Каин твёрдомяс и мускулист,
Авель тонок, чистотою пахнет.
Грех кровав. И очень скоро жахнет
Молнией в действительность, чей лист
Письменами Бога золочён.
Каин, Авель: символы, не люди,
Нации из древних: легион
Лет прошёл. Вновь нас Всесильный судит.
Человек не сам в себя вложил
Убивать способность, лгать и прочее.
Каин в гневе Авеля убил,
Дальше всё пошло темнее ночи.
ДАВЛЕНИЕ
1
(стихотворение в прозе)
-Давленье поднялось, — сказал жене.
-А что ты ощущаешь? — спросила, никогда не страдая оным.
Он принял таблетку.
-Будто по затылку проехало огненное колесо. Мутить? нет, не мутит, но наклоняться сложно… И вата в голове… красного цвета, — ответил так, ибо был поэтом, подумав, что можно и красивее описать…
2
-Будто по затылку колесо
Красное проехало, — сказал он,
Как давленье обнажает жало,
Точно забывается про всё.
Про давленье говорил жене.
Повышенья никогда не знала.
-Вата в голове противна мне
Красная, калёного металла
Цвета…
И мерцала ночь в окне.
ХЛЕБ ЗАЧЕРСТВЕЛ
(стихотворение в прозе)
Хлеб, купленный с утра, зачерствел, а — проржавел как будто, и странно это было, словно день длился долго, как Троянская война.
Или Тридцатилетняя.
Когда-то, когда много думал о реинкарнации — вернее, будто росток ощущения её проклюнулся в сознание — считал, что убили на Тридцатилетней, а был там наёмником, вожаком отряда, грубым, пускавшим кровь направо и налево, зарубленным, в конце концов мечом…
…как гуляют ландскнехты! пушные буфы рукавов раздуваются, шляпы с перьями брошены: их костюмы всегда напоминали шутовские наряды.
Хлеб ломается, крошится, крошки стряхиваешь в ладонь, выбрасываешь в мусорное ведро.
…надо птицам лучше было.
Стол — как язык, принимающий бесконечную пищу.
Бр-р-р, жуть какая, Брейгель Мужицкий хорошо бы изобразил сие.
Стол, как светлый символ: что может быть светлее: стол, дом…
Счастье ещё — золотистого цвета: миги сопричастности мировому духу, который никак не определишь в человеческой терминологии, или моменты ощущения всеобщности: будто зришь одновременно плавное вращение планет, пёстрые восточные базары, течение всех рек земли — будто ты во всём, и всё отражается в себе.
Редко бывает.
Почему же зачерствел хлеб?
Почему так быстро проходит жизни — даже восьмидесятилетним кажется: только мелькнула.
А дни бывают долгими, как этот, в который зачерствел хлеб, купленный с утра, был длинным, как Троянская война.
Или Тридцатилетняя, на которой тебя убили.
* * *
Вавилонское плененье — ров
В почве исторической еврейства.
Храму нанесён сперва урон,
После перечислить сложно зверства.
Храм разрушен; угнаны, из гнёзд
Выдраны как будто, иудеи
В рабство. И не зримо даден мост
К силе, будто основной идее.
Навуходоносор траву ест.
Отроки в огне остались целы.
Так, иносказаний твёрдый перст
Разные показывает цели.
* * *
Мы на торжественное чаепитье
И Шляпника, и Соню пригласим,
Кота Чеширского — событье
Любое поприятней с ним
Отметить: пусть одну улыбку
Пришлёт… Чай с кексом, с коньяком.
Сотрём из памяти ошибку
Любую запросто при том.
Забудем прагматизма доски,
Давно прихлопнувшие нас.
Соблазнов позабудем войско —
Всего сильней оно сейчас.
Висит улыбка, Соня дремлет,
А Шляпник рассуждать горазд.
Жизнь взрослого так не приемлет
Фантазий драгоценный пласт.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ КАРТИНКИ
1
Под аркой важные троллейбусы
Проедут… Парк, а в нём собор,
Не меньше старой, мощной крепости.
Парк пихтами потешит взор.
Напротив длинный дом — редакции,
Конторы, офисы и проч.
И снова церковь: разобраться я
Не смог в догматике. А прок
Какой когда бы разобрался?
Провинциальный городок.
Мост каменный аж задрожал весь,
Как грузовик попёр, высок.
2
(стихотворение в прозе)
Под аркой кремового цвета проплывали важные троллейбусы, и легковушки рядом с ними казались юркими ящерками…
Парк тянулся по левую руку, радуя взгляд нагромождением пихт, и далёкими профилями работающих фонтанов; а собор — главный храм городка, помещавшийся в парке — был огромен, как старинная крепость.
По правую руку длилось основательное, старинное четырёхэтажное здание, где располагались редакции, конторы, офисы мелких фирм, нотариус, и, проходя, бывало, думал, как крутятся люди в редакции, ибо сам имел отношение к печатному слову, а в городке этом часто бывал.
Потом, возле ещё одной церкви сворачивал в переулки — изломами, криво, наползая друг на друга спускавшиеся к центру, где шумел рынок, а возле старого театра били фонтаны, из каких пили голуби.
* * *
Делай добро и бросай его в воду,
ничего за него не проси, и познаешь свободу.
* * *
Пятна жизни проступают через
Образ твой, пугайся, нет…
Перегруженный стихами череп
Часто лентами диктует бред.
Музы Киммерийской дуновенье,
Или нежно-лёгкая война.
Стар ты. Поднимается давленье,
Мучает неясная вина.
Двориков московских перевивы,
Иль калужский вспомнишь колорит.
Пятна жизни иногда красивы,
А порою их отвратен вид.
* * *
Сокровище полез проверить: там
Лишь угли да зола — копил зачем же?
Действительностью может обезврежен
За скаредность и склонность к пустякам?
Да только не бывает так, увы…
ДЕВОЧКА МАША
(стихотворение в прозе)
И девочка Маша из соседнего дома, когда катили в дальние дворы, на более оригинальные площадки, где горки были в форме самолётов, а полосы препятствий сделаны из металла, сказала:
-Да, вот бы писатель описал наше путешествие…
Отец малыша, катившего на самокате рядом, усмехнулся:
-А ты сама опиши. Дворы, как едем.
-Я не знаю, как, — сказала Маша…
…он публикуется больше двадцати лет — седобородый пожилой отец малышка. Он может назвать ей своё имя, сказать, чем занимается, предложить посмотреть в интернете.
Он спрашивает вместо того:
-Ты читать любишь?
-Я в клуб читателей записана, — отвечает Маша.
И перечисляет замечательные книжки, которые уже прочла…
Тут открывается площадка, слишком отличная от их, дворовой, и дети радостно кидаются к ней, отбросив самокаты…
* * *
Неистовые, как циклоны,
Расплавленные, как поток
Свинца, жестоки, как циклопы,
Стихи, насколько одинок
Подчёркивают: отвертеться
Мне от явившихся нельзя.
Заходится порою сердце,
И мнится сбитою стезя.
* * *
Земля и фабрика союзны,
В противоречье — вместе с тем.
Земля несёт любые грузы,
Наверно, ведая зачем.
(ЗиФ было некогда изданье,
И популярное весьма).
Сейчас в периоде угасанья
Широкошумная зима,
Что о земле рождает думы,
Раз очищается она.
Две фабрики в округе: души
их мыслимы? Ответь, луна.
Бессонница. И небо мнится
Большою почвою для звёзд.
Их дело — светом золотиться,
И делают его всерьёз.
ИЗ А. ПЛАТОНОВА
Шестерёнки, винтики людского
Бытия, и паровозов вид.
Земляная проза не простого
Языка, сгущенье поразит.
Фраза алогичная, герои
Будто бы из глины. Густота
Мысли речевой: прекрасно то, и
То, что звёзд логична высота.
Нищь быть нищью не должна, но мало
Вариантов есть учиться — нет
Вовсе. Появились. Воссияло.
Но свинцовым получился свет.
* * *
-Ты умер, как хотел. Ну вот
и умер. Как тебе пейзажи?
-Тот сер. Но золотится тот.
-О нём нельзя и думать даже.
-А почему? — Не должен знать.
Как на земле. Всё так похоже.
Ты умер. Это вряд ли знак,
Лишь факт — спешить себе дороже.
СЕГОДНЯ
Карикатурная холодная война…
Но ведь грозит реальною она.
* * *
Точка уязвимости Ахилла,
И она же технологий — разное.
Точка уязвимости, как сила
Никому не ясного сарказма.
Боги к смеху склонны, человеки
Смех сей понимают, как опасность.
Но пока текут, как прежде реки —
И опасность эта несуразность.
ФИЛОСОФ РУССКОГО КОСМИЗМА
(стихотворение в прозе)
Паровозы красивы, как неизвестные, грандиозные (или грациозные?) животные.
Пласты земли, вечная работа на ней, существование нищебродов обильно…
Фраза строится алогично — обладая той логикой, какой начинил её Андрей Платонов, добиваясь повышенной выразительности.
Причём тут философия русского космизма?
Очень причём, ибо она — эта философия есть проекция будущего на сегодняшний день.
Также Платонов провидел грядущее из беды, инженеров из нищих деревень, конструкторов грядущего из шустрых мальцов-огольцов.
Сцена умирания старого машиниста из начала Чевенгура и вообще мистична, как подтверждение реинкарнации, не прочувствованной, но взятой в едином ощущении.
Философ механизмов, земельных работ, мелиорации — и продолжатель линий русского космизма: там сложно сочинён провидением Платонов, как сам он сочинял свои неповторимые фразы.
ПРОВЕРИТЬ БЫ…
(стихотворение в прозе)
Утро апреля прохладно, грязный снег, возлежащий в углах двора не препятствует медленному выявлению почек; а малыш, проснувшийся в шесть с копейками, сильно удивил.
Он бросился к компьютеру, включил его, стал ждать мультиков.
Отец, поднимавшийся легче матери, повёл его умыть, переодел, принёс сырок и йогурт.
Потом на кухне, поставил готовить паровые котлеты, дождавшись, когда вода в нижней кастрюле закипит, и, подойдя к компьютеру, попросил малыша, как большого:
-Малыш, посмотри мультики в комнате бабушки, мне писать надо.
Бабушка гостила у родственников, и малыш отправился в её комнату, к телевизору.
Отец писал, сочинял сказку.
Запах гари возник — резок, неприятен.
Вскочил, оборвав фразу на середине, ринулся в кухню, резко выключил конфорку.
Нет, котлеты вышли нормально, мелкая бытовая катастрофа с кастрюлями смазала картину утра.
-Вот это средство возьми, — говорила вставшая жена. — Окна что не открыл?
-Отстань, а? Я мечусь между ребёнком, писаниной, котлетами, а ты дрыхнешь.
-Этим средством легче оттереть, чем содой.
-Тебе заняться нечем?
Жена отошла.
Малыш глядел мультики.
Чертыхаясь, оттирал черноту — изнутри, с боков кастрюли, вспоминая слова знаменитого мистика, что на том свете, в одном из светлым его слоёв общение с родными лишено всякой мути.
Проверить бы.
Солнце апреля разгоралось.
* * *
Яблоко, яйцо и мировая
Данность, где от символов темно.
Штрифель, веткой будто бы играя,
Стукнет сухо в дачное окно.
На веранде ест яйцо хозяин,
Чудно-деревенское оно,
И желток оранжев. Жизнь окраин
Чище, но соблазны полотно
Чистоты рвут регулярно всё же.
Яблоко, крупитчатая плоть.
Мощь всего, сознание тревожа,
Входит в ум, не беспокоя плоть.
Мощь всего, нависшего над нами —
Космоса, где янтари миров,
Фресок в мировом небесном храме,
Неба, что не знает берегов.
* * *
На мозг похожий грецкий
Орех, фасоль на почку
Полезны им — не брезгуй,
Иль раньше ляжешь в почву.
Понятье «польза» очень
Расплывчато, по сути.
В судьбы вступая осень,
Пред оною пасуешь.
* * *
У хижины корявенькой в костюме
Он — деревенский интеллектуал —
Читает книгу. В Индии не мал
Контраст всего. Но важно то, что в сумме.
Но… как сложить громоздкий Болливуд,
И храмы красоты необычайной.
Учения, оставшиеся тайной,
Для европейца. Неприметный труд.
Их сложат, вероятно, времена,
Чья суть нам будет некогда ясна.
ОЗЁРА ВОСТОРГА
(стихотворение в прозе)
Брызги детского восторга разлетались разноцветными суммами над площадкой на ВДНХ, где закрученная сложнейшей гигантской улиткой семиметровая горка-труба, собирала пробки, заторы, и выбрасывала детей вниз — визжащих, верещащих.
Родители топтались, ходили,- смотрели, когда на высоте крытой площадке появится чадо; опалы волнения и умиления перекатывались в сознанье.
-Мася, Мася? Па, где Мася.
-Ма-ша, малыш. Вон она — на той штуке.
Как называется?
Паутинка верёвок и стальные конструкции, стена, на которую надо забираться по лягушкам — пластмассовым, конечно.
А теперь — вот она, Маша, но… где малыш?
А… сидит около лабиринта, гоняет по нему шарик, и Маша, с криком: Я знаю как! Давай покажу, — подбегает.
Из соседнего дома девочка, с какою сдружился малышок, и вот — пошли, вернее — покатили на самокатах, и она здесь — впервые.
Брызги детского восторга… как было сказано… Да…
Солнце апреля разыгралось не на шутку, хотя утром было прохладно, и седобородый отец, разрывавшийся между малышом, паровыми котлетами, и сочинительством, пока жена спала, сжёг кастрюлю, оттирал её, чертыхаясь.
Маша позвонила.
Собрались быстро, пошли, и вот…
Озёра восторга, напряжение усталого человека, и стихи, мерно ткущиеся в сознанье…
* * *
Сам себе спел колыбельную,
Ровно пел тебе отец.
Суету свою бесцельную
Успокоить наконец.
Объяснить бы сну, как нужен он,
Ожидаешь, не идёт.
Корабли пускал по лужицам,
Было детство — жёлтый мёд.
Жизнью, будто флаг, истрёпан,
Знаешь ход бессоннья ты.
Все же после сна по тропам
Двинешь, растеряв мечты.
ОТЕЦ УЛЫБАЛСЯ В ОТВЕТ
(стихотворение в прозе)
Взрослых знакомых у неё до сих пор не было: девятилетняя девочка жила теперь в Москве с матерью, а отец — в Новосибирске, где жили когда-то вместе. Она не понимала, что у него другая семья, нечто переживало: смутно, глубоко, по-детски, и редко бывая там в гостях, играла с братом — как могла играть со всеми детьми: дружелюбная, кроткая.
Очень подвижная она сдружилась в московском дворе с мальчишкой лет четырёх, всё время гулявшим… ей показалось с дедушкой, но это был отец.
Раз он сказал, как они с сынишкой путешествуют по площадкам, и она произнесла:
-Я бы тоже с вами пошла.
Они стали ходить — в районе оказалось столько интересного!
Живя рядом с ВДНХ, девочка не была на тамошних площадках, а горки там! А всякие качалки — такие разные, такие увлекательные!
И какие в других дворах оказались интересные площадки: с разными горками: лазай, не хочу!
Она звонила два раза отцу малыша, говорила, что выходит, спрашивала — пойдут ли они.
И шли вместе.
А как зовут отца малыша, которому рассказывала о себе, о своей учёбе, танцах, книгах так и не спросила…
Просто: Вы нас прямо как на экскурсию водите! — и радовалась, что так получилось.
Мальчишка мчал на самокате.
Отец улыбался в ответ.
* * *
На скамейке этой на площадке
Детской папа смерти месяц за
Задремал: так чётко на сетчатке
Удержали этот день глаза.
Из окна смотрел я кухни, видел:
Папа дремлет, солнышко течёт.
Не мудрец я в жизни, и не лидер,
Просто ставлю кадры на учёт,
Будто фильм снимаю… На скамейке
Этой же гляжу на малыша
Своего в песочнице… Сумей-ка,
Папе, коль пределы рубежа
Перешёл давно, ты о мальчишке-
Внуке рассказать. Иль с небеси
Видно всё? жизнь моего сынишки
на условной родовой оси?
Возится в песочнице, забавный,
Камни извлекая из песка.
И струится день апреля славный,
Да и жизнь пространно-высока.
* * *
В кастрюле гречка фыркает, как ёжик.
Забавное сравненье, не забудь
Про кашу, замечтавшись. Было. Можешь
Кастрюлю сжечь. Огонь сейчас — чуть-чуть.
Забавно ёжик фыркает. На дачу
Бывало: лес окрестно — забредал.
За 50 не мыслишь про удачу, —
Про то, как ты пространством перед мал.
* * *
Вещи долговечнее людей,
Зеркала старинные, буфеты
Помнят ли хозяев? Сны верней
Яви, пожилой вдруг понял это.
УДАЛОСЬ КЕМ-ТО СТАТЬ, ИЛИ НЕТ?
(стихотворение в прозе)
Чистенький, аккуратненький Валечка — мальчик со скрипочкой выходит из третьего подъезда, пока во втором совсем маленький мальчишка поднимается на четвёртый этаж к дяде Косте часовщику, стучит в дверь, и когда открывают, спрашивает: Мозя?
Часовщик улыбается, приветствуя мальчишку, знает, как тот, открыв ящики буфета, будет шуровать, перебирая детальки, восхищённо разглядывая колёсики, механизмы, корпуса старинных часов…
Мальчишка рыдает, ведомый за руку из поликлиники.
-Ну всё же закончилось, сынок. Уж перестань!
Мама впервые ведёт от стоматолога…
Помнит ли их всех дом? — огромный, видевший изрядно людской плазмы, живущий второй век дом, мимо которого проходит взрослый мальчишка, рывшийся в механизмах часовщика…
Дяди Кости нет много лет, умерла и его жена, на похоронах твоего отца сказавшая тихо: Будто спит.
И, услышав, ответил тогда: Не спит уже…
Валечка, не ставший скрипачом, спившийся от отчаяния, праздных надежд, крушения образа жизни…
Мальчишка, рыдавший, когда мама вела от стоматолога, ворочающий ныне миллионами — помнит ли их дом? всё силится представить проходящий мимо низких своих окон первого этажа человек, ставший…
…но я не знаю, удалось мне стать кем-то, или нет.
* * *
Дом заселяется: семья
Из четырёх людей: мещане.
Шкаф ныне покупаю я,
Лишь быта интересны грани.
Старик с собакою идёт,
Купивши молока и хлеба.
Поэт найдёт занятный ход
Внутри стиха — а он про небо.
Дом заселяется, и — нет,
Он выдуман. Такого нету.
Он просто для стиха сюжет,
Прорваться тщащегося к свету.
* * *
Проснувшись рано, вспоминает,
Что он никто и звать никак,
Что понедельник наплывает,
Как мало одолимый мрак.
Что все дела и все заботы
Из старых прутьев сплетены.
Что очень долго до субботы,
И будут серенькими дни.
Что измененья невозможны,
И так депрессия сильна,
Что в лучшие поверить сложно
Сияющие времена.
* * *
Хлеб с солью человек с утра
Варьянтом завтрака съедает.
А после вирши сочиняет,
Мол, нищета пока добра.
Коль на стихи поставил жизнь,
Всё проиграл, считай… Но что же
Другое здесь поставить можно?
И кружат строчек виражи.
ЖЕЛЕЗОБЕТОН ЗАУРЯДНЫХ ДНЕЙ
(стихотворение в прозе)
Идёт с характерным дорогим портфелем, идёт мимо апрельских, ещё не осенённых зеленью кустов маленького сквера, говоря в трубку:
-Надо было сразу мне договор показать. Что теперь ныть!
Другой, ковыряясь около машины, отвлекается, и — тоже в трубку, но весело, бодро:
-А что? Сейчас он. Потом мы. Живы же пока. Надо жить и радоваться…
Апрель стал чувствоваться во второй половине, но снег лежит ещё кое-где: ноздреватый, противный.
Воздух напоён солнцем и жадно ждёшь листвы, хотя… видел всё это пятьдесят раз, увидишь в пятьдесят первый, ну и что…
Ловишь обрывки чужих разговоров — дело не в желании подслушивать, конечно, а в попытке выяснить: действительно ли человечество единый организм, как утверждают мистики.
Впрочем, увы, большинство их утверждений раскалывается о железобетон заурядных дней.
* * *
Глагол впитавший старый стол,
Отчасти грозный, как монгол,
Готовый покорять соседа.
Рабочий стол — огня и света,
Провалов в темноту паучью,
Которая давно изучена.
Столешница в прожилках, в пятнах,
Естественно неаккуратных.
Глагол впитавший стол судьбы,
Какой речения грубы,
Порой из самых не приятных.
Сей стол сопровождал мой век —
Его я помню в коммуналке,
Мы съехали оттуда, жалко,
Раз маленький там человек,
Что ныне пишет о столе,
Был счастлив… За столом когда-то
Я сказку — о добре и зле,
Понятно — сочинял.
Расплата
За сочинительство твоё,
За три десятка лет писаний —
Жизнь, будто рана. И житьё,
Какому ищешь оправданий.
А стол велик, вельми тяжёл.
О, рвущийся в полёт глагол,
Земля который не отпустит,
Его рифмуя с темой грусти…
ЭТО…ЭТО…
(стихотворение в прозе)
Это томящее постоянно сочинительство, зуд, давно приравненные им к безделью — ни денег, ни положения в обществе; и час при этом — так много, ибо каждую минуту, когда не секунду, вслушиваешься, во что — не ведаешь сам, вглядываешься в бездны, какие… И ощущения безделья, праздности, тяготящие, сводящие с ума, ибо какая там работа — писать? если вне группировок, тусовок, официальных литературных институций, хотя печатают часто весьма.
…вспомнилось, как раз напился весною (тогда ходил ещё на службу, с которой уволился позже, проработав там тридцать с гаком: уволился на грани психоза — жить на деньги родных, позволивших это) — утром писал, только встав от бумаги, вновь кидался к ней: надо ещё, ещё… И усталость, ощущение, что мозговые извилины сейчас расплетутся, тяжело томили: когда (выходной что ли был?) позвонил приятель, предложил пройтись.
Ходили в лесопарк, шли вдоль прудов, потом, уже выйдя из массива, зашли в супермаркет, приятель покупал овощи и виноград, а он — вдруг, ни с того, ни с сего, взял бутылку, и стал пить — по глоточку, прямо из горлышка, на бульваре, где присели на скамеечку, и приятель угощал виноградом…
Сколько лет прошло?
Ощущение: надо постоянно писать, даже когда не о чём, стало совсем кошмарным, заполняющим всю жизнь…
ПАМЯТИ ЭКЗЮПЕРИ
Не вернулся. Сбит. Пропал.
Дезертировал… И так считали.
К маленькому принцу он попал
На планету грусти и печали.
Мучила депрессия его —
Графа, и пилота, и поэта.
Маленького принца торжество
Грустное, и не из-за сюжета.
Сбит, герой, депрессией страдал.
Повесть световой путь продолжает.
Будто человеческий финал
Ничего совсем не означает.
* * *
Что значит всадники Апокалипсиса?
мы их увидим что ли?
их стремена небоскрёбов коснуться, иль?..
А покамест
мы в суете со своими сгустками доброй воли
громоздим современность,
комфортную быль.
Символы, символы…
Красный скакал уже всадник:
клубились — революция,
гражданская, и т. п.
Или не так?.. Много осталось ссадин
от веков, это одно слишком ясно тебе.
* * *
Бескупольное небо — глубина,
Какая отражается в сознанье,
Но так, что понимаем еле, на
Заточенные данности мерцанья.
Паучий прагматизм, и эгоизм
Змеиный чашу счастья не позволят
Поднять — метафизический трюизм,
Какой сознанье снова приневолит
Работать ради низких мелочей.
Бескупольное небо — и согрето
Оно сегодня массою лучей,
И радуются дети ликам света.
* * *
Человек рождён для радости,
Человек рождён для муки,
Для полыни и для сладости,
Для докучной серой скуки,
И восторга золотистого.
Человек рождён для многого.
Для работы яро-истовой,
Для безделья очень сочного.
* * *
Исчерченная проводами
Белеет платина небес.
Не представляемые дали,
Которых невозможно без.
На проводах порою птицы,
Порою нету их… Черны
И те, и те… И что же мнится,
Что жизнь сама — эффект вины?
Вот только чьей?
ЛЕКЦИИ
(стихотворение в прозе)
Он читает лекции о привидениях — читает взахлёб, хорошо поставленным голосом, демонстрируя фрагменты фотоматериалов и обрывки странных, неизвестно кем снятых кинолент, где всё плывёт в рассеянном мерцание, напоминая напластование пятен и чёрных ям, где ирреальность, что подтверждается реальной чёткостью речи, выходит на первый план, а диаграммы, которые показывает профессор — вторичны.
Но интереснее всего финал его лекций: достигнув, что очевидно становится по голосовым модуляциям, пика своего повествования, профессор просто тает в воздухе.
* * *
Лики света, разные весьма,
Нам представят лето и зима.
Лето больше любите, или зиму?
Верите сильней чьему призыву?
Лики света видят дети по
Своему… Порою, как в депо,
Темнота наваливает страшно.
Где же, где же световая башня?
Лики света множатся в глазах.
Сумма брызг на озере…
Глотал
Воду, как нырял: они синеет
Светом, от какого тайной веет:
Тайной веет от него вообще.
* * *
Тиран когда-то был поэтом,
Он, выпадая из времён,
К поэзии неровным светом,
Как аспид, дышит, воспалён
Тем, что признанье не упало
Короною к его ногам.
Ему всё мало славы, мало,
Хоть к очень чёрным берегам
Он подошёл, весьма устало.
Зачем? уже не знает сам…
ОСЯЗАЕМЫЕ ПРЕДМЕТЫ
(стихотворение в прозе)
Идут между тополей по дворовой аллее — дорожке верней, но хочется назвать её именно так…
Голоса громко разносятся, и обрывки ненужных тебе фраз вклиниваются в мозг, когда куришь на лоджии.
Один лыс, другой курит трубку — из тех, что тянутся долго, долго…
Они идут мимо шайбы детской площадки, потом возвращаются, потом снова движутся по направлению к улицы.
Им явно интересно жить — в отличие от тебя, докурившего сигарету, возвращающегося в комнату, где тишина и одиночество, будто осязаемые предметы.
ОТРАДНЫЕ СОПРИКОСНОВЕНИЯ
(стихотворение в прозе)
С девочкой из соседнего дома он идёт в сад — забирать малыша.
Вернее — девочка едет на самокате, и малыш, увидев её, наверняка, захочет идти по дворам, бродить по разным площадкам.
Навстречу, толкая коляску с недавно рождённой малышкой идёт Зуля, соседка по дому с третьего этажа: она ведёт Катю, дочку постарше — с ней тоже играет малышок.
И отцу — живущему в такой бездне себя — подобные соприкосновения отрадны: всё же чувствуется явь, с которой вообще-то у него так мало контактов.
НА КОРАБЛЕ ДУРАКОВ
1
Вишни жадно жрёт! обвили ствол
Мачты. Пьют и хрюкают другие
Ложных истин, и тюльпан расцвёл
Глупости, а рты кривятся злые.
Укусил политик тех и тех,
Те и те искусаны банкиром.
Что страшнее: скука, или грех?
Будем же грешить теперь всем миром.
Хорошо на корабле таком,
Наплевать, что в бездну мчится он.
2
На корабле дураков
Кто- то кричит козлом,
Другой сыплет суммой слов,
Бестолковых притом.
Пьяный бред бытия
Слишком любезен нам.
Плавал, увы, и я
Сам, видел небо над.
Вишни цветут на стволах
Мачтовых, жри — не хочу.
Много политиков прах
Приравняли лучу.
Псевдоучёный взвар
Учёнейших дураков.
И оголтелый пиар
Актёрских мечтаний и снов.
Спрыгивай с корабля!
Вплавь берегов ищи.
Умная есть земля —
Золотые над ней лучи.
* * *
На них свои у Бога планы,
Коль в катастрофе уцелели.
Заложники нелепой плазмы,
Мы ведать можем что на деле?
Рецептов мало, страха много,
Несправедливости в избытке.
Таланта скривлена дорога,
Иль жизнь его висит на нитке.
А спекулянта и банкира
Действительность великолепна.
Что скрыто за пределом мира,
Нам не проверить, и конкретно
Расплат и воздаяний вряд ли
Представим сущность. Очень грустно.
С собой играть бесплодно в прятки,
И небо так пугает — грузно.
* * *
Для кого-то может быть разминка
перед чем-то важным эта жизнь.
Скромная и серая тропинка,
После смерти — световые виражи.
КОША
(стихотворение в прозе)
Полуподвальный этаж, где размещается контора, торгующая цветами, интересен детям из этого подъезда Кошей: так зовут толстую, крупную, чёрно-белую кошку.
Они стоят у открытого окна: мальчик и девочка, и довольные, радостные, повторяют: Коша! Коша!
Тётки знают детей, а кошка мирная, не тронет, не оцарапает.
За мальчишкой стоит отец, и видит в глубине конторы соседа — догадывался, что подрабатывает, возит что-то…
Сосед сидит в глубине — кажется, аквариума, тётки болтают с детишками, тянется апрельский вечер, и сейчас побегут дети на площадку, будто зовёт она.
Коша спрыгивает с подоконника, и уходит.
-Всё ребятки, ушла, — говорит тётка, затворяя окно.
* * *
Мыслей огурцы и помидоры
В мозговой замешаны салат.
Вкусно? страшно? но в салате сора
Не бывает — сам и виноват
В нём — смешал небрежно, вышло плохо,
И… здесь не при чём совсем эпоха.
* * *
Мне никто никогда не помог,
Извлеченье какого урока
Мне дало бы из этого прок?
Что действительность очень жестока?
И железобетон наших дней
Эзотерики истин серьёзней.
Золотых бы весёлых лучей
В яви косной, утробной и грозной.
ПЛЯСКА СМЕРТИ
(стихотворение в прозе)
Пляска смерти выплеснута со старинных картин в реальность — вон скелет обнимает президента, с восторгом вещающего о новых видах оружия…
Вон он плетётся за поэтом, ноющим — правда, про себя — о безденежье и отсутствие признания.
А вот — сидит в кресле против банкира, подписывающего бумаги, что разорят многих, многих… за каждым из которых маячит скелет.
Разные ли скелеты?
Да нет, в общем одного примерно устройства, и время не переделает их, как не отменит пляску смерти — ни ту, хороводом на старинных картинах, ни всегдашнюю, не видимую обычным оком в жизни.
АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ И МЫ
(стихотворение в прозе)
Мы — как опровержение социализма Андрея Платонова, овеществление попранной мечты, или разорванной в клочья иллюзии…
…летают клочки буроватого, не приятного цвета — эзотерики говорят, что таков цвет греха.
Работа?
Лучше спекуляция.
Памятники поэтам должны быть низвергнуты, и, разумеется, учёным: памятники банкирам-спекулянтам — роскошно-помпезные, как их жизнь — скоро украсят бытие столицы, бурлящей рекламой, захлёбывающейся от потуг новой буржуазии и нового мещанства организовать себе «красивую жизнь».
Никакого общего дела — все дела конкретно для себя!
Ложь, как норма, убийство, как вернейший способ устранения помех.
Что? Это человек? Да, бросьте — человек я, а он — просто помеха на моём пути.
Змеиный эгоизм шипит и извивается в полном и плотном восторге.
Необычайная густота платоновского языка раздроблена нынешним волапюком, где компьютерные диковатые словечки мешаются с воровским жаргоном, ставшим любимым всеми — от политиков до шарлатанов: впрочем, эти категории похожи.
Много похожего: художественная продукция, сериалы, бесконечные, забористые шоу.
Пошлость в засаленном халате сыто зевает у телевизора.
Великая утопия великого Андрея Платонова обернулась крахом, и мы радостно участвуем в нём, ловя объедки с не видимых столов победителей: столь же мерзких, сколь и самодовольных.
* * *
В трёх комнатах полно вещей,
Все старые, в разводах, пятнах.
Хозяйка пьёт, не пить страшней,
Чем пьянство из не аккуратных.
Давно похоронила дочь,
Теперь с ней только две собаки.
Пьёт периодами. Точь-в-точь —
Быть трезвой, точно жить во мраке.
И спит с собаками она
На старой, будто жизнь, кровати.
И чувствует — обречена,
Понять на что — вот было б кстати.
ТОЛЬКО ДВА ПРИМЕРА
(стихотворение в прозе)
Три комнаты завалены вещами — все они старые, в пятнах, в разводах, перемещаться среди них тяжёло; тем не менее в квартире две собаки, пьющая периодами хозяйка и старуха-мать.
Работая в аптеке, хозяйка временами берёт за свой счёт — и пьёт, пьёт — только вино: беспробудно, горько…
Дочь она похоронила пять лет назад, и собаки всегда, даже когда пьёт, рядом с ней, и спят они с ней — на большой кровати; она обнимает их, плачет…
Инженер в советское время, в постсоветском пространстве потерялся, было, — потом, будучи мобильным, подвижным, стал торговать косметикой, содержал и сына, быстро превращающегося в пожилого, и жену, так и не нашедшую работу.
За восемьдесят, но бодр, — уходит (в иные пространства) красиво, седеет, морщины режут лицо.
Сын без семьи и работы, и всё в отце сжимается, когда думает об его будущем.
Жену и маму похоронили, остались вдвоём; и бегает всё старик по Москве, торгует косметикой.
В последнее время биодобавками ещё стал.
Только две судьбы, только два примера.
Можно в них найти исключительность?
А согревающую небесную любовь?
И в основном из таких примеров и состоит человеческая плазма: бурлящая, страдающая, однообразная, хоть и достаточно пёстрая.
* * *
Тошнило от Брежнева, ныне тошнит от Путина,
К блевотине так давно Россия приучена,
И как не отвратно во рвотных массах тонуть?
Ужели — это и есть особый путь?
* * *
Гнездилище монстров серьёзных
Сердце твоё.
Этот из самых грозных —
Песню гордыни поёт.
Тот с пиловидным носом
Тщеславием пилит, силён.
Шумят все. Не слушай, брось их!
Слушаю я, или он,
Спрятанный где-то в безднах
Меня?
Жизнью из бесполезных
Жил я, себя бременя.
РИТУАЛЫ
(стихотворение в прозе)
Выдуманных ритуалов суммы, кусты, конструкции — своих, более давящих, чем церковные, сквозь которые много лет назад пытался прорваться к чему-то высшему.
Начинать нечто делать только после того…
Плюнь, попробуй просто, без этого…
Страшно, не получится…
Газету, или журнал с публикацией стихов или прозы в шкаф, к другим, убрать можно только на следующий день, после того, как получишь.
Убери сразу — ведь после часа эйфории начинает раздражать.
Нет, нарушение ритуала страшит, как развал системы.
Жить внутри этих ритуалов — это помимо монстров, вселённых реальностью в сердце; но выдумка ритуалов — следствие жизни, как бесконечной полосы неудач.
И постоянное ощущение кого-то не зримого, жестокого, кто так запутывает жизнь, что ничего уже не исправить, и тем более не понять.
* * *
Сновидческий отпустит лабиринт
В действительность, что растворится скукой.
Писать — когда-то счастье! — стало мукой.
А думал свой словесный строил Рим.
Сереет утро, вял и квёл апрель,
Намечены едва тугие почки.
С утра в сознанье иногда листочки
Мерцали, а теперь чернеет щель.
Сновидческий закручен лабиринт
Достаточно серьёзно и красиво.
И он тебе теперь — как перспектива,
Поскольку жизнь — как с раны с кровью бинт.
НИ ПРО КОГО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ
(стихотворение в прозе)
Он был крепкотел, занимался спортом, шумен, весел, жил в общаге.
Он был краснолиц, и учился неплохо.
Ты работал (таскался на службу, как говорил) в библиотеке ВУЗа, где он учился, и ходил качаться в ту же качалку, что и студенты, почему и знал многих.
К иным забредал в гости в общежитие, и любой приход превращался в феерию выпивки — хотя употребляли в основном сухое вино.
Да! это же был конец 80-х… Неужели?
Сильно поразился, когда к тебе на работу заглянул человек, предъявивший удостоверение — милиции, или КГБ? — уже забыл, и спросил студенческий билет приятеля — билеты брали в залог под выдаваемые книги.
Попытки узнать, что натворил ни к чему не привели, а документ был забран.
Больше никогда не видел — человека.
Как звали его?
Как-то просто… да.. О! Витька Зайцев.
Кем он стал?
Избежал ли суда? разбогател? спился? уехал за кордон?
Любой вариант возможен, как возможен, скажем, с Незнайкиным — отличником, атлетом. прогульщиком, выпивохой, у кого не было нескольких пальцев и по бедру тёк огромный шрам — последствие автокатастрофы в детстве; но Незнайкин — не обладал никакими комплексами.
Что стало с…
Ни про кого ничего не знаешь.
Юношеские эти приятельства испарились, будто вода.
И ты чувствуешь себя дремучим стариком, а смех мальчишки, позднего твоего ребёнка, не меняет ощущений.
ЭКЛЕКТИЧЕСКИЕ БАЛЫ
1
Бал, эклектический весьма,
Где Ламия тех, из Макбета
Зовёт… В ночи довольно света,
К тому ж — уже царит весна.
Гомункул в глобусе плывёт,
Лучами золота играя.
И пляска смерти: хоровод
Весёлый мчится, не теряя
Костей… Взирает вечный Сфинкс
На распоясавшихся духов.
Алхимик продолжает думать,
Как можно — и серьёзно! — Стикс
Использовать в трудах своих.
Лемуры носятся, играя
В лопатки; всполохами грая
Отмечен каждый новый стих,
Какой старик произнесёт,
Ногами в бороде запутан.
Нет-нет — и золотом блеснёт
Весьма таинственная утварь.
Шипит во тьме единорог,
У змей вдруг вырастают ноги.
Земля раззявится, как рот,
Всё ваше проглотив в итоге.
И одинок, что в ступе пест,
Свой мозг придумщик бала ест.
2
Геката — тёмная богиня —
На Одина шипит змеёй.
А Посейдон трезубец свой,
Пространства искривляя линии,
Метает в двадцать первый век,
Где человечий муравейник
Не может расколоть орех
Бессмертья, ибо страшным веет
От смерти… Просвети, Аид.
Живых трёхглавый пёс не пустит.
Насколько пенье Аонид
Сознание освободит
И от расчётов, и от грусти?
Проходит Один в сотый раз
Под видом странника, но цели
Всегда различны, и как раз
В неведенье мы преуспели.
* * *
Рота солдат — по пояс раздеты —
Рробегают сквозь утро и лето.
«С добрым утром» программа из окон звучит.
Собираются на работу папа и мама.
Жёсткая школьная форма упрямо
Не желает стать мягче. Советский вид.
Вспоминаешь за 50 с ностальгией,
Замороченный ныне жизнью-стихией
На инстинктах, где эгоизм, как царь.
Пестрота настоящего, ослепляющая,
И вспоминается чудная, страшная, та ещё
советская явь, прочно скрытая в памяти ларь.
* * *
Гламурные поэты,
Гламурные стихи.
Приятные сюжеты,
И никакой тоски.
О, гедонизма краски,
Очарованья гниль.
Жизнь авторов прекрасна,
Коль подходящий стиль.
Как манекен — без крови
Поэзия должна
Быть — главное условье
Гламура, и она
Должна духами пахнуть
Хоть стёба, хоть игры.
Игра во много партий —
Черней любой дыры.
* * *
В пионерских галстуках ребятки,
Пыльные дворы, летает мяч.
От былого ощутимо пятна
Ощущаешь в сердце… был горяч,
Или нет… Но детство было точно.
Солнцем золотящийся апрель.
А всегда действительность не прочна,
И размыта, будто акварель.
* * *
Груши, падая, сшивали будто
Воздуха не зримые слои.
Дача. Детство. Мы играли бурно
Сбратом, яви бередя слои.
Со своим двоюродным встречаюсь
Редко-редко ныне. Вспомнил звук
Падающих груш в апреле вдруг,
Во дворе с сынишкою играясь.
* * *
Смерти нет! конечно, смерти нет —
Но — перемещение в сюжет,
Не похожий на привычный здесь,
Числа там сулят иную весть.
Есть лишь смерть! Царит она одна.
Кладбища страшит величина —
Тут равнины и холмы крестов,
Будто нет у смерти берегов.
Между ощущеньями двумя
Жизнь всю жизнь, как пальцами, меня
Держит, разомкнёт: узнаю — есть
Смерть, иль только световая весть.
* * *
С бубенчиками — мол, дурак,
Но околпачены другие.
Так, Уленшпигель хитрый враг
Тем, кто монеты золотые
Излишне возлюбил — попам,
Князьям: их отражает криво.
Бессмертье — что за перспектива?
Своё он щедро дарит нам.
* * *
Как серебро бела бумага,
Ещё не тронутая словом.
Мозг пуст, как старая баклага,
И аппарат стиха поломан.
Монеты серебром сверкают,
Их покупаю иногда я.
Стихи сознанье выжигают,
Давая жизни оправданье.
* * *
Рифмы добывая, как руду,
Заигравшись, попадёшь в беду
Сложности, а быть должна проста
Стихо-высота.
* * *
Я палач, я вытяну из вас
Нервы, если ваш наступит час.
Будете стонать, мне всё равно —
Дело вот такое мне дано.
Психики я не имею, есть
Камень вместо. Ну а пить и есть
Обожаю, истерзавши плоть.
Говорят над нами есть Господь.
Я палач из дебрей временных,
Где жестокость — пласт из основных.
Я зеваю… Мутно клонит в сон,
И совсем не будет страшным он.
ЧЕЛОВЕК И ЕГО РОЛИ
Роли атакуют человека,
Что играл их много лет. Порвать
Норовят, иль просто жизни вектор
Изменить. Мог здорово играть.
Что-то мямлит постаревший Гамлет.
Фауст ноет: надоело всё.
Дон Кихот разучивает гаммы,
Испытав насмешки колесо.
Иль бандиты грязных сериалов
Целятся в актёра: получи!
Он, заложник собственных кошмаров,
А мечтает увидать лучи.
Нечто золотое, лучевое
Надобно ему, чтоб дальше жить.
Ибо принимать в себя чужое
Страшно, как богатства властный жир.
* * *
Избыточна энергия моя,
От перламутра оной пропадаю,
Вновь возрождаюсь к теме бытия,
За ней мерцают золотые дали.
От мистики энергия моя,
Источник оной не понятен мозгу.
И крест она и счастье бытия,
А по-другому объяснить не можно.
