К основному квадратному залу
Часть алтарная с севера, с юга –
Вестибюль… Будет белым, как вьюга,
Наш дацан, будет вверен кристаллу
Размышлений, молитвы, работы…
Крыши с загнутым верхом красивы.
Медитация – образ свободы,
Жизнь – подобье сплошной перспективы.
Возведутся в дацанах дуганы,
Божествам посвящённые меньшим.
А монах – он в пути постоянном,
Неустанном, не мыслимо мешкать…
НИЧЕГО НЕ ПОПИШЕШЬ
(стихотворение в прозе)
Вольдемар Трёч был не в духах – с тех пор, как компьютеризация и интернетезация сделались повсеместными, дел у него маловато стало: всё самое гнусное, самое затхлое и бездарное расцветало, колосилось, получив достойную почву, давало отвратительные побеги и проч., и проч.
Только хочешь кого настроить на гневливую волну – а он, бац! Уже такое в блоге накорябал, что все усилия Трёча сведены на нет.
Только хочешь перессорить того с этим – а они, гляди, уже друг друга так дерут, что только перья летят.
И увеличивается взаимокусание, увеличивается, а он – такой виртуозный, изощрённый Трёч вроде и не при чём: уж опередили его людишки-интернетишки во всём, уж они спуску не дадут…
Сунулся, было, в мир шоу-биза – так там ещё хлеще: чем бездарнее, тем знаменитее, чем поганее, тем богаче, и глотается всеми, и разносится интернетом, как зараза по крови…
Умел бы – зарыдал!
Церковных людишек пощипать?
Да куда там…
Одни деньги, обряд, тупицы, обжоры…
Политика давно опередила возможности Трёча.
Сидел в своём особняке, попивал с горя, да и не знал, как быть.
Что ж делать?
Пришлось докладную писать – чтобы отозвали из командировки: мол, и без него люди справляются: добро повывели, милосердие порезали, сострадание отменили, правду изувечили…
Ничего не попишешь.
ПАМЯТИ А. ЗАЛИЗНЯКА
Берестяных секреты грамот
Раскрыл учёный, расширяя
О мире знания: вот так вот
Копилку яви пополняя,
Мы ценность жизни постигаем,
Благодаря учёным, или
Поэтам… Жаль, касаясь краем
Сознанья настоящей были.
* * *
Луч психику слоями высветляет,
Выхватывая это, то, вон то.
Суть сверхсознанья то, что окрыляет,
Дав пониманья – смерть не есть итог.
Иисус себя в живое сверхсознанье
В пределах краткой жизни превратил.
Его ученья мера пониманья
Мала, духовных не хватает сил.
Тень Бога ощутить в себе хотя бы,
Да тень такая может ослепить.
…в семнадцатом зима довольно слабо
Работает, темно без снега жить.
* * *
Коринфский орден – связь декора
Густого с ощущеньем жизни.
Колонны радостны для взора –
Прямые, не бывают лживы.
Есть ионическая лёгкость,
Курчавость – от листвы, как будто.
Но это – мраморная плотность,
Хоть листья в ней струятся бурно.
Дорическая строгость… Важно
Сияние архитектуры,
Поскольку жизнь зависит ваша
От благолепья верхотуры.
* * *
Музыкальные из дацана
Инструменты – как флейта звучит!
Добродетели другом рано
Быть, учитель пока не велит.
Жор – искусство сложнейшего свойства,
Не смертелен для оного рак.
Сколь батыров серьёзно геройство –
Не узнаешь, глотая коньяк.
Одинокое пьянство – и космос
Духа можно, иль нет совместить?
Много дней заурядных и косных,
Ариадны блеснула бы нить.
Нить янтарного цвета – такого ж,
Что коньяк. Жизнь – вполне лабиринт.
Иль на шахматы крепко похожа,
Но в противниках – смерть.
Даже Рим
Разрушает, играя…
Играя,
Не войти в сине-белый дацан.
А парение мысли – как рая
Отзвук, с отблеском райских полян.
* * *
Варится на кухне холодец,
Аромат по комнатам витает.
Новый год… А что он обещает?
К празднику подходишь, наконец,
Пролетит, ждал праздно рубежа.
Холодец, и сельдь под шубой, любо,
Пироги – им рада ли душа?
Каплет дождь. Глядишь, скрививши губы.
ОН БЫЛ БУДУЩИМ
(стихотворение в прозе)
Воспитательница сказала:
-Вон смотрите, за горкой у нас главные разбойники.
-И мой?
Обычно малыш выбегал, мчался к тебе, а тут – даже не заметил.
-И ваш.
Малыши за горкой собрались вчетвером, что-то обсуждали, один размахивал мечом, потом – побежали все четверо, и тут – увидел отца, изменил маршрут, бросился ко мне.
Ты подхватил его:
-Ну что, домой пойдём? Ёлку наряжать?
Год завершался бесснежно, и декабрь был больше похож на март.
-Подём, ёку наяжать…
Малыша вёз на самокате, держа тот за руль, и чувствовал не понятное, необъяснимое совершенно, незримо пульсировавшее между ними; малыш иногда прижимался к руке, порой начинал напевать.
Он был будущим – малыш, частицею его; он жил уже своею жизнью, связанной с твоей, не особенно получившейся, но его – непременно должна быть ярче…
* * *
Великая китайская стена
С Наполеона войнами союзна
Настолько, сколь действительность одна,
Пусть разные века проходят грузно,
Как муторно возводится стена!
Строительства суммарные усилья.
Наполеон – герой, сама война,
Не то война ему дарует крылья.
На Корсике растёт Наполеон,
Там горы и народ весьма жестокий.
Но синевою дышит небосклон,
Как будто Бог донельзя одинокий.
Наполеон – солдат. Потом – ступень:
Он офицер. Потом военачальник.
На сердце власть бросает властно тень,
И эта тень из траурно-печальных.
В России легендарная война,
До сих пор не понята всею суммой.
Снега.
Морозы.
Был Бородина
Блеск яростный, и рок ужасно шумный.
Наполеон пришёл, потом ушёл! –
Учёный утверждает. Спор вскипает –
Он изгнан был, разгром познал, тяжёл.
А истина, как змейка, ускользает.
Великая китайская стена
Сереет…
Извиваясь, коль с полёта
Увидеть – так змеёй она дана
Огромною.
Полёт – всегда свобода.
Соединятся времена дугой
Из нам невидимых слоёв пространных.
Есть масса, плазма жизни. Есть герой.
И ход времён из вечных, неустанных.
* * *
Воспитательница говорит
В шутку: Там, за горкою бандиты.
-Там и мой? – Ага. Глядите! – Вид
Славный: детки шепчутся, и битвы
Тут же разыграть горазды! Ап!
Мой малыш меня увидел – мчится,
Подхватил его.
Ему – как шкап
Я велик.
Присутствию граница
В садике означена… Везу
Малыша на самокате, зная
В будущее дверь: её в мозгу,
Мысленно конечно, открывая:
Превзойдёт во всём меня малыш,
Ощущаю. Он к руке прижался.
Между нами золотится тишь –
Космос оной не постигну, жалко.
ЛИБО ПОДЕРУТСЯ, ЛИБО СЯДУТ ПИТЬ…
(стихотворение в прозе)
-Россия – душа мира!
-Какая-то хреновая душа у мира – грязная, нищая…
-Перестань! Я о грядущем, о развитие…
-Исходя из настоящего, наше развитие заведёт в яму…
-Нет, мы переболеем, и станем…
-А, брось ты… Россия в лучшем случае лёгкие мира.
Дальше – либо подерутся, либо сядут пить.
* * *
В пятидесятый день рожденья
Ночь не подарит капли сна.
Вновь детства вкусное варенье
Припоминаешь. А луна
Сон совершенно отрицает.
Паноптикум земной тяжёл –
Не заслуживший государит,
И попран доброты глагол.
Рак с пауком соединятся
В банкира, образ чернотой
Мерцает, как его богатство.
Мы все как будто за чертой –
Успех отведавшие густо,
Варящиеся в нищете.
Поставившие на искусство,
Чтоб оказаться в пустоте.
В пятидесятый день рожденья
Ночь капли не подарит сна.
И без пощады, как знаменье
Горит тяжёлая луна.
* * *
Как нельзя повеситься на нитке,
Так нельзя поэзиею жить.
Можно – только жизнь подобьем пытки
Будет, и её не полюбить.
НЕ ПОДСКАЖЕТЕ НЕСЧАСТНОМУ?..
(стихотворение в прозе)
Нелепо топтался у газетного киоска, заваленного пёстрой продукцией: игрушки, безделушки, яркие журналы, множество газет; долго копался в кармане серого, старого пальто.
У подошедшего взять зажигалку дядьки спросил:
-Скажите, как газета может стоит двадцать рублей? Даже больше?
Тот поглядел, как на ненормального, ответил, пожав плечами:
-Может.
Спросивший вытащил из кармана несколько красных советских червонцев, тыча ими в воздух, сказал:
-Но ведь это приличные деньги. И потом – где же плакаты, лозунги, портреты вождей, а?
Мужик, помнящий Советский Союз глядел уже не обалдело, а растерянно.
-Вы… вы…
-Я не пойму ничего. Вчера заснул, немного помучался, правда, бессонницей, сегодня встал, вышел на улицу – и не узнаю города…
Он спрятал советские червонцы в карман, снова вытащил.
-Так что? Не подскажете, а?
Понимая, что такого не бывает, купивший зажигалку снова пожал плечами, и быстро пошёл к переходу, благо вспыхнул зелёный свет.
А заброшенный в наш, завершающийся бесснежно 2017 год человек растеряно озирал сверкающие витрины, пестро одетых людей, непривычное количество не знакомых машин, и думал, что же делать, а?
Не подскажете несчастному?..
УНИЖЕНИЕ СТАТУСА МЫСЛИ
(стихотворение в прозе)
Что ж еле тащится не может побыстрее ехать дед наползает зараза она достала то ей не так это не этак разводиться надо успею ли деньги перевести чёрт как быть совсем потерялся…
Вагон метро.
Чёрные овеществлённые дуги мелькают в пространстве, не замечаемые никем, стальные и алюминиевые иглы сыплются друг другу на головы.
Это мысли?
Вся бесконечная словесная, часто чёрно-багровая толкотня в наших головах унижает статус мысли…
* * *
Мне 50 сегодня, Игорь,
Тоска съедает юбилей.
Охота плоти сбросить иго,
И чистым духом стать скорей –
Того не мене и не боле.
Москва без снега, серый сквер.
И не в моей я знаю воле
Узнать сиянье тайных сфер.
ДАЛЬШЕ БУДЕТ ЖИЗНЬ… ПОСЛЕ ПЯТИДЕСЯТИ
(стихотворение в прозе)
Снеголеп – забавная детская вещица: пластмассовые клещи с полусферами на конце: лепить снежные шарики – в пакете, повешенном на руль самоката, бьётся о металл, когда везёшь малыша, тянешь за руль.
В декабре – мартовская погода, и Новый год, который будет завтра, кажется нелепым в таких условиях.
-Папа, там что? – малыш вытягивает лапку.
Туман обвивает недавно построенные, высоченные, своеобразной формы дома, точно размывая их реальность, конкретность.
-Это туман малыш.
-Туман?
-Ну да, такое явление погоды.
-А я не вижу домики…
-Потому, что туман.
-А мы поедем в туман?
-В ту сторону поедем. А в туман как же? Он высоко…
Пересекаете улицу, трамвайные пути.
Дома высоки всюду – Москва тут матёрая, переогромленная, старые застройки мешаются с новыми, повышенной комфортности, домами.
…в юности казалось, за пределом пятидесяти жизни нет: однако, вот, отзвучавший вчера юбилей, опровергает казавшееся, и даже туман, конкретен в своей расплывчатости.
-Па, открыт туннель!
Малыш так воспринимает акведук, на вершине которого проложена дорожка, но путь открывают только по выходным: сегодня суббота.
Лестница наверх, деревянные настилы, деревянная же крыша.
Тут уже малыш мчится на самокате, еле поспеваешь за ним, а внизу – всё игрушечное: точно для игр великанов дано…
Дальше будет сквер, островки чёрно-серых деревьев, ёлочный базар с гирляндами, прыскающими светом, детские площадки, куда стремится малыш.
Дальше будет жизнь…после пятидесяти; а малышу – превращение в не-малыша, с каким будешь говорить, рассказывая, что сумел понять и узнать о жизни…
* * *
Господи как медленно состав
Едет доживу ли до получки
Мой дружок конечно был не прав
Зинка Машки очевидно лучше –
Если мысли всех людей в метро
Стали бы видны – чернели иглы,
Падали б и косо, и остро,
И людей, огонь рождая, выжгли.
31 ДЕКАБРЯ
(стихотворение в прозе)
Она плакала, потом успокоилась, глядя на спящего своего малыша – такого родного, такого драгоценного…
Муж ушёл в Новый год к матери, отношения со свекровью не сложились, и сидела она перед маленьким телевизором одна… Нет-нет, сын же её, её счастье, её будущее спал рядышком…
…это единственный негатив, какой мог бы я сказать об отце: хотя не помню, кто рассказал мне оный фрагмент: может быть, давно покойная бабушка, мамина мама…
Под Новый год, 30 декабря жена с нашим четырёхлетним малышом уехала в Калугу, к своей матери.
Мог бы поехать с ними?
Вероятно, но – привык встречать Новый год, будем сидеть за столом, перед телевизором с мамой; а жена собиралась рано лечь спать, и… что бы я делал в Калуге? Сидел перед телевизором с тёщей?
Москва бесснежна в декабре 2017 года, вечером черно, не хочется выходить; а первого января у мальчишки в Калуге утренник: дед Мороз, ёлка, поздравления…
Ладно, вернётся через несколько дней.
Хотя с мамою мы не встречали новый лет двадцать… или больше…
Сжимает сердце резко – от тоски по малышу: гуляли утром, так забавно играл, носился, в комбинезончике своём и куртке напоминал медвежонка, и обошли мы с ним десяток детских площадок.
Завтра 31.
31 декабря 2017 года – я перешёл полувековой рубеж, и, вспоминая, как в юности считал, что за 50 жизни быть не может, улыбаюсь: вот, выпал шанс проверить.
* * *
Тьма сгущается логично,
Коль в душе сгустится – крах.
Что зимой потьма привычна,
Отражается ль в сердцах?
Новогоднее пространство
На неделю продлено.
Но известно до нюанса,
Коль полста прожил, оно.
Всё-таки темно и скучно,
Одиночество гнетёт —
Мной давно оно изучено,
Как депрессия и мёд.
ТРОЕ ВО ДВОРЕ
(стихотворение в прозе)
Свинцово собиралось, ползло, густело, на землю падали косые, перелётные тени…
Трое бывших одноклассников стояли во дворе – уютном, обширном дворе старого дома: с эстрадой, фонтаном и сразу несколькими детскими площадками; стояли под раскидистым дубом, так, что если бы стало накрапывать – не замочило б, а полило – успели бы добежать до домов.
Один, пьющий пиво прямо из баклаги (впрочем, предложил другим, но – отказались), говорит:
-Меня ж Киселёва лишила радости повозиться с малышом…
Другой, у которого сын родился несколько месяцев назад, вздрагивает вдруг, понимая, сколь сильна может быть в человеке ложная память: Киселёва, гражданская жена одноклассника, была бы счастлива, если б возился тогда с малышом, да он бросал её с мальчишкой многократно, уходил, возвращался… Теперь он жил за счёт молодой подруги и сидел с её трёхлетним сынком…
Третий одноклассник – не женатый, бездетный – перевёл разговор на зарабатывание: был риелтором…
Реплики шли кособоко, предчувствие ливня всё же томило, и скоро разошлись, не дожидаясь потоков…
* * *
Сундуки, раззявив пасти, прут
На копилки, угрожая оным.
Брейгелем означенный маршрут
Состраданье сделал беззаконным,
И добро…
Дремучий прагматизм,
Косный, и зубаст, и острый коготь –
Нашу днесь определяет жизнь,
По-другому надо бы попробовать.
Свифт ещё советовал мозги
Деток бедняков питаньем толстым.
До того дойдём, верша круги
Яви – и с весельем, ржаньем конским.
…будто сами мы себе враги.
* * *
Кровь, продолжение своей,
Код рода и ветвленье рода.
Как сердце болью за детей
Заходится – давно порода
Людская знает…
Мой малыш!
Мы что – рождаем их для смерти?
Вдруг чёрной бездной ощутишь
Пространство – ибо вечер – тверди.
В жизнь бесконечную, в её
Извечное развитье веря,
Ты улыбнёшься, и ещё
Подумаешь: всё верно, верно…
* * *
В Новый год от жены с малышом
К маме старой ушёл,
С нею встретил.
Одинокая плачет жена.
Спит мальчишка. Посмотрит она –
Как хорош.
А за окнами ветер.
Было… кто мне о том рассказал?
У меня укатила в Калугу
В Новый год, взяв мальчишку, жена.
Снега нет в этот год. Ожидал
Серебристую звонкую вьюгу.
Что же? С мамою выпью вина…
МОНЕТЫ И ВОЗРАСТ
(стихотворение в прозе)
Многое в его жизни связано с нумизматикой, с монетами…
Когда-то, уже и не вспомнить во сколько лет, нашёл в книжном шкафу – а был он старинный, с суммой витых, деревянных узоров, и два стекла его казались огромным пенсне – эстонскую коробочку из-под специй, а в ней – европейскую мелочь.
Высыпал, разглядывал, было так интересно.
Потом с отцом выясняли какие это страны – в основном из соцлагеря были, но попался и английский трёхпенсовик и швейцарский франк…
Ездил с отцом в клуб – детей не пускали – и ждал, ждал в подворотне, забредал в чужой двор, ждал отца – а вход в клуб был из арки старинного дома…
Вот отец выходит, сам довольный, как ребёнок, достаёт из кармана мелкие монетки разных стран, и особенно интересны Азия, Африка…
Ходили и на толкучку – чёрный рынок – люди толпились в лесу, на Малинковке, и пахло снегом, куревом… даже казалось, серебром, а однажды, завидев ментов, бросились по снегу, ломая кусты, и менты хохотали, кричали в громкоговоритель: Что бежите, как лоси?
Потом клуб помещался в церкви – давно переустроенной, разумеется, и тут отец платил три рубля, чтобы его мальчишку пропустили…
На столах… чего только не было, и уже тогда манило серебро; гул голосов плыл, и вся атмосфера нравилась настолько, что захватывало дух.
Бабушка прострочила пакет, сделала ему хранилище для монет, и он любил показывать приходящим в гости взрослым.
…гимназическая подруга навестила бабушку, пили чай, потом ба сказала:
-Сейчас идём твои деньги смотреть…
Она простовата была – милая, чудная ба…
И он разворачивал пакет, называл страны, номиналы.
Потом отец, увлекающийся вообще, стал покупать серебряные, и тогда в коробке из-под чертёжных инструментов сделал подобие планшета, приспособив для подстилки вельвет…
Альбом привезла мама из командировки в Польшу, но в нём держал не серебряные монеты.
Продал всё в восемнадцать лет, попав в компанию весёлых парней и девчонок, продал, не переживая – хотелось гулять, ходить в кафе… Дома скандал был…
Тридцать лет спустя, раскладывая планшеты с серебром, накупленным за последние годы, любуется, вспоминает; а может разложить их только когда жена с малышом ездят в Калугу, на историческую родину, как шутит…
Он точно видит, ощущает тончайшие ауры, окружающие монеты: тени чужих жизней, сошедших в неизвестное инобытие поколений; он видит эти тени, фантазирует, представляя прогулки по Австро-Венгрии, или владениям Священного Рима, и чувствует себя в пятьдесят четырнадцатилетним…
* * *
Как так – мне 50? И где мальчишка?
Из дома выводил велосипед,
И мчал дворами, ну а дома – книжки,
И с папою огонь и свет бесед.
И где подросток, сочинявший сказки,
Писателем мечтавший стать? Во мне…
Они во мне все умерли… И смазан
Пейзаж судьбы теперешней вполне.
Не просто осознать — полвека прожил –
И снова путешествуешь во прошлом.
ТРОЕ… ПОТОМ ДВОЕ
(стихотворение в прозе)
Сначала один мальчишка, худой и высокий, выходил из дома, и шёл, петляя дворами, потом встречался с другим – подвижным живчиком, и шли вдвоём, и, наконец, третий, много читавший увалень, присоединялся к ним.
Шли в школу – втроём, каждое утро.
-Мы вчера с отцом…
-А я из пластилина армию слепил…
-Природоведение выучили?
Снег скрипел, и было всё замечательно.
Потом розоватое, замечательное стало рассеиваться – живчик с увальнем продолжали ходить вместе, а худой и высокий рано вошёл в иные интересы: девчонки, выпивка втихую…
Двое дружили все школьные годы, хотя с увальнем случился пубертатный криз, и родители пробили ему индивидуальное посещение, что, в условиях Союза, было не просто…
Худой и высокий занимался бизнесом, прогорел, влез в долги…
Живчик, бредивший историей Франции с 12 лет, поступил на Истфак МГУ, окончил аспирантуру, стал доцентом, долго жил по Франции – вот, лишнее доказательство реинкарнации: в прошлом воплощении очевидно был французом, думает увалень, давно переставший быть таковым…
Он – литератор, с мистической составляющей, не слишком успешный, но печатавшийся изрядно, и теперь, перейдя рубеж пятидесяти, всё пробует представить, как выглядят те двое: узнал бы их? Нет?..
ФРАГМЕНТИК
(стихотворение в прозе)
Вышел гулять – соседка, пожилая матрона, жала на кнопку звонка соседа, увидела выходящего:
-Ой, Саш, может, ты поможешь… Колька не отвечает на звонки.
-Да он спит в это время. А что нужно?
-Картину повесить, ты достанешь, наверное…
Зашёл в коридор, светлый и чистый, квартира – примерно такая же, как у него.
Стена – окрашенная: модно ныне, без обоев, и торчит шляпка вбитого гвоздя.
-Достанешь? Или стул принести?
-Достану, похоже…
-Правда картина тяжёлая, — она несла натюрморт, в банальной раме, за стеклом.
-Попробую, — взял картину. – Никогда картин не вешал.
Он, подняв предмет, нащупывал пальцами шляпку гвоздя, она натягивала верёвку, путавшуюся под пальцами.
-Так… чуть правее… вот так. Да, повесили.
-Криво.
-Это поправить легко.
Он чуть сдвинул картину, и пошёл к лифту.
-Ой, спасибо тебе. А то с сыном общего языка не нахожу…
-Бывает.
Ехал уже вниз.
Сосед – сын её – чревастый, замедленный, лет 55, — здоровались, пару раз за все годы разговорились, и то, когда поддаты были. А жена сына – тихая, стройная, приятная; дочка давно выросла, недавно родился внук.
Уехали должно быть – иначе хозяйка не была бы одна.
Вспомнилось – много лет назад жила с армянином, он часто выходил курить на лестничную площадку – общительный, дружелюбный…
Дождь косо сыпал на улице, всё мокло, растекалось, отражалось неровно в лужах, и поверить, что завершается декабрь было невозможно.
А?
(стихотворение в прозе)
Сотрудница, которая ему, 18-летнему, недавно поступившему на службу в библиотеку, нравилась, возилась с книгами, слыша, как другой сотрудник говорит институтскому приятелю, зашедшему в библиотеку:
-Тут другу восемнадцать лет исполнилось…
Она оторвалась от книг, посмотрела на нового сотрудника, сказала:
-18… Тут друзьям и знакомым 30 и больше…
… приятель в качалке, повествуя о тесте, на вопрос сколько ему, ответил:
-Сорок с гаком.
Давно минуло и тридцать, и сорок, и гаки все пролетели.
Давно не ходишь на ту службу.
А то, что несколько дней назад перешагнул отметку 50, наполняет оцепенелым удивлением – как же могло так случиться?
А?
* * *
Пульпа или плазма… Из метро,
В массе зданий, в уличных пределах,
Данная буквально и пестро,
Путана в страстях… из очумелых.
Или мизантропии наплыв
Так людей заставит видеть? Что же,
Коль неясен голос перспектив,
То на плазму пульпа так похожа…
* * *
Рифма к слову рай? А – умирать,
Логика в том сложная, двойная.
Веришь ли в сияний полный рай,
Иль живёшь, прагматике внимая?
Изучая наши дни, скорей
В ад поверишь с огненной начинкой.
Ибо много столь кривых идей
Воплотили, что едва ль картинкой
Радостной представлен мир людей.
* * *
С новым годом! Прочитал на школе,
Мимо проходя, и сыплет дождь.
Небо, как безрадостное поле,
Всходов снежных даже и не ждёшь.
В лужах отражаются деревья,
Отсыревший новогодний день,
Будто отрицание движенья
К счастью, а его манящ предел.
* * *
Бои. Вращенья и круженья.
Бои в кино так хороши!
Должны отвратны для души
Быть кровь, увечья, униженья.
Так что глядишь? И для чего
Их ставят, мощно и красиво?
Разорванная перспектива
Всего мрачит моё чело.
ПОД НОВЫЙ ГОД
(стихотворение в прозе)
Капли дождя блестят на ветвях деревьев, вспыхивая драгоценно в свете фонарей.
Дождливый Новый год, но к вечеру дождь утих, и на ВДНХ шумно, ярко…
Выбираешь задворки, где нет народа… ну, почти; и у ели замираешь, глядя в высоту, испытывая, как в детстве, смесь радости и восторга: нечто теснится в сознанье, и хочется взлететь, хотя небеса чернеют грандиозным провалом.
И снова голые ветви деревьев, чудно украшенные точками капелек; и снова длинный, искусственный каток, где лёд отливает зеленовато, и катятся пары, одиночки и дети, а фигуры в пространстве между дорожками иллюминированы, играют бело-сине-зелёным цветами…
И идут люди, везде идут, и ты среди – капля всеобщности, крохотная живая точка всечеловеческой плазмы…
БЕСКОНЕЧНОСТЬ СУЩНОСТНОГО НАЧАЛА
1
(стихотворение в прозе)
Расплав привычек и интонаций отца ощущаешь в себе, мечтая встретиться с ним там, в беспредельности, коли вся взрослая жизнь прошла без него.
Некоторые движения, оттенки произносимого, определённые повороты или жесты…
Однажды, старинный друг отца, не видевший меня взрослым, и пришедший к нам в гости, сказал: Никогда не думал, что Льва ещё раз на этом свете увижу…
Будет ли ощущать нечто подобное мой сын?
Ему четыре, и он так нежен, будто рядом с ним постоянно находится ангел; малыш светел – будто соткан из лучей.
Сколько я провижу, очень поздний отец, не знаю, как не знает никто, но каналы, по каким переливается нечто важное – из рода в род, из темы в другую человеческую тему, ощущаю остро, и дело тут, конечно, не в сумме привычек, жестов и интонаций, а в бесконечности сущностного начала, обнимающего всю жизнь.
2
Расплав привычек, интонаций
В себе отцовских узнаёшь.
Но в запредельный мир подняться
До сроков нет путей. Найдёшь,
Став духовидцем. Невозможно.
Как будет знать меня мой сын?
Ему четыре. Так немножко,
И будто ангел рядом с ним.
Когда меня не будет, нечто
В себе найдёт он от меня?
Ему я напеваю нежно,
Не зная завтрашнего дня.
* * *
Капельки дождя блестят на ветках
Драгоценно в свете фонарей.
Это будет Новый год из редких –
В серой сумме дождевых лучей.
К вечеру вода устала литься.
На ВДНХ огни горят.
Влиться весь в гуляние стремится
Люд, веселья много для ребят.
На задворках тишина, у ели
Замираю, праздно глядя вверх.
Ощущения не постарели,
Хоть не молодой я человек –
Ощущенья высоты, восторга,
Пусть и одинок мой Новый год.
Может, и во мне созреет – тонко
Скрученный — в душе – небесный плод.
* * *
Игрушки плюшевые силой
Любви пропитываясь – там,
Где нету нас, где с перспективой
Свет сходятся, вне серых драм –
Жизнь золотую получают,
Когда разрушатся у нас:
Всё годы медленно стирают.
Со мной мой бегемот сейчас –
Он плюшев, розовый, забавный.
Ему стихи читаю я,
И слушает, простой и славный…
О! не такой, как жизнь моя.
* * *
Мистического Рождества
Слои за церковью тяжёлой
Увидеть, позабыв слова,
Как будто не нужны глаголы.
Как будто одинокий вой
В твоей душе вдруг оборвался,
И сад сияний ключевой
Открылся, и входящий в сад сей
Я света постигаю суть.
Нет, проходил я мимо церкви.
И сложных ощущений ртуть
Сознания мерцала в центре.
* * *
Между завлабом и завскладом
Пространство, что зовётся садом
Развития – пройдёт завсклад?
Нет, для пути такого слаб.
СКУЧНО ЛЕЖАТЬ В БОЛЬНИЦЕ
(стихотворение в прозе)
Зав. отделением больницы, — в инфекционку попал — вызывала в свой кабинет индивидуально; расспрашивая обо всём, заполняла анкету.
Чем-то поразил вопрос об употребление алкоголя, и он, выпивавший по субботам, решил снизить уровень употребления, сказал, пожав плечами: Пару раз в месяц.
Сказал небрежно, — так, будто выпивка в его жизни не играла никакой роли.
Кабинет был мал, узок, как пенал, но, как ни странно достаточно уютен (через пару лет не вспомнишь мебельные подробности).
Вспомнишь, как, выйдя из кабинета, пошёл бродить длинным коридором, останавливаясь у окон, глядя на отцветание осени, всматриваясь в окрас листвы…
Потом курил в туалете…
Скучно лежать в больнице…
* * *
Твёрже сердца закон Моисеев.
Саддукеи – закона столпы,
Подгрызают бобрами ессеи
Их, возжаждав сверх-яркой судьбы.
Дом и дети: что камни еврейства.
Голос, против звучащий – проклясть.
Саддукеи готовы на зверства,
Чтоб закона держалася власть.
Фарисеи, вгрызавшися в свитки,
Выводили из буквы любой
Океаны значений: в избытке
Слов, иные страшнее, чем вой.
Страшно твёрдое сердце, какое
Не обрезать под пламя любви.
Философия слишком земное
Растворяет отравой в крови.
* * *
В коврах восточных зашифрована
Судьба реальности самой —
Её определяют слово и
План, нам неведомый, большой.
…дом тайной вечери, как призма,
Сиял в ночи для вещих лет
Апостольских деяний: призван
Был изменить знакомый свет.
В дацанах вечная работа
Над внутренним устройством «я»
Вершится, чтоб расширить с воды
Единственного бытия.
…я, инобытия дыханье
Фиксировать стремился, но
Подтексты книги мирозданья
Понять едва ль кому дано.
* * *
У стен – столпы синедриона,
Скрижали спрятавши в умах,
Стоят хранители закона:
Жизнь без него – и пыль, и прах.
Связали буквы саддукеи
Своей уверенностью во
Извечной правоте идеи,
Какой железно торжество.
Не люди – короба из кедра,
Начинка оных – гниль и пыль.
Иисус, души открывший недра,
Был призван новой сделать быль.
Они шипели, будто змеи,
Корили, что клеветники.
Гордыня выпрямила шеи,
Поправши в душах огоньки.
Кондова власть синедриона,
А римлян равнодушна власть –
К таким носителям закона,
Каким угодно в бездну пасть.
И камни слову внять способны,
Коль это слово от высот.
А нам не уяснить подробно,
В деталях тех событий ход.
* * *
Одиночества науку
Изучающий всю жизнь,
Соль его усвоил, муку,
И иммунитет ко лжи.
К лести явно равнодушно
Одиночество и проч.
То, что с ним порою душно,
И похожее на ночь
Как детали, ибо цельность
Оного сиянье даст.
Одиночество, как ценность,
Прочее… почти балласт.
* * *
За пейзажами Эль Греко душу
Города возможешь увидать.
Бога о действительности думу
Живопись способна представлять
На подобных уровнях творенья.
У святых Эль Греко взгляды из
Бездны света, и легки лученья,
Что потом пропитывают жизнь.
* * *
В дебрях психики видал чудовищ,
Коих и фантазия сама
Устрашиться можешь… Оных ловишь,
Чтоб убить, да не сойти с ума.
Оных не убьёшь, и не поймаешь,
Ускользают, — новые на их
Месте появляются…
Не знаешь,
Жизнь зачем прошла среди таких.
АЛКОГОЛЬНЫЕ ЛАБИРИНТЫ
(стихотворение в прозе)
В одиноком пьянстве есть определённая метафизика, переходящая в мистику – особенно, если это пристрастие касается поэта, лишённого, в силу ряда обстоятельств, общения, мрачного социофоба, попробовавшего водку в 18 лет, в компании с женщиной, с которой связывало многое, но до конца не связало, и умерла она в 39 лет.
Тогда впервые водка показалась ему сухой, отдающей орехом, жёсткой, приятной…
Он много пил потом, знал и свинцовые провалы в темноту, и ужас адового похмелья; но, пройдя по всем оным кругам, остановился на ежесубботнем употреблении – одиноком, философском, под жареную картошку, под классическую музыку; и тема всеобщности, весьма размытая вообще, представлялась конкретной, необъятной…
Иногда тянуло выпить на улице – но аккуратно, отхлёбывая из бутылки, спрятанной в пакете, и так, чтобы не видел никто; в тихом дворике, на скамейке, тщась представить все жизни за многочисленными окнами.
Он продолжал и продолжал изучать алкогольные лабиринты, и интересно было по-прежнему, и радуга наполняла тело, и солнце вспыхивало в животе.
