Кончилось детство
Приближался мой двадцать шестой день рожденья. Я сидел за столом и ел суп, который приготовила мне мама. Сам готовить я не мог, потому, что, как говорила моя мама, был еще слишком маленьким. «В рост ты вымахал будь здоров, а умишком еще слаб», — говорила она. Я соглашался, тем более что особого желания готовить у меня не было. Мама была очень старенькой, и порой, сидя вечером в кресле перед телевизором, она начинала грустить, а иногда даже плакать. Я не знал, в чем дело. Я пытался выведать у неё, почему она плачет, но она нечего не говорила, только смотрела на меня заплаканными глазами и обнимала. Нам вместе с мамой было хорошо. Гулял я редко, чаще всего на балконе. Дворовые дети, завидев меня, бросали все свои дела и что-то мне кричали. Я не понимал что, но понимал, что что-то обидное. Тогда я начинал ощущать в себе какое-то непонятное чувство. Мама называла это чувство злостью. Я не понимал, что оно означает, но в эти моменты я словно переставал быть собой…. Я не понимал, почему эти дети смеются надо мной. Мама говорила, что эти дети просто глупые, даже глупей меня. А дразнят они меня из завести, потому что у меня есть дом, а у них нет. Они дворовые дети, и живут они во дворе. Это было правдой: каждый раз, когда я смотрел в окно или выходил на балкон, во дворе было очень много детей. Они бегали по двору, что-то собирали. А я не мог так играть, потому что у меня очень болели ноги. Даже когда я стоял минут пятнадцать на балконе, они начинали очень сильно болеть, и я несколько часов мог проваляться на диване, отдыхая. «Ну что, маленький? Нагулялся?» — спрашивала мама, — «А я тебе как раз супчика приготовила…» Я ел суп и смотрел телевизор. Там показывали всякие интересные передачи про животных, про растения, про здоровье. Мне они очень нравились, и я даже отмечал их в программке карандашиком. Каждый раз, когда мама приходила домой и приносила свежую газету, я доставал оттуда новую программку и принимался отмечать те передачи, которые я хотел бы посмотреть на следующей неделе. После того, как я заканчивал, мама брала у меня программу, просматривала то, что я там отметил, и вычеркивала те передачи, которые мне смотреть будет не интересно. Порой, если мне нравилось название передачи, я начинал с ней спорить. Тогда она рассказывала, что это очень скучная передача, где за столом сидит седой мужчина и говорит. Пока она это рассказывала, мне уже самому становилось не интересно, и я соглашался с мамой. Мама, видимо, знала и видела все передачи, которые идут по телевизору.
Вот так мы и жили с мамой до тех пор, пока нам не пришла телеграмма. Мама говорила, что люди пишут друг другу телеграммы, когда хотят о чем-то срочно сообщить друг другу. Мне было очень интересно, кто и о чем хочет нам срочно сообщить. Видимо, весть, которая была написана в телеграмме, была не очень хорошей, так что, прочитав её, мама заплакала. Я подошел к маме и взял из ее рук телеграмму. Я бы, наверное, прочитал, что там написано, если бы умел читать, но я для этого был слишком глуп.
Утром мама встала очень рано и начала к чему-то готовиться. Меня разбудил запах пирожков. Я не любил рано вставать, но сейчас я почувствовал какую-то тревогу внутри и вышел из своей комнаты.
— Мама, что ты делаешь?
Мама быстрым шагом подошла ко мне, обняла и поцеловала в щеку. Я чувствовал её холодные слёзы у себя на щеке.
— Мама, почему ты плачешь?
— Ох, Ванечка… — охрипшим от слез голосом начала мама, – В телеграмме, которую мы вчера получили, было написано, что умерла моя мама. И теперь мне надо ухать к ней на похороны.
Я не очень понимал, что значит «умерла» и «похороны», и вообще я не думал о том, что у моей мамы тоже есть мама.
— А что такое смерть? – спросил я. Слово мне было очень знакомо.
— Это когда люди…. – мама задумалась, – перестают существовать в этом мире и уходят жить к Боженьке на небо.
— А я, что, тоже поеду? – вдруг мне почему-то стало очень интересно.
— Нет, Ванечка. Ты останешься сторожить дом. Я оставила тебе покушать, — сказала она и показала на поднос, на котором лежало много-много пирожков.
— А когда ты вернешься?
— Завтра утром… Приеду на первом автобусе.
Мне стало страшно. Я никогда не оставался один в квартире ночью. Мама накрыла поднос несколькими кухонными полотенцами, подошла к телевизору и выдернула его из розетки. Она всегда так делала, когда выходила из дома. А включать его сам я боялся, потому что думал, что он взорвется. Мама всегда говорила, что телевизоры сделаны так, что если дети не слушаются родителей и включают их, то они врываются. Она оделась и вышла в прихожую, я последовал за ней.
— Если что случится, сразу же стучи в стенку. Я оставлю тете Маше ключи, и она будет тебя проведывать. Если что, она придет и поможет тебе.
Мама поцеловала меня в щеку и утерла платком слезы.
Дверь захлопнулась. Я слышал, как мама звонит в соседнюю квартиру и что-то говорит соседке, потом стук туфель на лестнице. Я стоял у двери до тех пор, пока не перестал слышать этот стук.
Было раннее утро, я не знал чем себя занять. Сон уже прошел. Я достал из ящика стола несколько листков бумаги, цветные карандаши и принялся рисовать. Мама говорила, что я очень хорошо рисую, говорила даже, что был один художник, который рисовал точно так же, как и я, и прославился на весь мир. Но я не очень хотел быть художником.
Я сидел на балконе, на полу. Мне нравилось там сидеть, так как наш балкон был обтянут светлой пластмассовой пленкой, за которой меня было не видно дворовым детям, а я мог за ними наблюдать через дырочки. Я смотрел на них и думал: «Как же они так живут, во дворе? Почему у них нет дома? Где их родители?» В обед все дети куда-то разбежались, и я решил подкрепиться. Я с трудом встал, ноги у меня затекли, и добрел до кухни, где меня ждали мамины пирожки. Я взял стакан, налил в него воды, поставил на стол и принялся обедать. Я чувствовал себя совсем взрослым. Я один дома и на всю ночь. Вся квартира в моем распоряжении. И тут я услышал, как отрывается дверь.
— Ванюша, ты здесь? – раздался голос тети Маши.
— Да! Я на кухне! – ответил я с набитым ртом.
В кухню зашла тетя Маша.
— Как ты себя чувствуешь? – родительским тоном спросила она.
— Хорошо. Вот, пирожки ем, — улыбнулся я.
— Чем занимался?
— Рисовал.
— Молодец! – улыбнулась тетя Маша, – Ваня, я сегодня уже не зайду, у меня дела появились… Ты ведь мальчик взрослый. Справишься один?
— Конечно, справлюсь, – ответил я, ведь мне не очень хотелось, что бы она еще приходила.
— Ну, вот и славно, кушай тогда! — сказала тетя Маша, поцеловала меня в лоб и вышла из квартиры.
Пирожки были остывшими и уже не очень вкусными, поэтому я решил перенести их на балкон, чтобы было интересней есть. Детей по-прежнему не было. Я сел на коврик и начал наблюдать за проходящими мимо людьми в щелку. Но это оказалось совсем не очень интересно, ведь они просто шли по своим делам и быстро пропадали из виду. А с детьми было интересно. Они бегали, кричали… Я очень хотел поиграть с ними, но мама меня не отпускала. Она говорила, что я слишком мал для этого, да и ножки у меня слабые для игр.
И вот из подъезда выскочил мальчишка, в руках у него был футбольный мяч. Для меня это означало только одно: я сейчас стану свидетелем настоящего футбольного матча. Как-то раз мы с мамой пошли в гости к её друзьям. Один мужчина сидел перед телевизором и смотрел футбол, он что-то громко кричал и размахивал руками. Я сел рядом с ним и начал смотреть телевизор. Из правил футбола я практически нечего не понял, мама довольно быстро забрала меня, отвела в большую комнату и посадила за стол. Мы отмечали какой-то праздник, взрослые разлили по фужерам какой-то напиток, а мне налили сок, и мы все чокнулись. Это был единственный случай, когда мне доводилось такое делать. Не знаю, почему, но мне понравилось. На столе было очень много еды, и вся она была неимоверно вкусной. Я все ел и ел до тех пор, пока меня не вырвало прямо на стол. Мы с мамой практически сразу ушли. Она тогда на меня сердилась и даже сказала, что я глупый и не умею себя вести за столом. Больше мы не ходили в гости.
Мальчишки, которых стало уже много, забрались в хоккейную коробку, соорудили ворота из четырех кирпичей: по одному кирпичу на каждую штангу ворот, и началось действие. Они бегали, кричали, пинали мяч. Такие матчи были самыми увлекательными событиями в моей жизни. Ничего интересней я не видел даже по телевизору.
Я увлеченно смотрел матч и ел пирожки. И тут что-то произошло.
— Славик! Домой!
Мальчик схватил мяч, попрощался с друзьями и убежал в дом. Солнце уже садилось. «Странно… Куда ушел этот ребенок, ведь дворовые дети живут во дворе…» Вскоре, все остальные дети тоже разбежались по домам. Я был в шоке. «Как мама могла так ошибаться? Как она могла не знать, что все эти дети живут дома, а не на улице!?» — я меня возникло непреодолимое желание рассказать маме об этом открытии, но я вспомнил, что её нет дома. Тогда я решил, что надо спуститься вниз и расспросить детей об их доме, чтобы уже с доказательствами рассказывать это маме. «Но как мне это сделать? Ведь у меня нет ключей?!» И тут я вспомнил, что некоторое время назад мама потеряла ключи, и ей пришлось ходить с запасными. А я, когда она была на работе, нашел ключи за обувной полкой. Я тогда положил их в свой тайник, а когда мама вернулась с работы, забыл ей про них сказать.
Сняв с себя домашнюю одежду, я открыл шкаф и достал из него свой красивый джинсовый костюм, который мне купила мама. Я его очень редко надевал, в основном, когда выходил на улицу, а это случалось очень редко. Перед зеркалом я аккуратно расчесал волосы. Вдруг я увидел на полке мамины духи. Я осторожно открыл бутылек, закрыл глаза и поднес его к носу. Запах был просто великолепный. Я очень любил это запах, запах мамы. Я набрызгался и вышел на балкон. На улице было уже совсем темно, детей не было. Я расстроился… «Куда же я пойду? К кому я пойду?».
И тут я увидел, что в маленьком скверике между домами, стояли какие-то люди. В руках у них светились красные огоньки. «Наверное, это и есть эти дворовые дети. Они греются об эти огоньки, чтобы не замерзнуть!». Я понял, что просто обязан поговорить с ними. Я взял один из пирожков и махом его проживал. Ноги уже начинали болеть. Единственное, что могло мне сейчас помешать, это отсутствие ключей в моем тайнике. Я осторожно начал водить рукой за телевизионной тумбочкой пока не почувствовал пальцами рук металлический холод. «Ура!» Я аккуратно достал ключи и отряхнул их от пыли. И тут на меня напал страх. «А вдруг я потом не смогу открыть дверь? А вдруг мама узнает? Страшно! А вдруг это мой единственный шанс выйти из дома, вдруг я больше никогда не смогу выйти один из дома? Нет! Нельзя упускать такого шанса! Я же все-таки мужчина!» Я зашнуровал свои кроссовки, взял трость, с которой иногда выходил на улицу с мамой, и подошел к двери. Руки дрожали… Я вставил ключ в замочную скважину и несколько раз провернул его. Дверь отворилась, и я увидел темный подъезд. Мне снова стало страшно. Перебарывая это чувство, я вышел из квартиры, тихонько закрыл дверь и спустился вниз. Внизу была домофонная дверь. Как её открыть, я не знал, и некоторое время водил по двери руками в поисках шпингалета или крючка, как у нас в ванной, но нечего подобного не нашел. Моё внимание привлекла маленькая красная лампочка. Я начал нажимать её, но эффекта не было. Мне нравилось, как огонёк то пропадает, когда я закрываю его пальцем, то появляется снова. Я начал щупать возле этого огонька и нащупал небольшую кнопку, после нажатия на которую, дверь запищала. Я толкнул её, и меня обдул свежий ночной ветер.
Ноги болели. Сделав несколько шагов, я решил, что зря вышел. Я представил, как буду карабкаться с больными ногами наверх, если уже сейчас мне тяжело стоять… «Дети мне помогут…» — промелькнула мысль у меня в голове, — «они ведь такие сильные, здоровые. Что им стоит помочь мне подняться? А я их конфетами угощу!» — я представил, что все именно так и будит. Я представил, что сейчас я подойду к ним, мы поговорим, посмеёмся, а потом они отведут меня домой, и я усну. А утром приедет мама, и я ей похвастаюсь своими ночными приключениями. Я медленно зашагал к скверу.
Там было несколько мальчиков и девочек. Так как на лавочках было мало места, девочки сидели на коленках у мальчиков, в руках у них были эти «согревающие» горящие палочки. Я подошел к ним. Сначала они меня не видели, но потом одна из девушек пристально посмотрела на меня:
— Эй, смотрите! Это же Ванька-дурак.
Все обернулись. Я не ожидал, что произведу такой эффект. Откуда-то все эти люди знают, как меня зовут…
— Я с этим дурачком в начальной школе училась.
Я смотрел на девочку, которая это сказала. Лицо её мне было знакомо, но я не помог понять, откуда.
— А почему он дурак? — спросил высокий парень в белой майке.
— Его отец-алкаш его со шкафа уронил, когда тому лет семь было, теперь он дурак. Уже лет двадцать как дурак.
Я не понимал, о чем она говорит.
— Че, Иван-дурак? Приключений захотелось? – сказал один парень и вышел вперед. В темноте сквера я не мог его толком разглядеть.
— Да… — почему-то мне стало страшно и захотелось плакать, – а еще у меня ножки болят…
Дворовые дети смеялись.
— Ножки болят? У нашего Ванечки болят ножки, нет, вы это слышали? — парень подошел практически вплотную ко мне.
— Да… Проводите меня, пожалуйста, до квартиры… — я очень хотел домой.
Парень с улыбкой обернулся к своим друзьям, те смеялись. Он толкнул меня, и я практически чудом смог устоять на ногах. Мне стало очень обидно, из глаз потекли слезы.
— Ты смотри, этот даун плакать умеет! – крикнула какая-то девушка и засмеялась.
— Давай, Женек! Гаси этого имбецила! России такие дебилы не нужны, – крикнул другой женский голос. Я попытался бежать, но ноги подкосились, и я упал. Я лежал на холодной земле. Парень подошел ко мне и присел на одно колено.
— Ну, че, Ванечка, тебя быстро убить или медленно?
Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами, я даже вспомнил лицо той девочки, вспомнил что её зовут Надя Климова и то, что в школе мы с ней сидели за одной партой… В горле пересохло настолько, что я не мог издать ни звука. Парень встал с колен и с размаху ударил меня по голове ногой. В ушах зазвенело, висок болел. Потом последовал еще один удар, и еще и еще один. Последнее, что я видел, это людей, столпившихся вокруг и кричавших что-то вроде: «Так ему и надо, ублюдку! Очистим город от помоев».
Я думал, что я умер. Я даже начал представлять смерть, как мне о ней рассказывала мама. Но как-то все не представлялось. Я почувствовал на своём лице прохладную струю воды и ощутил неприятный запах. Я открыл глаза. Женя стоял и писал мне на лицо. Я чувствовал на губах солоноватый вкус, стало противно, и меня моментально стошнило на землю.
— Жека! Ты смотри, что этот упырь делает! — воскликнул парень в белой майке. Он с силой ударил мне по спине чем-то тяжелым.
— Все! Пора его кончать. Повеселились и ладно, — Женя посмотрел на людей, потом на меня. Потом опять на людей, снова на меня.
— Дотащить его до дерева, — сказал он.
Я был в метрах пяти от сквера. Мне в лицо уткнулась камера.
— Улыбочку, Ванька-дурак. Твоя мамочка-евреечка тебя больше не увидит, – сказала знакомая девочка.
Я перестал бояться. Мне было безразлично, что со мной делают. Сейчас я и правда думал только о своей маме, которая вернувшись с похорон, очень рассердится, что я ушел из дома, и теперь буду жить у Боженьки на небе.
