиниваться дальше
В будущее: верь
Лучшие пейзажи
Прозвучат, как весть.
Световая жажда
Жизни поведёт
До смерти: однажды
Даст она полёт.
* * *
Рубли старинные, тяжёлые,
Серьёзность прошлого густа.
А в девяностые весёлые
Летело всё, рвалось с куста
Действительности ошалело.
В музее кругляши монет
Глядят, как будто помнят дело,
Какое было. Больше нет.
* * *
Багровой гущей заливает
Твои несчастные мозги.
Давление клыки вонзает
В затылок, планам вопреки.
Подействует, иль нет таблетка?
В глазах мелькающая муть —
И ей наброшенная сетка
На данность, — род не сильных мук.
Но не погибнут планы, ибо
Ты должен их осуществить —
В осуществленье жизнь и выбор,
И духом даденная нить.
* * *
Мы пропавшие дети,
Нас не видят, не слышат.
И страшит чёрный ветер,
Ветки леса колышет.
Как смогли потеряться?
Нет ответа, не знаем.
Всюду страшные рати…
Мы дрожим, ищем знаки
Света, выхода к свету.
Кто зовёт? кто обманет?
Подберёт мальчик ветку,
Что мечом не предстанет.
Страшно детям пропавшим,
Потерявшимся в жизни.
Света мы не обрящем,
И надежды так лживы.
* * *
Ленты снега, быстрое мельканье,
Падает и серебрится снег,
Будто сообщает: в мирозданье
Ничего чернеющего нет.
И глядишь, глядишь на ленты снега,
Свой легко вершащего полёт,
Как огромный голубь из ковчега,
Что нам весть о счастье принесёт.
* * *
Папка в папке — как матрёшки,
Только в них не пустота,
А словесные дорожки
К замку, что зовут мечта,
Или нечто в этом роде.
Папки снова громоздишь.
Разведёшь словами розы,
Или установишь тишь?
* * *
Скребётся нечто в бедном-бедном
Мозгу заржавленном твоём.
Ты выглядишь ужасно бледным,
Не скажешь никому: споём.
Какие жернова смололи
Дни жизни, только без муки?
Весьма серьёзны дозы боли,
Отчаяния и тоски.
Крест запредельности настолько
Дан иллюзорно, и т. п.
И сбитая души настройка
Давно не нравится тебе.
От нежности и состраданья
Прозрачной сделалась душа.
И прагматичные мерцанья
Дней, как указ: не хороша:
Быть таковою не должна
В предельно злые времена.
ПАМЯТИ ЕГОРА ЛЕТОВА
Рваные гвозди Летова.
Под огнями дождей
Самосожженья лестница —
Других не страшней.
Рок разрывает клёклую
Бездну пространства, дик.
Жизнь затянуло плёнкою:
Отгородило владык.
Сцена съедает тело —
Душу не тронуть ей.
Бьётся осатанело
Голос в сетях лучей.
* * *
Фрагменты рода — фотографии
На старом и резном буфете.
Нужны ль ушедшим эпитафии?
А правда ли, что люди эти
Ушли, когда в твоём сознанье
Они, как молодые, живы?
Вот бабушка и дед: мерцанья
Былого не бывают лживы.
Как много с бабушкою связано!
Что деда знать не мог… условность,
Коль знал по бабушки рассказам.
Реальность — множество углов, но
Есть в ней дорога световая.
Вот дядя-крёстный рядом с тётей.
На фотографии взирая,
Как будто вырастешь из плоти
В пространство, в коем смерти нету.
И папа молод, улыбается —
Он счастью вверен, вверен свету,
Какой извечен.
Не кончается.
* * *
В окно глядел мальчишка, после парень,
потом старик, теперь глядит малыш.
Преемственность, в которой мир заварен
и был когда-то…
Ну а сумма крыш
В окошке не меняется годами.
Другие дети снова на катке.
Всё звёздами проносится, листами
Событий, что найдут себя в стихе,
Пока мы их реальностью листали.
Бежит малыш с лопаткою в руке.
* * *
Самое страшное — это ты:
бездна твоя и твои мечты.
Заточенье в телесном мешке,
Хоть отраженье найдёт в стихе,
Легче не сделается от того.
И страшно твой над тобой торжество.
* * *
По скулам дней стекает бездна
Всеобщей жизни лентой лент.
Мозг, многие впитавший беды,
Жизнь обработал суммой лет,
Когда всеобщности давильня
Раздавит твой конкретный мозг,
Узнаешь — страхом изобильные —
Пространства, что представил Босх.
Хорёк — в серебряной оправе
Очки напялив — изучил
Том, где о страсти и о славе
Писал хозяин тёмных сил.
Гигантский нож два рассекает
Огромных уха, и растёт
Пузырь, какой в себя вмещает
Того, что бытом был растёрт.
По скулам дня стекает бездна,
Обыкновенная весьма.
Я чётко знаю — я исчезну,
Но не исчезнет жизнь сама.
* * *
Не следует в Великий пост ругаться,
Сколь умягчить сердца возможно, столь
Предстанет жизнь, как умное богатство,
Тепло в какой, любовь в которой соль.
Формален ныне пост — пугает бездна
Церковная, где мёртвый формализм.
Пластами друг на друга лезут беды,
Организуя чернотою жизнь.
* * *
-А?
-Б? В чём обвиняешь? — Ты
К ребёнку равнодушен. — Дура,
Кто с ним гуляет?
Так просты
Для ссоры поводы, — структуры
Её нелепы и страшны,
И обоснованы, по сути.
А?
Б!
Так и сложились дни,
Аж перед ними ум пасует.
* * *
Газетный лист шуршит по рельсам,
Желтеют камни между шпал.
Деревьям лесопарка верь всем,
Не зря их ветер ободрал.
Тут, за железною дорогой
Подняться можно в лесопарк.
Осенней грезящий эклогой
Поэт вошёл в словесный пар,
Другим едва ли различимый.
Бордовый лист и жёлтый лист.
Отчаяние не по чину,
Коль долго строчку к строчке лил.
* * *
Хотелось жизни яркой, а не тусклой,
И музыки весёлой, а не грустной.
За пятьдесят смешны свои мечты,
Дожить бы боле-менее достойно.
И на душе, чтоб было так спокойно,
Как и представить не умеешь ты.
* * *
Вакуум настолько одинок,
Сколь тебе действительность понятна.
Вакуум в душе во много строк
Выразишь, но не пойти обратно.
* * *
Мысли чёрные, как брёвна,
Мысли красные, как раки
Мёртвые, когда съедобны…
И от жизни только раны.
* * *
Оторванная с белой ложкой
За голенищем сапога
нога… Свихнуться глядя можно —
Однополчанина нога.
Жизнь без войны — избыток смысла,
Но вечны кадры бытия,
Где человеческое смыто,
Раз хлещет адская струя.
УХОДЯЩАЯ НАТУРА
Мальчишка пролетает вдоль
Площадки на велосипеде.
Его я вижу, зная боль
Разнообразную на свете,
И ту, когда мальчишку зришь:
Ты это в детстве — понимая.
И в скверике потом сидишь,
Былого камни собирая.
Так, уходящая любой
Из нас натура, в антураже
Теперешнем, чрез миг — иной,
Но прошлое о многом скажет.
Сколь одинок, столь не понять,
Зачем всё было так, как было.
Нельзя грядущего узнать,
Не потеряв изрядно силы.
* * *
Безделье — славное понятье,
Расслабленность, как у Рабле.
Как будто мера восприятья
Всего, что знаешь на земле,
Даётся под углом особым.
Безделье, цифровая ширь.
Мечтательность вгони, попробуй
В обыденную дня цифирь.
* * *
На пике довольства собой —
Мол, сделал хорошее нечто —
Вдруг с собственной встреча душой
Ужасной окажется — встреча,
В процессе которой поймёшь:
Ты хуже, чем вошь…
* * *
Игольчатый готический собор,
Врата какого, будто вход в былое.
Торговцев тени, воинов — такое
Густое ощущение тобой
Владеет… В пене завитков орган.
Скамьи — как будто волны жизни прошлой.
И не считай сегодняшнее ношей,
Всеобщность ощутив небесных стран.
* * *
Всё равно всё это перемнётся,
Пожелтеет, выбросится, жаль.
Мне была литература — солнце,
Дар чей — золотая вертикаль.
Публикации в газетах, или
В альманахах и журналах мне
Скрашивали хоть немного были —
Скудные, тяжёлые вполне.
Очевидная судьба архива,
Ясная литературы даль.
Нет! всегда сокрыта перспектива,
Оттого густа весьма печаль.
* * *
Мелеагра, иль Беллерофонта
вспомнишь ли историю теперь?
Где-то за изломом горизонта
интерес твой к мифам, и т. п.
Вырастая, многое теряешь,
обретенья так ли велики?
И за пятьдесят уже не знаешь,
для чего себя вложил в стихи.
* * *
Шкаф осторожно открывает платяной,
заглядывает: глубина, одежда.
Затылочек круглится, а надежда
сильна — секрет разведать шаровой.
Потом комода ящик тянет на
себя, детальки разные красивы.
…гулял, узнал суровый нрав крапивы.
А дома — каждый ящик глубина.
Потом малыш машинки строит в ряд,
везёт под стол — обширное пространство,
и можно под кровать ещё забраться.
И малыша глаза, как свет, горят.
* * *
Шахта сознанья весьма
Глубока и страшна.
Сложности теме верна
Всегда она.
Вновь погрузившись в неё,
Уголь прозрений
Сможешь добыть? и своё
Место (так много ступеней
Спуска) постичь? Но подъём
Важен из шахты.
Свет воспоём.
Ах, ты,
Что вознамерился петь,
В шахте сознанья застрявши!
Не закидает смерть
Шахту, коль прожил не зряшно.
* * *
Бред юношеских сочинений —
Стихов, рассказов — коль сейчас
Припоминаешь — род мучений,
Как будто денный свет погас.
Плетущиеся, как попало,
Как будто пьяные слова.
А в 50 глядишь устало
На жизнь, поняв её едва.
