«Носится как бы какой-то дурман повсеместно,
какой-то зуд разврата. В народе началось какое-то
неслыханное извращение идей с повсеместным
поклонением материализму. Материализмом я, в
данном случае, называю преклонение народа перед
деньгами, перед властью золотого мешка».
Ф. М. Достоевский. «Дневник писателя».
1.
Голливудские фильмы, точнее, язык этих фильмов, стремительно изменили нашу разговорную речь. Суматошная волна перемен, разумеется, дошла и до имен, и вот уже Борис на американский лад становится Бобом, Полина – Полой, Николай и Никифор – Никами и так далее все в том же ключе – надо только сокращать имя до одного или двух слогов. Приятель мой Никифор, то есть Ник, следовал современной моде во всех ее священных ипостасях: в одежде, стиле поведения, языке, жестах, мимике, в манере мышления – словом, во всем, что отличает современного успешного, как принято сейчас говорить, молодого человека от общей массы. Всегда с иголочки одетый, коротко постриженный и чисто выбритый, он много и быстро говорил: на работе – штампованным до одиозности языком банковского клерка, а на отдыхе – на слогане дурашливых ведущих телепрограммы «Камеди клаб». У него было три мобильных телефона: один для узкого круга делового общения, второй – для широкого, а третий – для всех остальных. За несколько месяцев до случившейся с ним трагедии он приобрел роскошную трехкомнатную квартиру, обставил ее дорогой, по последнему писку моды, мебелью и техникой. Все это, говорил он, стоило ему целого состояния, но он не особенно грустил – у него всегда были деньги и, возможно, поэтому легкая, почти незаметная улыбка никогда не сходила с его губ. Тем не менее многие из наших знакомых говорили, что у Ника много долгов и что бизнес его идет не столь блестяще, как это может показаться на первый взгляд. Говорили, что он проиграл несколько арбитражных и гражданских судов, что его преследуют судебные приставы и прочие правоохранительные органы вкупе с бандитскими ищейками. На все эти россказни Ник отвечал одной покупкой за другой – он приобрел дорогую дачу на Рублевке, эксклюзивный «мерс», вел переговоры о покупке большого участка земли в Завидово. Словом, деньги, причем довольно большие, у него всегда были. Как они доставались ему, не знаю. Я бывал у него редко, и суть его бизнеса мне была не ясна. Более того, во время коротких визитов к нему я частенько испытывал состояние конфуза, сталкиваясь с его посетителями – респектабельными на вид мужчинами, от дорогих костюмов которых за версту разило большими деньгами. Я одевался просто – джинсы, футболка, дешевая куртка, туфли, которые гости моего приятеля не одели бы даже под дулом пистолета. Впрочем, конфуз быстро проходил. Важные посетители Ника, поговорив о «миллионах» и «миллиардах», уходили, и он приглашал меня к себе. Изредка, не столько из любопытства, сколько, чтобы хоть что-то сказать, я спрашивал: «Кто эти люди?».
– О, друг мой, это господа из высоких сфер, – отвечал он. – Можно сказать, из самого Олимпа отечественного бизнеса.
– Да ну? – искренне удивлялся я. – И что этим господам от тебя нужно?
– Тебе обязательно это знать? – вопросом на вопрос с улыбкой отвечал он.
Я садился в кресло перед директорским столом, немного смятым и еще хранящих тепло от сановных ягодиц только что ушедших гостей. Кабинет был большой, просторный, вся мебель размещалась вдоль стен. На стене, напротив меня, висела картина неизвестного художника «Дама в шляпе со страусовыми перьями».
– Ник, дружище, я… это… как бы это сказать? – начал говорить я.
– Не надо, – замахав руками, перебил меня он. – Опять задолжал за квартиру? Сколько надо?
Пока я бубнил что-то, пытаясь назвать какую-нибудь цифру, он встал, подошел к сейфу, стоявшему за спинкой кресла, достал пачку стодолларовых купюр и, отсчитав десять бумажек, протянул их мне:
– Тысяча долларов. Этого хватит?
– Вполне, – ответил я и, краснея от стыда, добавил: – Правда, я еще не вернул тебе прошлый долг.
– Забудь, – ответил Ник. – Как разбогатеешь – отдашь. Давай лучше посплетничаем.
– О чем?
– О чем-нибудь. Знаешь ли ты, что у нашего премьера новая любовница? Нет? В Белом Доме об этом шепчутся на каждом углу. И что самое интересное – она старше его на двадцать лет.
– Не надо, Ник. Поговорим о чем-нибудь другом.
– О чем?
– Да хотя бы о бизнесе.
– Это можно, – сказал он, улыбнувшись одними глазами. – Это мой конек.
Тут его, что называется, понесло. Почти не задумываясь, он стал выдавать одну идею за другой. Предложил, к примеру, арендовать самолет и возить какао из Йоханнесбурга в Москву. Или в Берлин. Какао требуется везде. Что мы здесь можем заработать? За пару рейсов в месяц по двадцать тысяч зеленых на брата. Нормально? Более чем! Сколько в это дело надо вложить? Всего миллион. Плевая сумма, которая отобьется за полгода. Дальше все шло по нарастающей: золотые прииски в Киргизии, алмазы Нигерии, арктическая нефть, участок газовой трубы из Сахалина в Китай, брокерские места на биржах Нью-Йорка и Лондона, сибирский лес, перевозка зерна из Австралии в Японию и многое другое. Деньги, говорил он, лежат на земле, надо только нагнуться и достать их. Десятки миллионов долларов можно делать не выходя из кабинета. Надо только находиться внутри этой мегамашины по производству денег, быть ее маленьким винтиком, гадким болтиком, чем угодно, но только быть в ней.
– Быть внутри этой системы, понимаешь? – с пафосом говорил он.– Пусть в качестве какого-нибудь глупого шурупа, но – быть ее частью. Понятно? Да? Хорошо. Кстати, где ты сейчас работаешь?
– В рекламном журнале.
– Хорошее дело. Кем?
– Редактором. Занимаюсь правкой текстов.
– Что платят?
– Пятьсот долларов в месяц.
Ник с изумлением посмотрел на меня:
– Как ты на эти деньги живешь, дружище? Это же гроши!
– Как-то живу, – ответил я.
Он откинулся на спинку кресла и, немного подумав, спросил:
– Сколько существует журнал?
– Три месяца.
– Мало. Тираж издания?
– Сто тысяч, а на деле не печатают и пяти.
– Врут? Зачем? А, впрочем, ясно. Хотят привлечь рекламодателя?
– Да.
– А он не идет?
– Идет, но с неохотой. Завели штат рекламных агентов – молодые, энергичные, глазастые, носятся, как кони, по городу, и время от времени приносят что-то про шины, автосалоны, колготки, магазины дешевого платья и так далее. За это журналу что-то платят, но мало. Я это знаю по тому, что генеральный директор раз в две недели собирает всех и говорит, что журнал должен быть хотя бы самоокупаемым, иначе спонсоры его закроют.
– Кто спонсоры? – не дослушав меня, спросил Ник.
– Хозяева каких-то автосалонов в Зюзино.
– Да ну? А на хрена им журнал? Денег некуда девать?
– Не знаю.
Ник, заскрипев креслом, встал, прошел к простенку и сказал:
– Надо подумать, как тебе помочь.
– Зачем? У тебя, я слышал, самого долги. Правда?
– Откуда ты это знаешь?
– Слухами земля полна. Это правда?
– И да, и нет.
– Как это?
Ник, поморщившись, видно, не был расположен говорить на эту тему, сказал:
– Видишь ли, долги бывают самые разные: реальные и виртуальные. В зависимости от характера отношений с кредиторами. Я понятно говорю?
– Нет.
– Ах, да! – сказал он, смущенно улыбаясь. – Я забыл, что ты в этом отношении чист. Кстати говоря, с некоторых пор я стал кое-что записывать о работе с кредиторами. Получилось что-то вроде кодекса должника. Я даже хотел опубликовать кое-что, ну там какую-нибудь часть, на своем сайте в Интернете. Но передумал. Понял, что если опубликую, меня убьют. Хочешь почитать?
Я согласился.
– Только вот еще что, – добавил Ник. – Там есть некоторые щекотливые места. Ты на них особого внимания не обращай. Ну, там любовь, Татьяна, цифры разные, ругань. Да, да, ругань, но вобщем без мата, я знаю, что ты это не любишь. Но пойми меня правильно, нельзя же все время в барах оттягиваться, обжигая глотку паленой водкой. Кроме того, в последние месяцы со мной происходит что-то гадкое, иной раз я боюсь, что сойду с ума, и, наверное, поэтому пью, дурака валяю, занимаю напропалую деньги, хожу в «массажные салоны», так сейчас называют публичные дома, – словом, пошел на все тяжкие.
– Почему? – спросил я.
– Что почему?
– Почему ты стал много пить? Долги?
– Они, – словно о чем-то одушевленном, сказал он, с хрипом в горле прибавив: – Стоят поперек горла. Но не только они.… Есть еще кое-что.
– Что именно? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Вряд ли.
Он сел в кресло, бросил мимолетный взгляд на Даму со страусовыми перьями и, медленно, темнея лицом, сказал:
– Ты ведь знаешь, что от меня ушла Татьяна. Да? Уже прошло много времени, почти год, но этот разлад продолжает меня мучить, словно это произошло вчера. Глупо все получилось.
– Что глупо?
– А то, что я узнал, что люблю ее только потом, когда она ушла.
– Тебе было бы легче, если б ты узнал об этом раньше?
– Нет, – ответил Ник. – Но, может быть, я не вел бы себя с ней, как самодовольный, раздутый от важности индюк. Может быть, если бы я вел себя проще, не было бы этого гадкого чувства вины.
– Позволь! – воскликнул я. – В чем же твоя вина, да еще и гадкая? Это ведь она ушла от тебя? Да?
– Да. Но виноват во всем я. Не спорь со мной, пожалуйста. О любви можно говорить долго, но в любом случае будет малопродуктивно – все равно ничего не поймешь. Кстати, давай вообще не будем об этом говорить. Поверь, мне очень тяжело. Надеюсь, это все временно. Надеюсь, что рано или поздно все пройдет, и я возьму себя в руки. Помнишь, как на сей счет писал Есенин? «Удержи меня, мое презренье, я всегда отмечен был тобой». Одним словом, надо и о душе думать, в ней тоже, как в жилом помещении, время от времени надо прибирать. Правильно? Вот, братец, я и стал записывать, честное слово, без всякой фанаберии. Кто-то сказал, что одни люди пишут, чтобы набраться ума, другие, чтобы не потерять его, я, наверное, из второй части, так что если что-то не так, прости, я очень ценю твою дружбу.
2.
В этот же вечер, рассчитавшись с хозяйкой за квартиру, я отправился ужинать в ближайшее кафе. Несколько последних месяцев я прожил впроголодь – иной раз три-четыре картофелины и кусок черствого хлеба составляли мой дневной рацион. Денег у меня не было. Время от времени, чтобы окончательно не околеть с голода, я отбирал книги из своей библиотеки и, ругая себя на чем свет стоит, относил их в букинистический магазин. Деньги там выдавались не сразу, надо было ждать, когда кто-то купит книги. Иной раз это тянулось долго, и я снижал цену до предельного минимума, чтобы получить хоть какие-нибудь деньги. Досадно, но что было делать, если от голода кружилась голова, в желудке, в котором не было ничего, кроме кипятка, разбавленного мертвыми чаинками, творилось что-то невообразимое, меня тошнило, рвало какой-то зеленой слизью, иной раз, болевым, как электрический разряд, шоком, прихватывало сердце, я ложился на кровать, выравнивал дыхание, и когда боль проходила, я вставал, выходил на улицу и куда-то шел в поисках любой, даже самой черной, работы. Частенько ноги меня приводили на знаменитый Черкизон. Гигантский мегарынок, переваривавший десятки тысяч тонн товаров, миллионы банок консервированных продуктов, овощей, фруктов, прочей снеди – словом, всего, что производили человеческие руки, бурлил, как просыпающийся вулкан. Он впитывал в себя толпы покупателей, двигавшихся между торговыми рядами, лотками, магазинами, бесчисленными шашлычными, булочными, пирожковыми и блинными. В глубине рыночного комплекса – длинный, на несколько километров, ряд фур, где собирались оптовики, развозившие свои товары по московским магазинам. Казалось, работы здесь – непочатый край. Но стоит подойти к кому-нибудь из хозяев, следивших за разгрузкой, спросить, нет ли работы, получишь ответ:
– Конечно, нет. Посмотри, сколько у меня грузчиков.
Он бросал небрежный жест в сторону, где скапливались молодые, тощие, мускулистые таджики. У каждого из них была своя грузовая каталка, каждый из них в любую минуту был готов выполнить любое поручение хозяина.
Я уходил ни с чем. По пути подбирал где-то газету «Работа для вас», шел домой и читал, читал, читал, пока однажды не наткнулся на объявление: «Требуется редактор. Оплата по договоренности». Я позвонил по указанному в газете номеру, рассказал о себе, и – вот чудо! – уже на следующий день был приглашен на собеседование. Утром я уже был в редакции на Марьинорощинской, со мной провели короткое собеседование и сказали:
– Можете приступать к работе хоть сейчас.
С того дня прошло три месяца, я, слава богу, не умер, более того, занимался привычным для себя делом, то есть приводил в грамматический порядок рекламные тексты, придумывал разные слоганы, завел колонку редактора, где писал обо всем, что приходило в голову. Мне платили пятьсот долларов, правда, не всегда, конечно, вовремя, но я не унывал и работал на совесть. Со временем, вследствие длительных просрочек в выплате заработной платы, я снова оказался на краю пропасти. Львиную долю зарплаты я отдавал за аренду квартиры, и если к сроку платежа у меня не было денег, хозяйка Клавдия Ивановна приезжала ко мне и долго говорила со мной о том, как важно быть точным в расчетах. Я виновато кивал головой, ссылаясь на то, что в редакции задерживают зарплату.
– Да что же эта за редакция! – возмущалась хозяйка. – Как же это можно работающему человеку не платить! Не хорошо.
– Еще бы! – соглашался я. – Я уже говорил директору, что все это очень плохо, что, мол, стыдно хозяйке в глаза смотреть.
– А он что?
– Кто он?
– Ну, директор ваш.
– А он у нас не он, Клавдия Ивановна, – отвечал я. – Директор у нас женщина.
– Вот как! – охала Клавдия Ивановна. – Видно, грамотная женщина, если на такую должность назначили. Дурочку какую, небось, туда б не взяли б.
– Угу, – отвечал я, всем сердцем желая, чтобы Клавдия Ивановна, наконец, ушла.
Она уходила, но на следующий день появлялась вновь, мучая мою без того больную совесть одним вопросом: когда же будут деньги?
Эта прозаическая прелюдия предшествовала моему визиту к Нику, так что если редакция спасла меня от голодной смерти, то Ник – от изнурительных разговоров с Клавдией Ивановной.
К полуночи, готовясь ко сну, я достал из портфеля листочки с записями Ника, написанные рукой, и, несмотря на мелкий полуразборчивый почерк, приступил к чтению.
Довольно быстро прочитав несколько страниц, я отложил рукопись в сторону. И вот почему. Во-первых, я не мог понять, зачем должнику, о котором пишет Ник, нужен какой-то свод (реестр) правил? С моей точки зрения, правило должно быть одно, первое и в то же время последнее, – взял деньги – верни, и делу конец. Во-вторых, рукопись полна дневниковыми записями, где речь идет о сугубо личных чувствах и вещах. Человек о них пишет только для себя, держит их в тайном месте, разумеется, не давая читать их ни родным, ни близким, не говоря уже о старых приятелях, к которым относился я. Словом, было чему удивляться. Я знал Ника давно. Он был по-девичьи красив, высок, хорошо знал английский, трудолюбив, умен, много читал. После школы, которую он закончил с хорошими оценками, без всяких рекомендательных реверансов поступил на физтех. В это время мы встречались редко, но словоохотливый юноша и за минуту мог рассказать обо всем. Из всего, что он мне тогда говорил, я сделал вывод, что Ник мог бы стать хорошим инженером или ученым, но его тянуло в другую сферу – в банковский бизнес. Почему именно в банковский бизнес? Потому что там – деньги, золото, власть. Да, власть!
– Хочешь быть русским Ротшильдом? – однажды спросил я.
– Да. Почему бы нет? Чем я хуже? – ответил он.
Позднее он работал в каком-то второсортном банке, который лопнул едва появившись, пойманный на отмывке бюджетных денег. Ник быстро устроился в другой банк, который, по его словам, занимался тем же самым, но – «без страха и упрека», поскольку патронировался («крышевался», на современном языке) большими людьми при чинах и погонах. Мы стали встречаться еще реже. Он становился богаче, я беднее. В редакциях, где я работал, с каждым годом сокращали заработную плату. Больше того, с некоторых пор ее вообще перестали платить. Словом, в нулевые годы мы с Ником уже относились к двум сформировавшимся к тому времени классам – к классу богатых и бедных. Однажды я это ему сказал. Но, как это частенько бывает в молодости, кричащая разница в доходах не портила дружбы, и если мы долго не встречались, то Ник мне звонил по вечерам. Я догадывался, что ему надо было излить душу, выговориться. Я для него был тем человеком, которому можно говорить то, о чем нельзя говорить с партнерами по бизнесу. Почему?
– Потому что все они – хапуги, – отвечал он. – Ты говоришь о классах? Правильно. Добавлю только, что класс богатых формирует, уже сформировал, новую человеческую особь – человек-сукин сын. Такие – мы! Коммунисты рядом с нами, даже самые матерые, – детсадовские шалуны. Что там Гулаг, дружище! Мы пойдем дальше. Мы построим планетарный Свинарник, где у людей будет всего два «демократических» права – трепаться обо всем и жевать солому. «Жуй и хрусти!» – вот заповедь новоявленного Свинобога, добившегося, наконец, власти над миром.
– Позволь, но если ты так не любишь своих, то почему ты среди них? – спрашивал я.
– Потому что у вас тоже плохо: голод, болезни, ветхое рубище и постоянный стыд. Но я бы, наверное, все равно был бы с вами, если бы не одна ошибка, которую я допустил несколько лет назад. Я много читал, со многими общался, работал до потери пульса, но, честное слово, даже мысли не допускал, что для того чтобы стать богатым, надо поменять Христа на Свинобога. Я, друг мой, двуликий Янус. Я люблю деньги и ненавижу их. Эта двойственность рано или поздно сведет меня в могилу. Скажу больше. Общаясь с людьми своего класса, я чувствую, как от них несет трупным запахом. Ты не заметил, что мы даже одеты, как покойники: костюмы, галстуки, прически, грим? Бррр!.. Представь себе, выходит такой покойник на трибуну и говорит, что доходы компании только за один год увеличились в двенадцать раз. Собравшиеся в зале бурно аплодируют и бьют копытами. «Эх, и заживем же теперь, братцы-покойнички! – говорит, хрюкая, один из них.– Это ж надо – в двенадцать раз! Умру от счастья!». «Друг-покойничек, но ведь ты уже умер!» – говорят ему. «Ничаво, – отвечает тот. – От счастья можно умереть и второй раз». Большие деньги рано или поздно оборачиваются кровью. Мы знаем это, но все равно счастливы, потому что не мыслим своего существования без них.
Выслушав его, я сказал тогда, что все это довольно грустно, на что он ответил:
– Тем не менее это правда.
Я вспомнил еще несколько весьма эпатажных выражений моего приятеля в адрес современных толстосумов, выкурил подряд несколько сигарет и еще раз, с первого листа, начал читать.
«12. 04. 2007.
« – Ты должен мне два желудя, Хрю. Забыл?
– Помню, Чав.
– Когда отдашь долг?
– Когда бог пошлет
– А конкретнее, Хрю?
– Куда уж конкретнее, Чав?».
Из фольклора калужских кабанов.
Первое правило – всегда отвечать на звонки Кредитора. Он должен знать, что вы есть, здоровы и заняты делом. Второе правило – старайтесь реже встречаться с ними. Встречи «на пять минут» могут растянуться до двух-трех и более часов. Третье – всегда давайте кредитору выговориться, слушайте молча, во всех случаях давайте ему понять, что он говорит доходчиво, что вы все правильно понимаете и прямо-таки с этой минуты приложите максимум усилий, чтобы в короткие сроки погасить долги. Четвертое – как можно меньше обязательств, изложенных на бумаге. Помните, что документы в вашем случае работают против вас, они могут быть переданы третьим лицам («переуступка прав требования»), проданы, заложены или преданы огласке через печать или Интернет. Помните: чем больше обязательств на бумаге с вашей подписью, тем хуже для вас, вы просто-напросто добровольно передаете ему оружие борьбы против самого себя. Не забывайте, что есть суды, полиция, криминальные и околокриминальные структуры, которые законно, а чаще противозаконно, занимаются вытребыванием, выдавливанием, вышибанием долгов. Это их хлеб. Рынок уже сформировал гигантскую систему «бизнеса на долгах», задействовав в ней сотни тысяч людей. С развитием рыночных отношений эта система будет только укрепляться.
Сегодня отнес 1млн. Самуилу. Пробиваю наряд на строительство для одних сукиных сынов. 200 тыс. отвез в «Роснефть». Генерал Кузнецов. Конечно, бывший. Сообщил, что место начальника отдела «Газпрома» стоит 5 млн. долларов. Сказал, что может устроить. Вечер провел с Татьяной в гостинице «Москва».
13. 04. 2007. «Пятое правило – если не можете погасить долги полностью, платите частями, пусть малыми, но регулярно и не растягивая время между платежами. Этот прием не снимает проблему, но смягчает прессинг. «С паршивой овцы хоть шерсти клок» – любят говорить кредиторы. Пусть говорят. Не обижайтесь. Не забывайте, что вы для них – получеловек, и «паршивая овца» – не самое страшное оскорбление в лексиконе кредиторов. Есть и пострашнее. В любом случае пропускайте эти перлы словесности мимо ушей. Шестое правило – ни в коем случае не стремитесь поправить их, если они коверкают язык, не делайте никаких замечаний им, если они переходят на площадную брань, используя при этом ненормативную лексику. Бандитский язык уже давно вошел в современный, в том числе и литературный, язык и стал его органической частью. Старая лексика, отличавшаяся многообразием и гибкостью, отжила свой век, уступив место двум-трем сотням фразеологических штампов. В той же пропорции сужен круг общения – следствие всеобщего оглупления. Но это к слову. Седьмое правило – если вам
обязательно надо позвонить им, выбирайте для этого нужное время, лучше всего это первые минуты после обеда, когда кредитор, пресытившись едой, еще не расположен вести диалог в претензионном духе. В эти минуты переваривающийся в желудке бифштекс для него важнее всего на свете. Хуже всего звонить ему в конце дня, когда он голоден, а до ужина еще долгих два часа. Не рискуйте. Реакция кредитора в этот момент может быть весьма эксцентричной, тем более что вы сообщите ему, что сегодня вы не заплатили ему ни гроша.
100 тыс. Самуилу. Ненасытный кабан. 10 тыс. журналисту «Известий». Он взялся отписать в «розовом цвете» материал об известном ворюге, баллотирующемся в Думу. Весь день шел дождь со снегом. К полудню позвонил Кузнецов. Сказал, что два немецких банка уже наши. Больше того, оттуда уже пошли кредиты и благополучно рассованы по карманам. Все знает старая ищейка. У Татьяны сегодня все занято. Она учится на юриста в какой-то частной академии на Садовом. До меня у нее был какой-то «Апельсин» (урка, купивший за деньги звание вора в законе). Он имел Татьяну с негритянкой, пропагандируя черно-белый контраст как новое блюдо для московских сексуальных гурманов. Она терпела его несколько дней. Говорит об этом почему-то со слезами отвращения и ревности. О, женщины! На второй день знакомства со мной попросила у меня 20 тысяч долларов (задолжала «Апельсину»), чтобы бросить их ему в лицо. Я дал».
14. 04. 2007. «Восьмое правило – не отчаивайтесь и никогда не впадайте в панику, памятуя о том, что самое худшее у вас впереди. И вообще экономьте на эмоциях – это энергия, которая пригодиться для дела. Тем более что вашего Кредитора они интересуют не более чем кудахтанье курицы под ножом кухарки. Не забывайте: с момента, как пошла просрочка в выплате долга, вы для него перестали быть человеком в общепринятом смысле этого слова. Старайтесь относиться к нему также, разумеется, тщательно скрывая это. Попробуйте, например, найти в нем сходство с каким-нибудь животным – вепрем, волком, гиеной, овцой или туполобым бычком. Пусть это цинично, но что делать – вы ведь не знаете, с каким животным сравнивает вас он. А это, смею вас уверить, так, поскольку если вы не человек, то либо поганая вошь, либо… думайте дальше сами. Воспитанный человек может возопить: да это же, мол, бог весть что, это вне общечеловеческих ценностей, в конце концов, как бы не было трудно, надо оставаться человеком! Безусловно, надо. Но финансовые отношения ничего общего не имеют с общечеловеческими. В них другие, выкованные веками стандарты. У Кредитора есть право не только вмешиваться в вашу жизнь, но и управлять ею. Это право узаконено государством со времен царя Гороха, когда злостным должникам поджаривали пятки, паче того, их пытали на дыбе и сажали на кол. В лучшем для
должника случае его меняли на «щенков» или вкупе со всей семьей продавали в рабство. Подчеркиваю: это право было законным, и если вас называют циником, когда вы сравниваете своего кредитора с верблюдом, то насколько же циничен закон, дающий верблюду право управлять вашим бизнесом? К тому же чем выше инстанция, принявшая этот закон, тем ниже вы опускаетесь в глазах ублюдка вроде вашего Кредитора. Есть суды, прокуратура, полиция, коллекторские агентства и прочие паразитирующие на долговых отношениях ведомства – все они против вас, они служат вашему Кредитору, как собачьи своры, готовые сорваться с цепи и разорвать вас на куски по одной только команде платежеспособного заказчика. И вот уж ведомство гудит, как пчелиный улей, из кабинета в кабинет снуют оперативные работники, размахивая ордерами и постановлениями, сколачиваются оперативные бригады для рейдов в офисы должников трескаются оконные стекла, беспрестанно звонят телефоны, откладываются текущие дела, не сулящие ведомству денег, – словом, все к черту, все силы – на борьбу с должником! Изъять у него компьютеры, описать архив, арестовать банковские счета, запугать служащих, с пристрастием допросить охрану, посадить перед собой отупевшего от страха директора и допрашивать, допрашивать, допрашивать до седьмого пота, достать до кишок, «до истины, до сердцевины». И после каждого ответа спрашивать: «А документ на этот счет имеется?»! Несчастный директор кричит в приемную: «Машенька, милая, найди договор с «Юпитером», он должен быть в папке за прошлый год». Машенька смотрит вокруг испуганными глазами с трепещущими от страха ресницами. Она понимает, что шеф во что-то «влип». Лицо ее – сама невинность: «А я-то здесь при чем? Какое мне дело до его проделок?». Машенька не знает, в чем провинился ее шеф. Да и шеф имеет об этом смутное представление. Об этом знают только рыскающие, как ищейки, по кабинетам оперативники и незримый заказчик – собственной персоной Кредитор, который смотрит в окно из своего офиса, как Наполеон Бонапарт на Бородинское поле, и говорит про себя: «А ведь я эту скотину предупреждал. Говорил же, что устрою ему кузькину мать. Ну что же, пусть теперь задумается, как брать взаймы деньги и не возвращать их». Он доволен собой, глаза искрятся жизнелюбием, вены на руках набухают от сильного кровотока. Он верит в силу государства, в могущество его ведомств, которые проявляют себя исключительно в тех случаях, когда надо совершить какую-нибудь гадость.
Дело по «Самаранефти». 20 тыс. тонн топлива пропало бесследно. Возбудило дело. Я прохожу одним из фигурантов. Ходил к Самуилу. Тот сказал, что закроет дело за 300
тыс. зелени. Кузнецов сказал, что сделает это на 100 тыс. дешевле. Ищу, кто предложит дешевле – торг есть торг.
Несколько дней кряду приходил Иван – высокого роста, широкоплечий, цыгановатый, в длинном кожаном плаще. Руки – медвежьи лапы, хоть дубы выкорчевывай. Таких богатырей рабы божьи в современных костюмах направляют как вышибать долги, так и навязывать их. О рабах божьих написано кстати. Иван – от кредиторов из Фонда Милосердия, созданного еще при патриархе Алексии. Раньше, когда я был нужен, называли меня братом Серафимом. По имени моего крестника. Встречаясь, троекратно целовались. Подарили мне книги о святом Серафиме Саровском и дивеевских чудесах. Иван улыбчивый. Говорит, что заказчики ругают меня самыми непотребными словами при одном только упоминании моего имени, но ему со мной приятно общаться. Пообещал снизить долги на треть за десять процентов отката от общей суммы. Я согласился. После того как деньги были отданы, с улыбкой сказал мне: «А ведь я должен был тебя убить, Ник. Вот такие у тебя были братья во Христе». Мороз по коже. Все поражено вирусом алчи. Во всем – дух наживы. Говорят, Фонд организовывает поездки московских банкиров на Афон. Лупят с них безумные деньги. Затем засаленными пальцами крестятся перед ликами святых. Христос смотрит на них полными неизбывной грусти глазами: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». Эти ведают
Несколько раз звонил Татьяне. Она – вне поля доступа или отключена. Допоздна просидел в офисе, смотрел на портрет «Дамы в шляпке со страусовыми перьями», сравнивал ее с Татьяной. Нашел одно сходство – загадочный, отторгающий взгляд».
15. 04. 2007. «Правило девятое – никогда не говорите Кредитору правду. Правда, как порох, может вспыхнуть и накалить ваши отношения до предела. Пропускайте мимо ушей его просьбы не лгать ему, не «придумывать басни», «не рассказывать сказки». Имейте в виду, это – петля. Я, кстати, однажды попал в нее. Утром рассказал одному из своих кредиторов о том, что дела мои из ряда вон плохи, а вечером у подъезда своего дома столкнулся с тройкой чеченских бандитов – из разряда правоверных борцов за денежные знаки. Они поведали мне о том, что деньги, которые я взял взаймы у Н. принадлежат им и что, понятное дело, возвращать их надо будет им. Один из них, высокий с орлиным носом и маленькими черными глазами, стоял передо мной, второй – у левого плеча, третий занял боевую стойку за моей спиной. В этой классической позиции из опыта боевых построений во время уличных драк диалог продолжался несколько минут. У меня спросили: «Когда?». Я ответил: «Скоро». Мне сказали: «Это общий ответ, говори конкретно». Я сказал: «Три недели». Они сказали: «Хорошо. Через три недели, если деньги не вернуться, мы будем здесь». Я сказал: «Хорошо. Будьте». Вы думаете, они выждали три недели? Черта с два! Уже со следующего дня мне стали звонить, причем поочередно все трое. Говорили они об одном и том же и, что интересно, в одном фонологическом ракурсе. Редко встретишь чеченца, говорящего на правильном русском языке. У них, как у грузин и армян, свой русский. Они растягивают букву «а», зависая в ней, как в трансе, а потом выговаривают все, спотыкаясь на согласных. Иной раз складывается впечатление, что они не выговаривают слова, а выплевывают их. Как горькую слюну – так не нравится язык, на котором приходится говорить. В массе своей они знают только ходячие языковые штампы, и поэтому говорить с ними надо внимательно подбирая слова. Например, если вы скажете «Давай, друг, подождем до понедельника», можете получить в ответ следующий штамп: «Я не давалка. Если я дам, тебе мало не покажется. Фильтруй базар». Говорить с ними надо на общедоступном русском, все время подчеркивая, что деньги вы отдадите. В промежутках между языковыми штампами можете поиграть словами, говоря о том, что вы много работаете, что у вас большие планы и прочее. Но не заигрывайтесь. Любое лишнее слово может увеличить ваши долги вдвое. Чеченцы – опытные переговорщики, и любой реальный долг в их представлении – как плодовитая матка, которая должна рожать одно обязательство за другим. Только в вашем сознании они будут надуманными, виртуальными – в их понимании они вполне реальны: дали слово – держите его. В противном случае они будут уже не звонить вам, а искать встречи с вами – согласно их катехизису, ничто не действует на должника так эффективно, как угроза немедленного физического воздействия. Я знаю бизнесменов, которые находятся у них едва ли не в пожизненном рабстве. Два-три лишних слова превратили их существование в кошмар.
Если у них не идет честный бизнес, они начинают строить мошеннические схемы вывода денег в пользу своих хозяев. Причем это уже не возврат долгов, а плата за жизнь и право на труд. Разумеется, какая-то толика украденных денег достается и им – раб и его семья должны где-то жить и чем-то питаться. Весь парадокс такого рода довольно распространенных сюжетов заключается в том, что не хозяин кормит раба, а раб – хозяина. В отличие от классического рабства, где хозяин, владелец земель, плантаций, заводов, фабрик, предоставляет рабу, рабочему, крепостному возможность трудиться и зарабатывать средства для существования, современный раб может быть как собственником, так и владельцем бизнеса, и в то же время рабом у криминальной оторвы, держащей его в постоянном страхе. Чуть выше я говорил, что лично знаком с парой десятков таких бизнесменов-рабов. Они давно смирились со своей участью и называют своих хозяев «авторитетными людьми» или «старшими товарищами». На любое предложение по той или иной сделке они отвечают: «Идея хорошая, но надо посоветоваться со «старшими товарищами». Похоже, круг для них уже замкнулся, и в этом положении (под бдительным оком «старших товарищей») они будут пребывать ровно столько, сколько надо будет их хозяевам, которые рано или поздно, если не убьют их, то, раздев до нитки, выбросят, как собак, на улицу. Жизнь – суровая штука. Она может простить тысячу разных проступков и не простить одного слова правды, за которое надо будет платить до конца жизни. Правда, она – как жаркий костер. Держитесь от него подальше, чтоб не обжечь лицо и руки. В конце концов, вашему Кредитору нужна не горькая правда, а сладкая ложь, или некое промежуточное вещество, в которой он должен разглядеть надежду – не более того. Не забывайте: с одной стороны, вы связали себя кабальными обязательствами, с другой стороны, вы связали его и держите на коротком поводке, как злую собаку. Пусть это выглядит карикатурно, и, как карикатура, вызвало у вас улыбку, но подумайте, разве лучше будет, если в образе пса на поводке будете вы? Выбор за вами.
Отвез 200 тыс. Кузнецову. Посчитал долги и от ужаса взялся за голову: как их отдавать? Весь вечер пил. Едва добрался до дома. На ночь выпил три бутылки минеральной воды – говорят, хорошее средство от головной боли утром. Я знаю, почему мы много пьем. Мы не знаем, как жить. Все, что нам предлагают – вздор».
16. 04. 2007. Правило десятое – экономьте время. Помните: время – это ваш капитал, не разбрасывайтесь им, не будьте транжирой. Используйте его с пользой, в первую очередь, для себя и для своих близких, и только во вторую очередь – для всех остальных. Для экономии времени ваша работа должна обрести системный характер со строгим регламентом, графиком и очередностью в выполнении той или иной операции. Если всего этого нет, учитесь у других. За двадцать лет реформ в России уже сформировался целый класс успешных бизнесменов, сумевших встроить собственный бизнес в архитектуру экономики государства. Словом, есть у кого поучиться. Но в любом случае лучшая учеба – практика. Навыки и умение лучше укрепляются в сознании, если до всего доходишь своим умом, все делаешь своими руками. Время для Кредитора должно быть дозированным и встроенным в систему – всему свое место. Если они вам говорят «Есть хорошая идея. Надо встретиться», не верьте – никакой идеи у них нет, но есть необходимость встретиться, чтобы еще раз промыть вам голову. Помните – Кредитор всегда испытывает необходимость быть рядом с вами, знать, что вы сейчас делаете, с кем ведете переговоры, какие документы подписываете, во что одеты, что едите и как часто общаетесь с ватерклозетом. Идеальный, по его мнению, вариант работы с вами – посадить в вашем кабинете доверенное лицо, в функции которого входило бы слушать вас, читать документы и, выпучив глаза, дышать вам в затылок, когда вы подписываете платежные поручения и чеки. Постарайтесь не довести свои отношения с Кредитором до столь вопиющей нелепости. В противном случае вам придется объясняться с его посыльными, говорить о своих планах, давать комментарии по бизнесу, в котором они разбираются, как свиньи в апельсинах, – словом, тратить на них время, точнее, убивать время – единственное, что имеет цену, пока вы живы. Надо ли это «единственное» использовать так бездумно? Ваш кабинет – это ваша рабочая лаборатория. Присутствие в нем вашего недоброжелателя, да и вообще кого бы то ни было, будет постоянно мешать ходу мыслей, отвлекать вас, переводить внимание на лишнее, второстепенное, на тот сор, который будет выметать из пустого черепа человек, приставленный к вам в качестве надзирателя. Хорошо еще, если вы быстро рассчитаетесь. А если нет? Всему на свете есть предел. Нет предела только абсурду. Один из бизнесменов, по неосмотрительности оказавшейся в таких обстоятельствах, рассказывал мне, что жизнь его в те дни превратилась в нескончаемую пытку. Его Кредитор послал к нему отмороженных негодяев, уверив тех в том, что деньги у должника есть, и надо сделать все, чтобы он захотел их отдать. Захочет, добавил он, найдет деньги быстро. Таким провокационным способом был обеспечен жесткий прессинг. О бизнесе, рассказывал он, тогда не могло быть и речи. Я занимался только тем, что звонил всем подряд и просил взаймы. С утра до позднего вечера. В десяток банков обратился за потребительскими кредитами – все дружно отказали, сначала один, а за ним автоматически – все остальные. Было болезненное ощущение полного отторжения от мира. Люди, словно сговорившись, на все просьбы отвечали отказом. Мои должники перестали отвечать на звонки. От меня поочередно ушли все – секретарь, бухгалтер, менеджеры. Домашние смотрели на меня, как на прокаженного – жалея и презирая. Так прошло семь дней. На восьмой – явился Его Величество Кредитор. В ярости, что у его посыльных ничего не получается, он бросился на меня с кулаками. Голова гудела от боли, но я слышал, как, грязно матерясь, он говорил, что у него возникли проблемы с банками, что они слали ему претензии, грозили судом, и виноват во всем этом был, конечно, я. Уходя, он сказал, что если не будет денег в ближайшие два дня, он закатает меня в асфальт.
К счастью для моего знакомого, Кредитору не пришлось «закатывать» его в «асфальт», а нанятые им вышибалы были избавлены от необходимости исследовать его толстую кишку в поисках спрятанных там денег. Нашелся все-таки один сердобольный человек, который, выслушав его, пригласил к себе, открыл сейф и выдал ему нужную сумму. Пожимая ему на прощанье руку, его спаситель сказал: «Держитесь от этих людей подальше. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на них. Семь раз отмерьте, прежде чем брать у таких мерзавцев взаймы».
Вечер с Татьяной. У нее. Я, наверное, ее люблю. Всерьез. Всю ночь говорил ей об этом и просил, чтобы и она сказала мне, что любит меня. Когда я вконец ее достал, она бросилась на меня и трижды почти прокричала: «Люблю. Люблю. Люблю». Сегодня, кстати, у нее был первый урок по вождению. Учитель, закончив урок, предложил ей продолжить его вечером за рюмкой коньяка. «Не надо, – ответила Татьяна. – У меня с «этим» все в порядке». Это комплимент в адрес моего ревнивого эго. Деньги «Апельсину» она бросила, правда, не в лицо, а на сидение автомобиля. Я представил себе, как тот с удивлением посмотрел на нее, не понимая, что черно-белый контраст в искусстве секса может кому-то не нравится. Бывает же такое! Утром перед уходом я вошел в спальню, раскланялся и поцеловал ей руку. По пути в офис чувствовал, как ликует сердце. Воздух нежен, шелковист, можно потрогать, отломить кусочек и держать в ладони, как ледышку, пока не растает. Проезжал через мосты, любовался Москва-рекой – как всегда, спокойная, властная,, надежная. Лучи солнца, проникая в воду, растворяются в фиолетовых глубинах, превращаясь в жидкое, как после плавки, золото. Деревья вдоль берега ошарашили шумной листвой. Казалось, вчера только из крошечных почек торчали маленькие зеленые ростки, а ныне, словно повзрослев за ночь, обложили ветви и крону широкополыми, влажными от росы листьями. В этот день все получалось как нельзя хорошо: я подписал несколько перспективных контрактов, провел несколько платежей, утихомирил кредиторов – словом, день на редкость хороший. Видимо, потому и хороший, что редкий».
3.
На этом месте у меня стали слипаться веки. Я отложил рукопись, отключил ночник и быстро заснул. Проснулся рано от страшного грохота за окном – с крыши сбрасывали остатки заледеневшего снега. Быстро одевшись, я дошел до метро, доехал до станции «Рижская», откуда несколько минут пешком до редакции, расположенной на углу Сущевки и Марьинорощинской. Меня встретила ответственный секретарь журнала – высокая, некрасивая девушка с рыжей копной волос на продолговатой, как эллипс, голове и с фиолетовыми, как нарисованными, глазами. Все звали ее Натали (на французский манер), я (про себя, конечно) звал ее «Мисс Рисунок». В моем восприятии она действительно была не девушкой, а рисунком, который второпях пленэрными красками набросал художник, использовав для этого четыре цвета: фиолетовый – для глаз, красный и желтый – для губ и волос, и голубой – для платья, угловатого в плечах и с неровным подолом чуть ниже колен. Ко мне она относилась предупредительно вежливо, а к рекламным агентам – строго, как классный руководитель к незадачливым школярам, за что те за спиной называли ее «мымрой» и «врединой».
Я сел за стол, включил компьютер и закурил.
– Вам звонил какой-то вульгарный молодой человек, – сказала Натали, прилепив к моему лбу немигающие, как у совы, фиолетовые пятна глаз. – То ли Никон, то ли Никифор, не помню. Сказал, чтобы вы непременно ему позвонили.
– Хорошо. Позвоню, – ответил я.
– Он оставил свой номер, – сказала она. – Вам записать его?
– Не надо. Я знаю, кто это.
– Знаете?
– Да. Это мой старый приятель.
– Старый приятель? Тогда передайте ему, что говорить в столь неподобающем тоне с девушками нельзя. Это не красит молодого человека, в конце концов, это просто вульгарно.
Она вышла, заперев дверь. Я позвонил Нику:
– Что ты наговорил нашей классной даме, Ник?
– Ничего особенного. Пригласил ее на коктейль в ночной клуб.
– Зачем?
– Из баловства. Она хорошенькая?
– Я бы не сказал.
– Тогда пусть сидит дома и играет в куклы. Но это все хрень. Я звонил вот по какому поводу. Тебе сегодня будут звонить из банка «Московский капитал». Банчок маленький, серенький, но денег у него, как у пьяницы махры. В пресс-центре там работает мой приятель Ермоленко Виктор Сергеевич. Я уломал его, чтобы напечатали у вас рекламу, на обложке или развороте, короче, где больше денег. Передай своим боссам, чтоб содрали с них по высшему тарифу и не забудь, главное, спросить свои комиссионные.
– Хорошо, передам, – сказал я. – Но зачем ты это делаешь, Ник?
– Хочу, чтобы ты поменял свой гардероб, – ответил он. – Тряпье, которое ты носишь, годится только на мусорку, в нем только по кабакам и грязным редакциям ходить. Не обижайся, дружище, я ведь из добрых побуждений.
– Да?
– Да. Из самых что ни на есть добрых. Наконец, я не деньги тебе даю, знаю, что это унизительно по штандартам классической морали, по которым ты живешь, а возможность, всего лишь возможность заработать. Рекламный бизнес сейчас, друг мой, – это золотое дно, надо только умело его организовать и со знанием дела вести. Я знаю вашего генерального директора, точнее, директрису. Дура дурехой, она, братец мой, лобковым местом зарабатывала на жизнь, пока не свалялась с двумя оболтусами Зюзинского автосалона. Знаешь, какая у нее кликуха? Ленка-Лобок.
– Откуда ты все это знаешь? – опешив от услышанного, спросил я.
– Служба, – загадочно ответил Ник. – Вашей Леночке (имя генерального директора издательства) тоже в куклы еще надо играть да обслуживать жирных котов в московских отелях, а она – нате вам, пожалуйста! – генеральный директор! Смех! Пойми правильно, баба-руководитель – это нонсенс, если за ее хрупкими плечами не стоит дельный мужик. Согласен?
– Наверное.
– Ладно. Будь. Позвони мне после разговора с Ермоленко.
Из банка позвонили после обеда и спросили тарифную сетку на рекламу. Я сообщил об этом Натали, та – кругом-бегом – к генеральному. Во всех кабинетах редакции загудели, зашелестели, заговорили. Успех! Успех! Какой заказчик! Мечта! Но каков наш редактор? На вид прост, неказист и тих, как Акакий Акакиевич Башмачкин, а на деле? Правду говорят, в тихом болоте… Словом, снарядили агента в банк. Через два часа он явился с цветными буклетами, заявками и договорами. Банк просит обложку и разворот. Договорились аж на сорок тысяч долларов. Ежемесячно. Как? Ежемесячно! Нет! Нет! Не может быть! Так не бывает. Не веришь? Посмотри на документы, глянь, какие красивые печати! А это что за строки? «Прошу выставить счета на оплату». Нет, братцы, это выше моих сил.
Пришла директриса – влажные от восторга глаза, нежный голос, тонкие, хрупкие, словно не из кости, а из фарфора, руки. За ее плечами – «Мисс Рисунок». Она сделала робкий шаг вперед, отлипив от спины лист, на котором была нарисована, и села на стул около директрисы. Глаза уже не мертвенно-фиолетовые, а прямо-таки брызжущие синевой, как у мультипликационного зайчонка, получившего вожделенную морковку.
– Как вам это удалось? – спросила директриса, подписывая договора и счета на оплату. Затем, повернув в сторону открытых дверей головку на фарфоровой шее, крикнула: – Возьмите у меня документы и немедленно отправьте в банк! Вы слышали, немедленно!
Я загляделся на изящный поворот головы и на тонкие линии открытой шеи молодой женщины и подумал: «А ведь такие могут все. Что там зюзинские коммерсанты! Могла бы и повыше взять».
– Я повторю свой вопрос, – еще раз обратилась она ко мне. – Как вам это удалось?
Неизбалованный вниманием женщин, я был немного смущен, возможно, даже покраснел, несмотря на то что всегда был бледен от бессонницы и недоедания., но все-таки пробормотал что-то о своих знакомствах, старых связях и прочем. Выболтав все это, я замолчал, нервно защелкав по клавиатуре компьютера.
– Я хотела бы познакомиться с вашим другом, – сказала директриса, вставая, Рисунок следом. – Можно организовать встречу с ним?
– Конечно, – ответил я. – Я только переговорю с ним.
– Когда?
– Сегодня.
В ответ она одарила меня очаровательной улыбкой, Рисунок – тем же, выявив за акварельными губами бесцветный, как сквозная дыра, рот.
– Давно вы с ним знакомы? – спросила директриса.
– Со студенческих лет.
– Славно. Он тоже журналист?
– Нет.
– А кто он?
– Не знаю.
– То есть?
Она стояла передо мной, точнее сказать, надо мной, зависнув, как подсолнух над чертополохом.
– Вы не знаете, чем он занимается? – допытывалась она, продолжая улыбаться, правда, уже ни «голливудской» фарфоровой улыбкой, а только уголками губ; в глубине прозрачных зрачков промелькнула тень ненавязчивой требовательности Глаза на лице «Мисс Рисунок» снова превратились в мертвенно-фиолетовые, приобретя формы эллипсов, похожих на крашенные пасхальные яйца.
– Представьте себе, нет, – уже спокойно ответил я, смело, снизу вверх, посмотрев на ее удивленное лицо. Эллипс на голове «Мисс Рисунок» превратился в вопросительный знак. – Знаю только, что он занимается деньгами, – добавил я, пытаясь удовлетворить любопытство молодой женщины.
– Банкир?
– Нет. Скорее, финансовый брокер.
– Где он снимает офис? – спросила директриса.
– В Уолл-Стрит на Щербаковке, – отчеканил я.
Меня начал утомлять этот допрос с пристрастием, и чтобы закончить разговор, я сказал, что сегодня же поговорю с Ником по поводу их встречи. Он человек занятой, мотается по разным биржам и банкам, по дюжине встреч в день, но если я очень попрошу, он не откажет.
– Хорошо, – сказала директриса, повернувшись в сторону двери.
Вопросительный знак на треугольных плечах Рисунка приобрел прежнюю форму.
– Да, кстати, – уже в полный голос сказал я, обращаясь к спине директрисы. – Я хотел бы обсудить еще один вопрос.
– Какой? – спросила спина.
– О моих комиссионных. Сколько мне причитается за рекламу банка?
– Пять процентов от привлеченной суммы, – ответила она. – Получите через день-два, как только деньги упадут на наш счет.
Забегая немного вперед, скажу, что деньги я получил и, как обещал, передал просьбу директрисы Нику, на что тот, грязно выругавших, сказал: «Хищная баба. Мало ей зюзинских дурней, она и меня хочет зацепить. Ну и сучка! Ответь, что я уехал далеко, на острова Новой Гвинеи. Вернусь – потолкуем. Годиться?»
